– У меня не хватает духу сказать вам…

– Я лишился, стало быть, милости ее величества?

– О, если бы только это!

– Неужто меня высылают в Англию?

– Нет, Англия – ваша родина, и для вас это вовсе не было бы наказанием.

– Боже мой, вы меня пугаете! Так, значит, меня ссылают в Сибирь!

– Сибирь – превосходная страна, которую зря оклеветали. Впрочем, оттуда еще можно вернуться.

– Скажите же мне, наконец, в чем дело? Уж не сажают ли меня в тюрьму?

– Нет, из тюрьмы тоже выходят.

– Ради бога, – вскричал банкир, все более и более пугаясь, – неужели меня приговорили к наказанию кнутом?

– Кнут – ужасное наказание, но оно не убивает…

– Боже правый, – проговорил Зюдерланд, совершенно ошеломленный. – Понимаю, я приговорен к смерти.

– Увы, да еще к какой смерти! – воскликнул полицеймейстер, поднимая глаза к небу с выражением сочувствия.

– Что значит «к какой смерти»? – простонал Зюдерланд, хватаясь за голову. – Мало того, что меня хотят убить без суда и следствия, Екатерина еще приказала…

– Увы, дорогой господин Зюдерланд, она приказала… если бы она не отдала этого приказания мне лично, я никогда не поверил бы…

– Вы истерзали меня своими недомолвками! Что же приказала императрица?

– Она приказала сделать из вас чучело!

– Чуч…

Несчастный банкир испустил отчаянный вопль.

– Ваше превосходительство, вы говорите чудовищные вещи, уж не сошли ли вы с ума?

– Нет, я не сошел с ума, но, вероятно, сойду во время этой операции.

– Как же это вы, кого я считал своим другом, кому оказал столько услуг, как вы могли выслушать такое приказание, не попытавшись объяснить ее величеству всю его жестокость…

– Я сделал все, что мог, никто на моем месте не осмелился бы говорить так с императрицей, как говорил я. Я просил ее отказаться от этой мысли или, по крайней мере, выбрать кого-нибудь другого для исполнения ее воли. Я умолял со слезами на глазах, но ее величество сказала знакомым вам тоном, тоном, не допускающим возражений: «Отправляйтесь немедленно и исполняйте то, что вам приказано».

– Ну и что же?

– Я отправился к натуралисту, который готовит чучела птиц для Академии наук: раз уж нельзя избежать этого, пусть ваше чучело сделает хоть мастер своего дела.

– И что же, этот подлец согласился?

– Нет, он отослал меня к тому натуралисту, который набивает обезьян, ибо человек больше похож на обезьяну, чем на птицу.

– И что же?

– Он ждет вас.

– Ждет, чтобы я…

– Чтобы вы сию минуту явились к нему. По приказанию ее величества это нужно сделать немедленно.

– Даже не дав мне времени привести в порядок свои дела? Но ведь это невозможно!

– Однако так приказано!

– Но разрешите мне, по крайней мере, написать записку ее величеству.

– Не знаю, имею ли я право…

– Послушайте, ведь это последняя просьба, в которой не отказывают даже закоренелым преступникам. Я умоляю вас.

– Но ведь я рискую своим местом!

– А я – своею жизнью!

– Хорошо, пишите. Но предупреждаю, я не могу оставить вас одного ни на одну минуту.

– Прекрасно. Попросите только, чтобы кто-нибудь из ваших офицеров передал мое письмо ее величеству.

Полицеймейстер позвал гвардейского офицера, приказал ему отвезти письмо во дворец и возвратиться, как только будет дан ответ. Не прошло и часа, как офицер вернулся с приказанием императрицы немедленно доставить во дворец Зюдерланда. Последний ничего лучшего не желал.

У подъезда его дома уже ждал экипаж. Несчастный банкир сел в него и был тут же доставлен в Эрмитаж, где его ожидала Екатерина. При виде Зюдерланда императрица разразилась громким смехом.

Он решает, что Екатерина сошла с ума. И все же бросается перед нею на колени и, целуя протянутую руку, говорит:

– Ваше величество, пощадите меня или, по крайней мере, объясните, чем я заслужил такое ужасное наказание?

– Милый Зюдерланд, – молвит Екатерина, продолжая смеяться. – Вы тут ни при чем, речь шла не о вас.

– О ком же, ваше величество?

– О левретке, которую вы мне подарили. Она околела вчера от несварения желудка. Я очень любила песика и решила сохранить хотя бы его шкуру, набив ее соломой. Я позвала этого дурака Рылеева и приказала ему сделать чучело из Зюдерланда. Он стал отказываться, что-то говорить, просить. Я подумала, что он стыдится такого поручения, рассердилась и велела ему немедленно выполнить мою волю.

– Ваше величество, – отвечает банкир, – вы можете гордиться исполнительностью своего полицеймейстера, но умоляю вас, пусть в другой раз он попросит разъяснить ему приказание, полученное из ваших уст.

Банкир Зюдерланд отделался испугом, но не все так благополучно оканчивалось в Петербурге благодаря необыкновенной старательности, с которой здесь выполняются все приказания. Доказательством тому служит следующий случай.

Однажды к графу де Сегюр, французскому послу при дворе Екатерины, пришел какой-то француз; глаза его лихорадочно блестели, лицо горело огнем, одежда была в беспорядке.

– Ваше сиятельство, – возопил несчастный. – Я требую справедливости!

– Кто вас оскорбил?

– Градоначальник. По его приказу мне дали сто ударов кнутом.

– Сто ударов кнутом! – вскричал удивленный посол. – За что? Что вы сделали?

– Решительно ничего!

– Быть этого не может!

– Клянусь честью, ваше сиятельство!

– В своем ли вы уме, мой друг?

– Верьте мне, ваше сиятельство, я не тронулся в уме.

– В чем же дело? Ведь градоначальника все хвалят за мягкость, за справедливость.

– Простите, ваше сиятельство, – воскликнул жалобщик, – разрешите мне сперва показать вам следы порки.

При этих словах несчастный француз снял верхнее платье и показал Сегюру свою окровавленную рубаху и явные следы кнута.

– Расскажите же, что произошло, – попросил посол.

– Ваше сиятельство, все очень просто. Я узнал, что граф де Брюс ищет французского повара. Я как раз оказался без места и отправился к нему предложить свои услуги. Слуга открыл дверь в кабинет князя и сказал:

– Ваше сиятельство, повар явился.

– Ах так, – ответил де Брюс, – отвести его на конюшню и дать ему сто ударов кнутом.

– И вот, ваше сиятельство, меня схватили, поволокли на конюшню и, несмотря на мои крики, угрозы и сопротивление, мне всыпали ровно сто ударов, ни больше, ни меньше.

– Если верно то, что вы рассказали, то это сущее безобразие.

– Если я сказал неправду, ваше сиятельство, то готов получить двойную порку.

– Послушайте, мой друг, – молвил де Сегюр, – я думаю, что вы говорите правду. Я расследую это дело, и если вы мне не солгали, то обещаю, что вы получите полное удовлетворение. Но если хоть в одном слове вы покривили душой, я велю тотчас же отправить вас на границу, а оттуда добирайтесь как знаете до Франции.

– Согласен, ваше сиятельство.

– А теперь, – сказал де Сегюр, садясь за письменный стол, – отнесите это письмо градоначальнику.

– Покорно благодарю, ваше сиятельство, но я и носа больше не покажу в этот дом, где так странно обращаются с людьми, явившимися по делу.

– Хорошо. Вы отправитесь туда в сопровождении одного из моих секретарей.

– А, это другое дело: в сопровождении вашего секретаря я готов хоть в преисподнюю.

– Хорошо. Ступайте, – сказал де Сегюр, передавая письмо потерпевшему и приказывая одному из своих чиновников сопровождать его.

Спустя сорок пять минут француз вернулся к послу сияющий от радости.

– Ну, как? – спросил де Сегюр.

– Все объяснилось, ваше сиятельство.

– Вы удовлетворены, я вижу?

– Вполне, ваше сиятельство.

– Расскажите же, как было дело.

– Видите ли, ваше сиятельство, у его превосходительства графа де Брюса был поваром некий крепостной, которому он вполне доверял. И вот четыре дня тому назад этот человек сбежал, похитив пятьсот рублей.

– Ну и что же?

– Узнав, что место повара у градоначальника освободилось, я, как имел честь доложить вам, отправился к нему. К моему несчастью, в это самое утро графу сообщили, что повар его арестован в двадцати верстах от Петербурга. Когда лакей сказал ему: «Ваше сиятельство, повар явился», граф подумал, что привели пойманного крепостного повара, и так как он был в эту минуту чем-то занят, не оборачиваясь, распорядился отвести беглеца на конюшню и выпороть его.