Агриппина Матвеевна поправила серый платок на голове, повернулась и пошагала, переваливаясь по свои старушечьим делам.

Сержант Фомичев долго смотрел ей в след. Потом поглядел, прищурившись, на желтое мартовское солнышко, и пошел к позициям.

Хотя весь гарнизон и составлял всего лишь двадцать бойцов - оборону они держали крепко. Спасибо немцам, кстати. На второй день после взятия деревни в одном из сараев Фомичев обнаружил в сарае склад мин. В основном, противопехотных.

Немцы могли атаковать только с одной стороны. С дороги, ведущей к Большому Опуеву. С севера и востока деревню прикрывали поля и леса. С запада - речка Чернорученка и болото Невий мох. И только с юга вела дорога - узкий зимник. Именно эту дорогу Фомичев и перекрыл противотанковыми, густо пересыпав их противопехотками. И в первую же атаку у немцев подорвался там танк. И запер дорогу напрочь. А по полям танки идти не могли - глубина снежного покрова достигала полутора метров. Зима-то была снежной. Немцы пытались пройти пехотой по полям - но и там Фомичев щедро раскидал мины. Да и атаковать, проваливаясь по пояс в снегу, немцы не умели. Так атаковать никто не умеет. Кроме финнов. Финский лыжный батальон и ударил по десантникам позапрошлой ночью. И только трофейный 'МГ' с чердака вовремя ударил по цепи летящих по целине финнов. Ночи-то морозные, лунные... Так цепью и лежат, сволочи.

После чего немцы подозрительно притихли.

Даже авиация не долбит! Впрочем, это понятно. Аэродром-то наши еще в первые дни накрыли.

-Живы, бойцы? - Фомичев спрыгнул в траншею.

-А фиг ли нам, сержант! Еще б табачку с водочкой, можно тут и до Победы прожить!

-Победу нам самим надо сделать, боец... - буркнул Фомичев. - Как тут у вас?

-Тишина, сержант! Солнце греет, птички поют. Весна скоро! Что из штаба, какие вести?

-Никаких, пока. А вы тут не расслабляйтесь. Немец, он хитрозадый. Каверзу точно думает. Ежели что... Я в штабе.

Штабом десантники Фомичева называли единственный в деревне полукаменный дом - низ кирпичный в три слоя, верх деревянный в два бревна. Даже минометчики немецкие не могли разбить его стены. И узкие окна первого этажа надежно предохраняли от осколков. Богатей, видать, строил еще до Октября.

Здесь же и жила Тонька со своим 'велетинаром'... Сучье вымя...

Коля Фомичев плотно закрыл дверь. В лицо пахнуло сладким теплом и запахом сушеной свеклы. Как дома. Мамка из морквы и свеклы 'камфеты' делала, нарезала долечками и сушила на печке. Сладкиеее...

В подвале десантники нашли мешок свеклы. Сначала так по паре сожрали, потом обо... обделались красно-жидким в сортире. Пришлось делать паренки. Это когда свеклу или ту же морковку, или даже репу - нарезаешь мелкими кусочками, паришь в чугунке, а потом высушиваешь на печке - вкуснейшая вещь! Камфеты, да... Как ириски, которые сержант Фомичев пробовал только раз. В самом Кирове, на вокзале.

А в избе на этот запах не обращали внимания. Бойцы яростно спорили о чем-то.

-А я не женился! Она хотела! Мать хотела! И ее мать хотела! А я не женился! Понял?

-Ну и дурак!

-Дурак, дурак, да? А вот ты мне скажи, женился бы я, а утром в военкомат!

-Ну...

-Жопу гну! Я в деревне последний парень остался. Только малолетки. Да пацаны постарше домой стали вертаться. Вона мать писала - в феврале Митька вернулся. Сосед. Гармонист первостатейный был. А безрукий сейчас. По плечи вырвано все.

-Ну...

-Не нукай! Не запряг! Рук нет, а мужицкий корень на месте! Бабы-то терпеть не умеют. Женился бы я, распечатал бы... А она к Митьке-безрукому. Ладно-то или как?

-Не ладно. А с чего взял, что она к Митьке-то побежит? Он ж ее даже прижать не сможет.

-Бабы - они такие. Прижать не первое дело. Сила мужицкая в другом месте! - Высокий парень у окна нервно колотил по стене крепко сжатым кулаком. - Вот выберусь отсюда - первым делом в банно-прачечный отряд пойду.

-Корнем трясти? - хохотнул кто-то в темноте далекого угла.

-Дура ты! Дура! Я девку голой только на пруду из кустов видал!

-Сам ты дура, Фофанов. Мог бы и не только поглядеть, а и полапать как следует! Женился бы и хорошо.

-Ну уж нет! Вернусь - первым делом под подол ей полезу. Проверять. Целая она или нет.

-А ну не целая - тогда как!

-Убью, - сказал Фофанов. Спокойно так сказал. - Ее убью, хахаля убью и председателя убью.

-А председателя-то за что? - удивился голос.

-А что не доглядел...

-Эх... Да разве тут доглядишь... - вздохнул кто-то еще. - Как там в песне-то... 'И у детской кровати тайком, сульфазин принимаешь...'

-Слышь, Колупаев, я ведь и тебя сейчас прирежу... - Фофанов стал медленно приподниматься.

-Стоять! - Фомичев рявкнул, перекрыв назревающую драку. - Обалдели, что ли? Немец вот-вот атакует, а они тут из-за баб несуществующих решили зубы друг другу посчитать!

-Извини, Фомичев! Тут чего-то Фофанова на воспоминания понесло.

-А ты, зубоскал, и готов поиздеваться, да?

Сержант Паша Колупаев встал из своего угла, тяжело вздохнув:

-Серег, извини, не со зла я!

Фофанов молча кивнул. Потом пожал протянутую руку Колупаева.

-Новости есть?

-Есть, Паш... Выйдем?

Фомичев и Колупаев вышли на воздух. Солнышко яростно наверстывало упущенное зимой, стуча капелью по уцелевшим наличникам.

-Донесение из штаба бригады, Паш. Уходим.

-Куда?

-Обратно на базу. Аэродром готов, эвакуация раненых начинается. Слава Богу, отлежались тут в тепле, подкормились немного...

-Картохой вареной...

-В лесу и картохи-то нет.

-Тоже верно. Прислали кого?

-Нет. Сами будем вытаскивать до базы.

-Звездец... Нас тут двадцать здоровых и сотня раненых! По пятерых на брата! Тарасов чем там думает-то?

Колупаев аж схватился за голову, обдумывая - как лучше эвакуировать раненых.

Фомичев вздохнул:

-Паш... Часть раненых своим ходом доберутся. Тут всего пять километров. На полпути встретят, помогут, дотащат ослабевших.

-А если...

-А если немцы... На этот счет, надо прикрытие оставить. Человек пять. С пулеметом и ПТР.

-Понятно...

Потом сержант Колупаев посмотрел в глаза сержанту Фомичеву и...

-Да, понял, Коль, понял. Я останусь.

-Паш... Я бы, но приказ-то мне...

-Нормально все будет, Коль... До темноты выждем и к вам рванем! По рукам?

Они пожали руки и разошлись - каждый по своим делам.

А еще через два часа прощались снова.

-Догоняй!

Фомичев надел веревку от самодельных волокуш на грудь и сделал шаг вперед. На волокушах лежал, так и не пришедший в сознание со дня атаки на Опуево, какой-то неизвестный Колупаеву боец.

Колонна раненых двинулась в лес. Каждый из здоровых тащил такую же, как сержант Фомичев, волокушу. Рядом с каждым шли, пошатываясь, те, кто мог ходить. Шли на запад. Русские солдаты привыкли ходить на запад. Хоть и темна вода в облаках, но и в эту войну - так они надеялись - дойдут до запада. Никто из них не помнил - как родился, никто не знает - как умрет. А женщины смотрели на их бритые, когда-то затылки. Забинтованные, грязные, обросшие затылки. Никто из бойцов не оглядывался. Они отступали на запад.

А какая-то бабушка крестила и кланялась каждому из колонны:

-Святый Боже...

Голова забинтована, глаз нет. Но идет сам, держась за плечо товарища. И несет винтовку.

-Святый крепкий...

У этого оторвана рука по локоть. Лицо бледное-бледное. Идет. Оглядывается. За ремнем граната.

-Святый безсмертный...

Лежит на волокуше. Смотрит в небо. Глаза пустые-пустые. Голубые-голубые. Открытые. К небу закрытыми глазами не подняться. А пальцы живые. Почерневшие. Обугленные морозом. Стучат, стучат что-то морзянкой по саням.

Старушка хватает проходящих мимо. Сует вареную картошку в мундире. Десантники - кто может - кивком благодарит ее...

И никто не спросит, как зовут бабушку. Сил нет. Безымянные бабушки войны...