— Как это ни прискорбно, но я уже завтра должен быть там.
— Знаете, мистер Уинтерборн, — сказала Дэзи, — вы просто ужасны.
— Зачем вы так говорите! — сказал он. — Да еще в нашу последнюю встречу!
— Последнюю? — воскликнула девушка. — А по-моему, это наша первая встреча! Нет, я, кажется, брошу вас здесь и уеду обратно одна. — И следующие десять минут она только и твердила о том, какой он ужасный человек. Бедный Уинтерборн растерялся, ни одна женщина еще не оказывала ему чести, проявляя такое волнение при мысли о его отъезде. Мисс Дэзи перестали занимать достопримечательности Шильонского замка и красоты озера, она открыла огонь по некоей женевской чаровнице, к которой, по ее убеждению, и спешил Уинтерборн. Каким же образом мисс Дэзи Миллер догадалась о том, что в Женеве есть некая чаровница? Уинтерборн, отрицавший существование такой особы, не мог понять этого, он дивился быстроте соображения мисс Дэзи и в то же время внутренне посмеивался над резкостью ее persiflage.[27] Его снова поразило это странное сочетание простодушия и бестактности. — Неужели она не отпускает вас больше чем на три дня? — насмешливо спрашивала Дэзи. — Неужели она и летом не дает вам свободы? Даже самые занятые люди получают отпуск в это время года. Если вы останетесь здесь еще на день, она, пожалуй, приедет сюда за вами на лодке. Побудьте здесь до пятницы, мне хочется посмотреть ее на пристани!
Под конец Уинтерборн решил, что ему, пожалуй, не следовало огорчаться безмятежным спокойствием мисс Дэзи в начале их поездки. Если тогда он не уловил в ее отношении к себе личной заинтересованности, то теперь эта личная заинтересованность чувствовалась все яснее и яснее. И Уинтерборн окончательно убедился в правильности своих выводов, когда девушка сказала, что перестанет дразнить его, если он пообещает ей приехать зимой в Рим.
— Это нетрудно обещать, — ответил Уинтерборн. — Моя тетушка сняла в Риме дом на зиму, и я уже получил приглашение навестить ее там.
— Я не хочу, чтобы вы приезжали в Рим ради своей тетушки, — сказала Дэзи. — Я хочу, чтобы вы приехали туда ради меня.
И это было последнее упоминание, которое молодой человек услышал от Дэзи Миллер о своей суровой родственнице. Он пообещал ей непременно приехать в Рим. После этого Дэзи перестала поддразнивать его. Уинтерборн нанял коляску, и они вернулись в Веве уже в сумерках. Девушка всю дорогу сидела притихшая.
Вечером Уинтерборн рассказал миссис Костелло о своей поездке в Шильонский замок в обществе мисс Дэзи Миллер.
— Это те американцы, у которых агент? — спросила тетушка.
— К счастью, — сказал Уинтерборн, — агент остался дома.
— Вы ездили вдвоем?
— Да, вдвоем.
Миссис Костелло поднесла к носу флакон с нюхательными солями.
— И с этой особой, — воскликнула она, — ты собирался познакомить меня!
Часть II
РИМ
Уинтерборн, возвратившийся в Женеву на другой день после поездки в Шильонский замок, приехал в Рим к концу января. Его тетка жила там уже несколько недель, и он получил от нее письмо оттуда. «Это семейство, которому ты был так предан летом в Веве, пожаловало сюда, и все с тем же агентом, — писала миссис Костелло. — Они завели в Риме кое-какие знакомства, но агент по-прежнему остается их самым близким другом. Впрочем, юная девица попала в общество каких-то третьестепенных итальянцев и развлекается с ними повсюду, что вызывает множество толков. Привези мне тот очаровательный роман Шербюлье «Поль Мерэ» и постарайся быть здесь не позже 23-го».[28]
Если бы события шли своим собственным чередом, Уинтерборн, приехав в Рим, не замедлил бы узнать адрес миссис Миллер в Американском банке и явился бы засвидетельствовать свое почтение мисс Дэзи.
— Я думаю, после того, что было в Веве, мне можно нанести им визит? — спросил он миссис Костелло.
— Если после того, что бывает в Веве и в других местах, ты хочешь поддерживать знакомство с ними, дело твое. Мужчины могут знаться с кем угодно. Пользуйтесь своим преимуществом!
— А все-таки, что же «бывает»… ну, хотя бы здесь? — полюбопытствовал Уинтерборн.
— Эту девицу встречают повсюду с ее иностранцами. А о том, что «происходит» между ними, ты постарайся узнать где-нибудь в другом месте. Она подцепила в Риме человек пять самых настоящих искателей фортуны и всюду водит их за собой, а на вечера приезжает в обществе некоего джентльмена с весьма изысканными манерами и великолепными усами.
— А где же мать?
— Понятия не имею. Эта семейка просто ужасна!
Уинтерборн задумался.
— Они на редкость невежественны… на редкость простодушны, и только. Поверьте мне, ничего предосудительного в их поведении нет.
— Они ужасающе вульгарны, — сказала миссис Костелло. — А равнозначна ли вульгарность предосудительности поведения — это пусть решают метафизики. Во всяком случае, поведение их настолько предосудительно, что они вызывают к себе чувство неприязни, а этого вполне достаточно для нашей быстротекущей жизни.
Сведения о том, что Дэзи Миллер окружена теперь обладателями великолепных усов, удержали Уинтерборна от немедленного визита к ней. Он, может быть, и не надеялся оставить неизгладимый след в ее сердце, но ему было неприятно узнать, что действительное положение дел настолько не гармонирует с тем образом, который с недавних пор мелькал у него в воображении: образом очаровательной девушки, выглядывающей из окна старинного римского палаццо и нетерпеливо поджидающей приезда мистера Уинтерборна. Однако, решив повременить немного, прежде чем напомнить мисс Миллер о своем праве на внимание с ее стороны, он поспешил навестить кое-кого из знакомых. Одной из здешних его знакомых была американка, которая проводила зимние месяцы в Женеве, где учились ее дети. Эта образованная светская дама жила на Виа Грегориана. Уинтерборн застал ее в маленькой розовой гостиной на третьем этаже; гостиная была залита южным солнцем. Не просидел он там и десяти минут, как вошедший лакей доложил: «Мадам Милла». Вслед за этим докладом в гостиной появился маленький Рэндолф Миллер, он выбежал на середину комнаты и во все глаза уставился на Уинтерборна. Минуту спустя порог переступила его хорошенькая сестра, а через довольно значительный промежуток времени в гостиную медленно вошла миссис Миллер.
— А я вас знаю! — заявил Рэндолф.
— Ты у нас всезнайка, — воскликнул Уинтерборн, беря его за руку. — Ну, как твои занятия?
Дэзи галантно обменивалась приветствиями с хозяйкой, но, услышав голос Уинтерборна, быстро повернулась к нему.
— Кто бы мог подумать! — сказала она.
— Ведь я же говорил, что приеду, — с улыбкой ответил ей Уинтерборн.
— А я этому не верила, — сказала мисс Дэзи.
— Премного вам благодарен, — рассмеялся молодой человек.
— Вы могли прийти повидаться со мной, — сказала Дэзи.
— Я только вчера приехал.
— Не верю! — заявила девушка.
Уинтерборн с протестующей улыбкой повернулся к ее матери, но та отвела глаза в сторону и, сев в кресло, устремила взгляд на сына.
— А наш дом больше, — сказал Рэндолф. — У нас все стены золотые.
Миссис Миллер смущенно заерзала на месте.
— Говорила я, что не надо тебя брать, обязательно сболтнешь что-нибудь такое, — пробормотала она.
— Ты мне говорила! — передразнил ее Рэндолф. — А я говорю вам, сэр, — добавил он, шутливо хлопнув Уинтерборна по колену. — Наш дом больше!
Дэзи все еще была занята разговором с хозяйкой, и Уинтерборн счел нужным обратиться с несколькими словами к ее матери.
— Надеюсь, вы хорошо себя чувствуете с тех пор, как мы расстались в Веве? — сказал он.
На сей раз миссис Миллер посмотрела ему в лицо, вернее, на подбородок.
— Увы, сэр! — ответила она.
— У нее расстройство пищеварения, — сказал Рэндолф. — И у меня тоже. И у папы желудок плохо работает. Но у меня хуже всех.
27
Насмешки (фр.).
28
Привези мне тот очаровательный роман Шербюлье «Поль Мерэ»… — Один из «источников» повести Джеймса (см. вводный комментарий). Тот факт, что о произведении В. Шербюлье упоминается именно миссис Костелло, возможно, свидетельствует об изменении к худшему мнения Джеймса о творчестве французского романиста швейцарского происхождения. Бывая у Гюстава Флобера в 1875–1876 годах, Г. Джеймс не раз удивлялся презрению, с которым хозяин дома и его гости (И. Тургенев, Э. Гонкур, Э. Золя, А. Доде, Г. Мопассан и др.) относились к Шербюлье и ему подобным беллетристам, коих Джеймс прежде читал с удовольствием. В 1878 году сам Джеймс отозвался о Шербюлье как о «жалкой проститутке» (в литературе, разумеется).