— Не буду шмутье твое драное стирать! Хватит! — кричала Клавдия. — Жадишься денег давать!

— Нету, — бубнил Витя Фокин, мужчина средних лет.

— И на кормежку не ходи! Нашел дурочку с переулочка!

— Твоей фигуре вредно много есть, плывет.

— Как лапать, так пойдет! А тут сразу не топмоделистая! Че тогда квартирантом на полкровати пристроился?..

— Нету денег.

— Не надо было клад сдавать?! — плюнула солью в старую рану Клавдия. — И вообще — побаловались и буде, сделай тете ручкой!

— Не возьму тебя в Швейцарию! — обиженно бросил с порога Витя.

— Ой-ей-ей! Напугал козу морковкой! На носу боком ты в нее поедешь!

Витя подхватил узелок с бельем и поднялся к себе, двумя этажами выше. Последние семь месяцев он частенько квартировал у Клавдии «на полкровати». И вот получил от ворот поворот. Или облом, по-современному.

Жил Витя берложно. Однокомнатная квартира была обставлена односпальной кроватью. Выпущенная ширпотребовским конвейером лет тридцать назад, она давно обезножела, горизонт спальной поверхности держали куски шпал.

— Паровозы не снятся? — вышучивала кровать Клавдия.

— Проводницы и стрелочницы, — отвечал Витя. — Вот с такими стрелками.

Проблему постельного белья Витя решал с завидной изобретательностью. Чистая простыня складывалась вдвое. Сначала эксплуатировалась одна половина конструкции, через пару недель — вторая. Затем простыня перегибалась на другую сторону, что обеспечивало еще две смены. С наволочкой такой номер экономии не проходил, посему Витя спал на плюшевой подушке.

Из мебели имелись также гвозди по стенам, исполняющие функции платяного шкафа.

Окна украшали музейных времен занавески с ретро-выбивкой 60-х годов.

Вместо ковра над транссибирской кроватью был прибит флаг. Но не персидский, то бишь — иранский, а швейцарский. Красное полотно с белым крестом.

Вернувшись от Клавдии, Витя лег на железнодорожное ложе. «Зря ей про клад болтанул», — подумал с закрытыми глазами.

Клад был печальной промашкой давних лет. Витя нашел его на кладбище мамонтов. Как эти вагоны с хоботом в доисторически древнем году оказались на кладбище, Витя не знает. Может, стадо ловило дремотный кайф после водопоя. Стояло на высоком, с которого сдувало комаров, берегу, а тут ледник снегом на голову. Не успели толстокожие сообразить, что в природе катаклизм, как перешли в свежемороженую фазу. И мех не спас.

А может, кладбище возникло по другой причине — первобытная скотобойня на данном участке располагалась? Местные, не менее чем мамонты ископаемые, люди с дрекольем, камнями и шестоперами заманивали пропитание с бивнями в ловушки — оврагов кругом немерено, — ломая ноги, срывались простодырные травоеды с кручи вниз, а там уже плотоядно раскочегаривали костер двуногие мясоеды. И вскоре обглоданные кости весело разлетались от первобытной трапезы в разные стороны, создавая это без памятников кладбище. На коем Витя наткнулся на клад, хотя искал вместе с классом доисторический скелетный материал.

Весной, когда бивни и другие останки вешние воды вымывают на обозрение, школьники пошли пополнять свой музей. Поисковый день у Вити складывался из рук вон. Всего одну кость обнаружил, и та из более позднего периода захоронения — собачья. Уже под вечер спустился в овраг и глядь — торчит экспонат. Не собачьего происхождения, без экспертизы видно, от мамонта. Витя хвать-похвать, а кость не вытаскивается из доисторического кладбища в музей. Заметался юный археолог, чем бы подковырнуть находку? Туда-сюда дергается, а под ногами поисков пенек березовый путается. Пнул с досады, чтоб не мешался. На что пенек зазвенел от обиды.

— Ах, ты, пень-забубень! — рассердился Витя и еще раз пыром приголубил помеху на тропе археолога.

Пень вылетел из земли, сея на лету ложки, вилки, деньги, кольца, кулоны и цепочки.

— Ничего себе пенек! — раскрыл рот Витя, разглядывая березовый туес и его содержимое.

А потом заорал на все кладбище, наверно, так мамонты ревели, когда летели вниз бивнями в ловушку:

— Клад! Клад!!

Класс, конечно, сбежался на чужое добро…

— Я клад нашел! — примчался домой Витька.

— Где он? — мелко завибрировал отец.

— Отдал! — сиял Витька.

— Кому? — крупно завибрировал отец.

— Учительнице, она сдаст куда надо!

Отец заходил ходуном.

— Пенек! — закричал он. — Зачем орал на всю округу?! Зачем?! Сунь клад в рюкзак, и концы в воду!

— Это достояние государства! — возмущался дремучести родителя комсомолец Витя.

— Государство его закапывало? Ты кошелек на улице обронил — тоже достояние государства?

— Мне по закону полагается 25 процентов.

— Всыпать тебе полагается 225 процентов по заднице! — хватался за ремень отец.

Ременных процентов Витя не получил, мать отстояла. Как, впрочем, и законных. Клад, согласно полученным из Москвы бумагам, в разряде лома пошел на переплавку.

— Золотые цепи, кресты, «десятки», «пятерки», броши, кулоны в переплавку! — снова крупно вибрировал отец. — Пенек! Ой, пенек! Наделают из них разъемов и проволоки!

Отец и через десять лет не успокоился.

— Пенек стоеросовый! — обзывался время от времени. — На миллион человек одному-разъединственному в 100 лет такая жар-птица!.. А ты? Пять килограммов золота и серебра своими руками в прорву! Ой! пенек!

— Куда бы я их дел?

— Я бы реализовал! А деньги на книжку! Они бы уже страшными процентами обросли!

— Ты и так засолил их навалом!

— Не твоего, пенек, ума дело!

Отца всю жизнь разрывали две огненные страсти. Деньги и водка. Страсть как любил пополнять вклады на сберкнижке и был чересчур склонен к питию. Взаимно-уничтожающие чувства. Первое трупом ложилось на пути второго в водочный магазин. Если на свои покупал. И в то же время на дармовой выпивон никаких шлагбаумов. Тут и возникала заковыка — стоило отцу помазать губы, как душа щедро начинала выворачивать карманы, деньги радостными голубями летели в водочный отдел… На следующий день не так с похмелья страдал, как жаба давила — столько угрохал. До сберкассы не донес.

Трезвый тащил туда все что можно. К 1991 году имел вклады в объеме трехкомнатной квартиры. Когда ее коровьим языком слизала либерализация цен, чуть инфаркт не шандарахнул старика.

— Ой, пенек! — истязал себя. — Ой, пенек!

Отвлекла от инфаркта вторая страсть. Попил водки, снял стресс, а вскорости начал играть в «Русский дом Селенга». Закладывал туда всю пенсию и что с сада-огорода выручал. Гараж продал. Жил по-вегетариански: без мяса, с черно-белым телевизором.

— Нет, не пеньки мы, — во множественном числе навеличивал себя, ведя подсчеты бешено накручивающихся процентов, — все вернем! Эх, Витек, зачем ты клад в рюкзак не сунул. Сейчас бы на нем такие деньги наварили. Золотые цепочки метровых размеров, платиновый перстень в форме кошачьей головы, кольцо с изумрудом…

Отец знал наизусть весь перечень клада

От удара с крахом «Селенги» и водка не помогла.

«Я пойду другим путем», — хороня отца, решил Витя.

…А сейчас, лежа на транссибирской кровати, с удовлетворением думал: «Верным путем иду».

Зазвонил телефон.

— Выезжаю, — коротко бросил в трубку Витя. Надел джинсовый костюм, взял самый приличный во всей квартире предмет — кожаный дипломат…

Не подумайте, что «другой путь» у Вити — это антисанитарная дорожка деклассированного элемента. Витя располагал актуальным рукомеслом. Вскрывал сейфы. Как консервы. И не воровским, среди ночи с пистолетом за пазухой, способом, а официально — по вызову в бессилии плачущих перед ящиком с деньгами хозяев. Когда близок рублик, а не достанешь.

При всеобщей банкотизации страны сейфов на душу народонаселения стало больше, чем денег у большей части народа, которой сколько кредит в очной ставке с дебитом не своди — сальдо карман не тянет. А у кого «тянет», те норовят его в сейфы упрятать от посторонних глаз и карманов. Но раз в год и палка — гранатомет. То есть ляжка размечталась, чтобы ее деньги жгли, а в закрома их хранения доступа нет. И хоть ты мозоль на языке набей: «Сим-сим, открой!» — Сима бессильна. Надо за Витей бежать. А он такой мастер, что дунет, плюнет, перекрестит заартачившийся замок и… берите ваши сбережения, отслюните специалисту…