Удмурт Култышев даже не улыбнулся. Не хватало смелости улыбаться.

Наконец фашистам стали отвечать наши стволы.

Клепиков упрямо полз по снегу на злые очереди немецкого пулемета. С малой саперной лопаткой в руке.

За пять метров до пулемета он приподнялся, прицелился и метнул лопаткой в первого номера.

И промазал. Лопатка вскользь звякнула по каске пулеметчика. Тот чуть привстал на локтях и зачем-то повернулся к своему второму номеру. А потом стал оборачиваться, но этой секунды ему не хватило. Сержант Клепиков уже прыгал на него, крича что-то нечленораздельное и, скорее всего, матерное.

А за ним на немецких пулеметчиков бежали четыре рядовых.

Кочуров.

Щетнев.

Кутергин.

Мельник.

Немцы не ждали броска с фланга. И это им стоило жизни. Их зарубили лопатками.

-Подавай!! - заорал сержант на Кутергина.

Тот неумело схватил ленту тридцатьчетвертого машиненгеверка и стал ее придерживать, пока Клепиков разворачивал пулемет.

Короткими очередями Глеб стал садить по березовой роще, не видя немцев, но предполагая, что они где-то там.

-Ленту! Ленту меняй!!

-Как??? - заорал в ответ Кутергин.

-Бегом!!!!

Рядовой завозился в сумках убитых фрицев. И достал только пачку чигарет и какую-то консерву.

И внезапно, так же как начался, бой кончился. Резко так навалилась тишина. Конечно, не тишина. Только после разрывов мин и гулких хлопков карабинов и винтовок тишина показалась оглушительной.

Мимо вдруг побежали десантники.

-Клепиков? Почему ямы не роешь? - вдруг рявкнул густым басом пробегающий мимо старший лейтенант Малеев. Сержант не успел ответить. Командир разведроты исчез в лесу.

-Фу... Фубля... - заматерился Мельник. - Это что было?

Потом встал, навалился на березу и сполз в снег.

Кутергин кинул ему консерву и уселся на труп немца:

-Теплый еще... - нервно засмеялся он, сдвинув шапку-ушанку на лоб.

Немец тихо обливал дымящейся кровью из рубленных ран истоптанный - весь в гильзах - снег.

Мельник достал финку и в три движения вскрыл банку. Там внутри было что-то желто-белого цвета. Не задумываясь, он хлебнул тягучей жидкости.

-Сладко, - хриплым голосом сказал он. - На!

И протянул банку командиру.

Тот равнодушно сделал глоток. Действительно, сладко.

В три приема они прикончили банку.

-Пить хочется... - скрывая дрожь, сказал Кочуров.

-Сгущенка она такая, - ответил ему Кутергин. И заел сладкую липкость розовым снегом.

Кочуров прикрыл глаза и ответил:

-Чё?

-Сгущенка, говорю. Молоко сгущеное. Сладкое. Я в Москве пробовал.

Кутергина пробило на разговоры. - Мы на ВДНХ были два года назад, в сороковом, вот тогда и попробовал.

Кусты зашевелились и оттуда вышел почему-то немец.

Парни не успели ничего сказать, как тот послушно выбросил карабин в снег и поднял руки:

-Ich bin Kommunisten!

Немая сцена длилась не меньше часа. Секунд десять точно.

После этого фрица сбили могучим ударом в спину. Старший лейтенант Малеев потер обмороженный кулак. Оглядел сцену боя и сказал только одно слово:

-Молодцы!

Потом потащил одной лапищей фрица в сторону шалашей. Немец волочился за ним ровно половая тряпка.

Сделав несколько шагов комроты разведчиков оглянулся:

-Дохликов прикопайте, гляжу и лопатки есть...

И утащил фрица за собой.

Старались парни не особо. Разгребли снег и уложили изрубленные немецкие тела в ямку. Потом стали заваливать. Молча. Потому как руки ходуном ходили, и смотреть друг на друга было почему-то стыдно.

Чтобы скрыть смущение, сержант Клепиков стал разбираться с пулеметом. И только он его взял в руки, как появился Малеев.

-За мной, бойцы.

Все пятеро послушно побрели за командиром.

-Здесь стоять, - остановил он их перед шалашом комбрига. Через минуту оттуда вывели пленного немца.

За фрицем вышел и сам комбриг. Осунувшийся, с рыжей щетиной на почерневшем лице, но с прежним огнем в глазах.

-Выдайте им личное оружие, - скомандовал Тарасов.

Бойцы из взвода охраны сноровисто раздали винтовки отделению сержанта Клепикова.

Тарасов обвел их взглядом. Помолчал. Потом резко произнес:

-Расстрелять фрица.

Машинально бойцы стали поднимать винтовки.

Комбриг напрягься, чуть не отпрыгнув в сторону:

-Да не здесь, долбодятлы! В сторону отведите. И прикопайте там. По исполнению задания доложите командиру роты капитану Малееву. Потом в строй.

Немец тихо плакал, когда они шли в те же березки, откуда он выскочил, потеряв направление в суматохе боя. На голове его была немецкая пилотка, натянутая почти до ушей, а шея обвязана серым старушачьим платком.

-Стой! - скомандовал Малеев, когда они отошли в сторону. - Снимай, фриц!

Равзедчик одним движением сдернул с него стеганку.

-Валенки потом снимем... Пусть пока погреется

Капитан отошел в сторону.

-Целься!

Пацаны подняли винтовки, ставшие почему-то очень тяжелыми.

Ствол ходил. Через мушку все казалось очень четким, даже резким. Кроме фигуры этого трясущегося немца. То ли от холода он трясся, то ли от страха. И что-то бормотал себе под нос...

Расплывался он в прицеле... Ну вот расплывался и все. И не надо оценивать, пока ты сам не стрелял. Вот так вот. В безоружного. В глаза в глаза. Во врага.

-Огонь!

Залп хлестанул так, что осыпалась мелкая труха с деревьев. А фрица просто отбросило назад. Он еще сучил ногами, а бойцы комендантского взвода уже стаскивали с него валенки.

-В расположение. Отдыхать. Завтра пообщаемся, - проводил отделение взглядом капитан Малеев.

Десантники шли молча. Опустив головы. Мельник даже не заметил, что комендач, добежав до них, бросил ему на плечо пять ремней.

-Парни, а парни... А я ведь глаза-то закрыл, когда стрелял... - подал голос Ваня Кочуров.

Клепиков резко остановился. Развернулся к отделению. Сунул руку за пазуху. Достал оттуда фляжку. Открутил пробку. Хлебанул сам. Потом протянул по кругу. Дождавшись, когда трофейная фляжка ополовинится, сунул ее обратно. Потом развернулся и повел бойцов в расположение роты.

Заканчивалось двенадцатое марта тысяча девятьсот сорок второго года.

Немец сидел и старательно делал вид что пишет протокол. Сам же, украдкой, разглядывал подполковника. Тот прикрыл глаза, в ожидании следующего вопроса и не замечал как обер-лейтенант наблюдает за ним. А может быть и замечал.

Фон Вальдерзее пытался понять этого чертовски уставшего, дважды раненого, грязного человека. Поняв его, он бы понял логику и всей этой безумной операции.

-Скажите, Николай Ефимович... Вас я понимаю. То, что вы до последнего следовали присяге и своему воинскому долгу вызывает у меня неподдельное восхищение и уважение к вам...

'Как он не по-русски все-таки строит фразы...' - заметил про себя Тарасов, не поднимая век.

-Вы жутко голодали, почему же ваши совсем молодые ребята не сдавались в плен? Ведь они же понимали, что смерть неизбежна? Почему они, как правило, дрались до последнего?

Тарасов удивился и открыл глаза:

-А вы до сих пор этого не поняли?

-Я понимаю, что они были фанатики, практически все до одного...

-Вовсе нет.

- Как вас прикажете понимать?

- Если Красная армия придет на Одер и Шпрее, вы это поймете, - осторожно подчеркнул слово 'если' Тарасов.

Фон Вальдерзее поморщился:

- Я это слышал уже десятки раз, допрашивая пленных. Первый раз еще прошлым летом. Однако почти год с начала русской кампании уже прошел, а мы под Москвой. И давайте не будем придумывать альтернативное будущее. Оно четко предопределено.

- Кем же? - усмехнулся подполковник.

- Германией, конечно же! К концу этого года вы сами это увидите!