Она услышала, как он усмехнулся:

– Юстус ни за что не хочет расстаться со своими лошадьми. Должен, однако, тебя предостеречь – все лошади принадлежат ему.

Голос его прозвучал приветливо, но она не принимала его дружелюбия.

– Лихорадка у майора Трагена несколько уменьшилась, кажется, ему намного лучше теперь, когда его рану промыли и лечат.

– Так же как и мне. Спасибо.

Катарина кивнула, но к нему не повернулась. Она продолжала смотреть на портрет, вспоминая о том, какой вред принес ей этот человек, и пыталась почерпнуть из этих воспоминаний силу для решимости и гнева. С тех пор как она нашла портрет, свернутый и спрятанный за отошедшую панель, и повесила его на стену, он всегда оказывал на нее такое воздействие.

– Разочарована? – спросил он.

– Чем?

– Своим «мужем», мадам. Боюсь, он уже не тот, каким был прежде. Война меняет человека.

Катарина повернулась к нему. И он неожиданно предстал перед нею в новом свете, она с жадностью рассматривала распростертого в ее постели человека. Цвет его свободно рассыпавшихся волос напоминал солнце летом на заре, тело, мускулистое и загорелое, покрытое шрамами, казалось, светилось при отблесках камина.

Но в нем не было легкомыслия человека с портрета, не было и намека на веселье в темных, как уголь, глазах.

– Все мы уже не те, – сказала она человеку, небрежно похитившему ее деньги и безвозвратно изменившему ее жизнь. – Война меняет всех.

Он перекатился на бок, чтобы посмотреть ей в лицо, и оперся на локоть. Одеяло соскользнуло, но не полностью.

– Да, меняет, моя уважаемая супруга, включая, кажется, и мое материальное положение. Но позволь мне предостеречь тебя. Твои интриги, может, и ввели в заблуждение отца, но никогда не обманут меня.

– Я никогда не обманывала твоего отца! Как я могла совершить такой отвратительной поступок? Он был неизменно добр ко мне. Я любила его.

Одним стремительным движением Александр встал на колени и схватил ее за плечи.

– Никогда больше не используй моего отца как щит, скрывающий твое вероломство.

– Прикройся! – воскликнула она.

– Ты не та молодая женщина, которую мой отец описывал в своих письмах. Любая благовоспитанная леди упала бы в обморок, застав меня неодетым. А ты даже не побледнела, когда зашла.

Он отпустил ее, и она повернулась к нему спиной.

– Даже благовоспитанные леди уже не те, что прежде, полковник. Падать в обморок – роскошь, которую могут себе позволить только те, кого есть кому подхватить.

– А особняки – роскошь, которую могут себе позволить те, кто способен их украсть?

Она резко развернулась и посмотрела ему в лицо.

– Это ты вор! Ты разбойник. Ты не сын своего отца! Этот человек никогда не появился бы при мне неоде…

Он встал, схватил ее за предплечья и приподнял над полом так, что их глаза оказались на одном уровне.

– Скажи нечто подобное еще раз, и я заберу назад все свои обещания.

– Ты не посмеешь! Ты дал слово!

Его темно-серые глаза еще больше потемнели и стали похожи на грозовую тучу.

– Оскорбление такого рода может разрушить любое соглашение. Поступи так же еще раз, и все узнают, что ты самозванка.

Она зажмурилась, испытывая к себе ненависть за свою слабость.

– Хорошо, ты победил. Отпусти меня. Отпусти!

Она почувствовала, как ступни ног коснулись пола, и посмотрела в темные, словно уголь, глаза, затем шагнула в сторону и перевела взгляд на отпечаток, оставленный его телом на покрывале.

– Это глупые слова, я сказала их сгоряча. Отец гордился тобой.

Перед ее глазами появилось золотистое обнаженное плечо, а рука осторожно обхватила ее подбородок. Как она могла думать, что его тело окажется холодным? Прикосновение было теплым. Слишком теплым, словно перчатка, долго пролежавшая на солнце.

– Вы унижаете меня своей похвалой, мадам, – пробормотал он тихим прерывающимся голосом. – Предпочитаю ваши оскорбления. Им, по крайней мере, я могу верить.

– Верь во что пожелаешь.

– О, я буду. Я верю в правду, Катарина фон Мелле, и, прежде чем все это окончится, я узнаю твою правду и твои секреты. Все до единого. – Он провел большим пальцем по ее подбородку, оставляя жар своего прикосновения. – И помни, что я поклялся не открывать твой обман относительно нашего брака. Есть ли на твоей совести еще обманы, Кэт? Надеюсь, нет, так как я не давал никаких других обещаний. И когда я открою их, то узнаю, сколько ты захочешь заплатить, чтобы сохранить их в тайне.

Он обхватил рукой ее шею, шпильки посыпались из волос. Она изо всех сил боролась с собой, но, не удержавшись, сглотнула при мысли о том сокровенном, о чем шла речь, и услышала, как он тихо усмехнулся.

– Ну, «жена»? Я выполню свою часть брачного соглашения, а ты? Может, ты вообразила себе, что вышла замуж за этого мальчишку с портрета, – нет, за мужчину, который вернулся домой с войны. Вернулся домой, чтобы поставить себя под удар.

Катарина высвободилась из его рук, и Александр с равнодушным видом наблюдал, как, она подошла к краю кровати и взяла его шляпу и одежду. Она решительно прижала шляпу к его бедрам и удерживала там.

– Оденься, – она твердо посмотрела ему в глаза. – Повариха ждет, чтобы подать ужин.

Неужели ничто не может привести в замешательство эту женщину? Он забрал у нее шляпу и поклонился.

– Все, что пожелает мадам.

– Все, чего пожелала бы мадам, – отозвалась она, поворачиваясь к нему спиной, – так это чтобы пушечное ядро попало в цель шесть лет назад.

– Оно попало, – ответил он, натягивая чулки, а затем бриджи, – только мишенью был не я.

– Хорошо, полковник, ты, возможно, скоро узнаешь, что мои клятвы, как и твои, тоже имеют свои границы, и тогда… – Она снова повернулась к нему, и ее взгляд невольно скользнул по все еще обнаженному бедру, затем посмотрела ему в глаза. – И тогда мишень появится, – холодно закончила она.

Раздался стук в дверь, и на ее лице на мгновение промелькнул испуг. Значит, ее можно смутить. Не слишком сильно, отметил он, но это было уже что-то.

– Одну минуту! – крикнула она, затем прошипела: – Одевайся! Быстро.

Она принялась поправлять свои спутанные волосы, но ее длинные черные кудри не слушались. Непрошенно перед его мысленным взором возник образ ее великолепных черных волос, незаколотых, перепутанных, и он не торопился отогнать его.

Снова раздался стук.

– Твоя сорочка! Поторопись.

Он надел ее и заправил в бриджи.

– Почему бы тебе не сказать им, чтобы пришли попозже?

– О Боже, и дать им повод думать, будто мы…

Он помедлил, прежде чем застегнуть бриджи. Неприкрытое отвращение, которое он увидел в ее синих глазах, ошеломило его.

– Ты же сама сказала, что все считают нас мужем и женой, не так ли?

Она кивнула.

– Тогда, конечно, они подумают, что мы…

Она прижала пальцы к вискам и закрыла глаза.

– Я знаю. Знаю. Но, пожалуйста, только не перед… – Она оборвала фразу, вновь обретя контроль над собой, и одарила его любезной, но холодной улыбкой. – Прошу прощения, полковник. Я обещала себе не делать этого. Ты готов?

«К чему? – подумал он. – К супружескому блаженству или сражению?» Но кивнул в ответ на ее вопрос.

– Хорошо. Подожди! Есть кое-что еще…

Снова раздался стук.

– Войдите! – воскликнул он, опередив и нарушив ее тактику.

Он услышал, как она тихо сказала: «О Боже», и не отводил от нее глаз, пока приподнималась щеколда и открывалась дверь. Ее глаза чуть расширились, затем на прекрасном лице отразилось облегчение. Она улыбнулась на этот раз искренне.

Он повернулся к двери и чуть не отпрянул. Ухмыляющийся парень, огромный, как медведь, стоял в дверях, держа в руках свечу и пару высоких сапог, словно то были бесценные сокровища Востока.

– Сапоги хозяина! – провозгласил молодой человек, и его возбужденные карие глаза радостно обратились к Александру.