— Вечность?

— Да, дворянский паспорт или указ об отставке… С орденами — четыре… У него на все такцыя…

— Удивительно… Барон… Полковница…

— И настоящая полковница… В паспорте так. Да вот она сама расскажет…

И полковница начала рассказывать, как ее выдали прямо с институтской скамьи за какого-то гарнизонного полковника, как она убежала за границу с молодым помещиком, как тот ее бросил, как она запила с горя и, спускаясь все ниже и ниже, дошла до трущобы…

— И что же, ведь здесь очень гадко? — спросил участливо гость.

— Гадко!.. Здесь я вольная, здесь я сама себе хозяйка… Никто меня не смеет стеснять… да-с!

— Ну, ты, будет растабарывать, неси пива! — крикнул на нее Иоська.

— Несу, оголтелый, что орешь! — И полковница исчезла.

— Malheur![20] Не везет… А? Каково… Нет, вы послушайте. Ставлю на шестерку куш — дана. На-пе — имею. Полкуша на-пё, очки вперед — пятерку — взял… Отгибаюсь — уменьшаю куш — бита. Иду тем же кушем, бита. Ставлю насмарку — бита… Три — и подряд! Вот не везет!..

— Проиграли, значит?

— Вдребезги… Только бы последнюю дали — и я Крез. Талию изучил, и вдруг бита… Одолжите… до первой встречи еще тот же куш…

— С удовольствием, желаю отыграться.

— All right![21] Это по-барски… Mille mersi.[22] До первой встречи.

А полковница налила три стакана пива и один, фарфоровый, поднесла гостю.

— Votre sante, monsieur![23]

Другой стакан взял барон, оторвавшийся на минуту от карт, и, подняв его над головой, молодецки провозгласил:

— За здоровье всех присутствующих… Уррра!.. Разбуженная баба за пустым столом широко раскрыла глаза, прислонилась к стене и затянула:

И чай пила я с сухарями, Воротилась с фонарями…

Полковница вновь налила стакан из свежей бутылки. Около банкомета завязался спор.

— Нет, вы па-азвольте… сочтите абцуги… девятка налево, — горячился барон.

__ Ну, ну, не шабарши с гривенником… говорят, бита…

— Сочтите абцуги… Вот видите, налево… Гривенник имею… Иду углом… Сколько в банке?

— В банке? Два рубли еще в банке… Рви… Бита… Гони сюда.

А с гостем случилось нечто. Он все смотрел на игру, а потом опустил голову, пробормотал несколько несвязных слов и грохнулся со стула.

— Семка, будет канителиться-то, готов! — крикнул банкомету мальчишка.

— Вижу!..

Банкомет сгреб деньги в широкий карман поддевки и, заявив, что банк закрыт, порастолкал игроков и подошел к лежавшему.

Полковница светила.

Мальчишка и банкомет в один момент обшарили карманы, и на столе появилась записная книжка с пачкой кредиток, часы, кошелек с мелочью и кастет.

— Эге, барин-то с припасом, — указал Иоська на кастет.

Барон взял книжку и начал ее рассматривать.

— Ну что там написано? — спросил банкомет.

— Фамилии какие-то… Счет в редакцию «Современных известий»… постой и… Вот насчет какой-то трущобы… Так, чушь!..

— Снимайте с него коньки-то!

— Да оставьте, господа, простудится человек, будет, нажили ведь! — вдруг заговорила полковница.

— Черт с ним, еще из пустяков сгоришь… Бери на вынос! — скомандовал банкомет.

Иоська взял лежавшего за голову и вдруг в испуге отскочил. Потом он быстро подошел и пощупал его за руку, за шею и за лоб.

— А ведь не ладно… Кажись, вглухую![24]

— Полно врать-то!

— Верно, Сема, гляди.

Банкомет засучил рукав и потрогал гостя…

— И вправду… Вот беда!

— Неловко…

— Ты что ему, целый порошок всыпала? — спросил русак полковницу.

— Не нашла порошков. Я в стакан от коробки из розовой отсыпала половину…

— Половину… Эх, проклятая! Да ведь с этого слон сдохнет!.. Убью!

Он замахнулся кулаком на отскочившую полковницу.

Ул-лажила яво спать

На тесовую кровать! -

еле слышно, уткнувшись носом в стол, тянула баба. К банкомету подошел мальчик и что-то прошептал ему на ухо.

— Дело… беги! — ответил тот. — Иоська, берись-ка за голову, вынесем на улицу, отлежится к утру! — проговорил Семка и поднял лежавшего за ноги. Они оба понесли его на улицу.

— Не сметь никто выходить до меня! — скомандовал банкомет.

Все притихли.

На улице лил ливмя дождь. Семка и Иоська ухватили гостя под руки и потащили его к Цветному бульвару. Никому не было до этого дела.

А там, около черного отверстия, куда водопадом стремилась уличная вода, стоял мальчишка-карманник и поддерживал железную решетку, закрывающую отверстие.

На край отверстия поставили принесенного и опустили его. Раздался плеск, затем громыхнула железная решетка, и все стихло.

— И концы в воду! — заметил Иоська.

— Сгниет — не найдут, илом занесет али в реку унесет, — добавил карманник.

Не всякий поверит, что в центре столицы, рядом с блестящей роскошью миллионных домов, есть такие трущобы, от одного воздуха и обстановки которых люди, посещавшие их, падали в обморок.

Одну из подобных трущоб Москвы я часто посещал в продолжение последних шести лет.

Это — трактир на Хитровом рынке, известный под названием «Каторга».

Трущобный люд, населяющий Хитров рынок, метко окрестил трактиры на рынке. Один из них назван «Пересыльный», как намек на пересыльную тюрьму, другой «Сибирь», третий «Каторга», «Пересыльный» почище, и публика в нем поприличнее, «Сибирь» грязнее и посещается нищими и мелкими воришками, а «Каторга» нечто еще более ужасное.

Самый Хитров рынок с его ночлежными домами служит притоном всевозможных воров, зачастую бежавших из Сибири.

Полицейские протоколы за много лет могут подтвердить, что большинство беглых из Сибири в Москве арестовываются именно на Хитровом рынке.

Арестант бежит из Сибири с одной целью — чтобы увидеть родину. Но родины у него нет. Он отверженец общества. Все отступились от него, кроме таких же, как он, обитателей трущоб, которые посмотрят на него, «варнака Сибирского, генерала Забугрянского», как на героя.

Они, отверженцы, — его родные, Хитров рынок для него родина.

При прощаньях арестантов в пересыльной тюрьме, отправляющихся в Сибирь в каторжные работы без срока, оставшиеся здесь говорят:

— Прощай, бог даст увидимся в «Каторге».

— Постараемся! — отвечают сибиряки, и перед глазами их рисуется Хитров рынок и трактир «Каторга».

И в Сибири при встрече с беглыми арестанты-москвичи повторяют то же заветное слово…

Был сырой, осенний вечер, когда я в последний раз отворил низкую грязную дверь «Каторги»; мне навстречу пахнул столб белого пара, смеси махорки, сивухи и прелой тряпки.

Гомон стоял невообразимый. Неясные фигуры, брань, лихие песни, звуки гармоники и кларнета, бурленье пьяных, стук стеклянной посуды, крики о помощи… Все это смешивалось в общий хаос, каждый звук раздавался сам по себе, и ни на одном из них нельзя было остановить своего внимания…

С чем бы сравнить эту картину?!

Нет! Видимое мной не похоже на жилище людей, шумно празднующих какое-нибудь торжество… Нет, это не то… Не похоже оно и на берлогу диких зверей, отчаянно дерущихся между собой за кровавую добычу… Опять не то…

Может быть, читатели, вы слыхали от старых нянек сказку о Лысой горе, куда слетаются ведьмы, оборотни, нетопыри, совы, упыри, черти всех возрастов и состояний справлять адский карнавал? Что-то напоминающее этот сказочный карнавал я и увидел здесь.

На полу лежал босой старик с раскровавленным лицом. Он лежал на спине и судорожно подергивался… Изо рта шла кровавая пена…

А как раз над его головой, откинувшись на спинку самодельного стула, под звуки кларнета и гармоники отставной солдат в опорках ревет дикую песню;

Ка-да я был слабодна-ай мальчик…