Мой Компаньон уже начал набирать форму, я подыграл ему: подпрыгнув, залез в слуховое окно какого-то дома и слетел вниз в подвал, где и отсиделся, пока все не закончилось. Я так и не узнал, кому принадлежал этот подвал, но среди автомобильных аккумуляторов, о которые едва не сломал себе спину, нашел бутылку вина и выпил ее до дна за благополучный исход дела для тех, кого властям удалось схватить. И за свое собственное благополучие, уже сознавая, что это была лебединая песнь Сандроне-Революционера.

Ведь если бы я продолжил в том же духе, то наверняка оказался бы в тюрьме, а этого я не мог себе позволить. Хотя бы потому, что мой ни в чем не виноватый Компаньон, до сих пор терпеливо сносивший все мои поползновения изменить мир, соглашавшийся иногда почитать кое-какие политические тексты, которые я для него подбирал, тоже оказался бы в камере вместе со мной. К тому же я боялся, что, живя в клетке бок о бок с другими людьми, не смогу долго скрывать, что я никогда не сплю, что у меня неожиданно меняется настроение, а память выкидывает странные коленца. Не мог, потому что очень скоро оказался бы в тюремном дурдоме.

Восемь часов спустя, абсолютно пьяный, в соплях и слезах, я выбрался из подвала. Вернувшись домой, привел себя в порядок и отправился на поиски типа, который предлагал мне работу вышибалы на дискотеке, навсегда сменив вязаную шапочку на галстук.

Позднее я не раз приходил в полицейский участок для дачи показаний по поводу тех, кого с моей помощью засадили за решетку. Меня утешало только то, что речь шла не о моих бывших товарищах, а всего лишь о костоломах и провокаторах, и все же здесь что-то всегда напоминало мне, каким образом я поставил точку на своем прошлом, посчитав его большой ошибкой.

Наконец-то обо мне вспомнили и пришли, чтобы проводить в кабинет шефа отдела, Луиджи Феролли, крупного мужчины лет пятидесяти, с морщинистым загорелым лицом, на котором красовались густые, желтые от никотина усы. Я уже встречался с ним прежде по работе и надеялся, что у него на меня нет большого зуба. Хотя полицейские не особенно доверяют тем, кто занимается вопросами безопасности в частном порядке, если только это не их бывшие коллеги.

Он сидел за массивным письменным столом на фоне разноцветных вымпелов, собственных фотографий в форме при исполнении обязанностей и плаката с надписью: «Поступай и ты на службу в полицию, стоящую на страже общества». Не поднимаясь со стула, он соблаговолил протянуть мне руку, которую я крепко пожал, и предложил сесть.

Некоторое время Феролли молча разглядывал меня, и в его глазах читалось безграничное презрение к таким типам, как я. Это, как я понял, была попытка запугать меня, которая, впрочем, не возымела ожидаемого эффекта.

– Ну что, Даци, все охотишься на маньяков? – наконец произнес он.

– Только когда они на меня не охотятся. – Я начал чувствовать себя слегка уставшим от потраченного впустую вечера. – Запомни, в следующий раз, когда ты меня пригласишь, принеси что-нибудь почитать, детективчик какой, например. С хорошей книжкой время бежит быстрее.

Феролли с удивлением посмотрел на меня и закурил сигарету без фильтра.

– Мы к твоим услугам, Дациери, но у нас было чем заняться, и мы не могли все бросить и сразу же принять тебя. – Он потыкал сигаретой в мою сторону, словно прокурор пальцем. – Знай, я велел привести тебя сюда, потому что мы нигде не могли найти номера твоего телефона. Обычно я не посылаю своих людей работать таксистами.

Ну разве что в случае, когда тебе не терпится прочистить кому-нибудь мозги, подумал я. Хотя он был прав: чтобы избежать малоприятных визитов, я не писал своей фамилии на домофоне и вместо своего давал телефоны друзей и родственников. Сейчас же я был вынужден сообщить Феролли свой номер, предполагая скоро его заменить.

– Как, наверное, тебе уже сказали мои ребята, – вновь заговорил он, – ты здесь из-за убийства Алисы Гардони. Мы обнаружили ее труп несколько часов назад, после того как родители заявили о ее исчезновении. Они уже опознали тело, у них нет никаких сомнений, что это она. По их словам, ты был одним из последних, кто встречался с ней, прежде чем она исчезла. Они не ошибаются?

– Нет, и знаешь, я бы не сказал, что эта встреча доставила мне большое удовольствие.

В течение немногих часов, прошедших с того момента, я уже вторично пересказывал события вечеринки на вилле, с сожалением вспоминая о предыдущем моем собеседнике, который решительно был мне намного приятнее. Я постарался избегать в своем рассказе откровений Гардони о собственной дочери – немного недосказанности никогда не повредит, – но все равно, это была довольно длинная история. Не столько из-за вопросов Феролли, который, прикуривая одну сигарету от другой, казалось, не услышал ничего нового, сколько из-за медлительности пожилого полицейского, который двумя пальцами, неспешно выстукивал текст моего сообщения на допотопной электрической машинке.

– Тебе не повезло, Даци, – прокомментировал Феролли, когда мои воспоминания иссякли. – Если бы тебе удалось поймать ее, эта несчастная была бы еще жива, а так…

Меня разозлила эта фраза, может быть, потому что эта мысль свербела и в моем мозгу и я тщетно пытался прогнать ее прочь.

– Одну секундочку, плиз. Даже если б я ее догнал, больше чем уверен, это ее не остановило бы. Она хотя и была несовершеннолетней, но молоко на ее губах уже давно обсохло, и, если она решила сбежать из дома, ее ничего бы не удержало. И потом, девочка могла бы сбежать на следующее утро и также быть убитой. Во всяком случае, у меня была задача не дать нашпиговать ее свинцом этому кретину водителю минутой раньше.

– Брось, личный водитель синьоры Карапелли, Николо Гварньери, – бывший полицейский, опытный человек с незапятнанным прошлым, – холодно среагировал Феролли.

– Поздравляю. Прежде чем отпускать его в отставку, вам не мешало бы устроить ему тест на умственную полноценность.

Сморщившись от раздражения, Феролли откинулся на жалобно скрипнувшую спинку кресла из искусственной кожи.

– Не тот случай, чтобы юморить, Даци. Когда Гварньери услышал звон разбиваемых стекол, он посчитал, что произошла кража со взломом, и повел себя абсолютно логично, погнавшись за человеком, показавшимся ему подозрительным.

– Вор в ночной рубашке? Что-то уж больно эксцентричные воры пошли, вам не кажется?

– Я вижу, вся эта история тебя забавляет… – Телефон на письменном столе звякнул, и губы Феролли скривились в свирепой ухмылке. Не донеся трубку до уха, он некоторое время бросал в нее: – Да, нет, хорошо.

Положив трубку на место, он вновь с раздражением уставился на меня, не произнося ни слова.

– Слушайте, мне все уже надоело до чертиков, а не отпустить ли вам меня домой прямо сейчас, а? Или желаете, чтобы я повторил все с начала? Не исключено, что будут расхождения…

– Нет уж, спасибо, у меня нет никакого желания слушать тебя. – Он протянул мне на подпись листы бумаги, которые двупалая улитка наконец-то закончила печатать. – Когда спустишься вниз, постарайся утихомирить свою адвокатшу, а то она закатила моим ребятам дикий скандал. Ты что, не предупредил ее, что тебя привезли сюда для дружеской беседы?

– Только без обид, Феролли, но она в курсе, что частенько дружеские беседы с вами заканчиваются дыбой и испанским сапогом. Да и мне гораздо спокойнее, когда за стенами участка кто-то обо мне думает. Благодарю за все.

Когда я уже был у самой двери, Феролли вновь подал голос:

– Дациери, у меня еще нет четкой картины произошедшего, и это меня беспокоит. Не стану скрывать, мне известно, ты сделал немало, чтобы очистить город от кучи преступников, по крайней мере, с тех пор как бросил заниматься политикой. Но я знаю также и другое: ты считаешь нормальным делом побег девушки из дома, тебя не возмущает существование целых коммун малолетних отморозков, промышляющих мелкой преступностью, и не удивляет, что эти бездельники захватывают дома и накачиваются там наркотиками. Я обо всем этом думаю иначе. Я уверен, если бы эту девочку не воспитывали так, что у нее развилось ощущение вседозволенности, с ней бы не случилось того, что случилось. Твоя проблема, Дациери, в том, что ты никак не можешь сделать выбор, на чью сторону баррикады тебе встать, но имей в виду, нельзя долго держать равновесие на проволоке: рано или поздно свалишься.