– Дело дерьмовое. – Мирко откинулся на спинку кресла и задымил сигаретой. – Парень, кстати, его настоящее имя Николо Кальдерацци, напуган до смерти и начинает соображать, что речь идет не о дурацком балдеже от ЛСД. Согласно анализу крови, который ему сделали, в момент ареста в ней были следы, по меньшей мере, трех разных наркотиков. Мы сможем использовать это как смягчающее обстоятельство, если его все-таки признают виновным.

Я вилкой сгреб в кучку остатки творожного пудинга в своей тарелке.

– Ты думаешь, что так и будет? – спросил я.

Он несколько раз затянулся сигаретой, потом заговорил:

– Мне хотелось бы ответить отрицательно, но у меня на руках нет ничего, чтобы не допустить этого. Кальдерацци утверждает, что просто не помнит того дня, когда была убита Гардони. Он не помнит также, что было в предыдущий день. После некоторого умственного напряжения ему удалось сообразить, что в предшествующую ночь он ходил в «Леонкавалло» на концерт и около полуночи его вышвырнули за дверь, потому что он мешал всем слушать. Затем он припомнил, как в понедельник утром вернулся к приятелям в дом на улице Монтеверди и как приехала полиция. Во всем остальном – сплошной мрак. На мой взгляд, он, похоже, не врет, однако нельзя исключить, что убийство – действительно его рук дело, которое по какой-то причине не осело в его памяти. Как бы то ни было, моя забота не разбираться, виноват он или нет, а пытаться вытащить его из этой истории. – Мирко смял сигарету в пепельнице. – Конечно, если бы у меня были хоть какие-то доказательства в его пользу, все было бы гораздо легче. А тут, как назло, повсюду его отпечатки, а это очень серьезная улика.

– А ты можешь настоять на повторной экспертизе?

– Обязательно, даже если, как я считаю, это ничего нам не даст.

– Какие у него с Алисой были отношения?

– Насколько я понял, очень близкие. Он кажется действительно подавленным ее смертью. Они познакомились пару лет назад. По словам Кальдерацци, она уже тогда с трудом выносила своих родителей и старалась быть дома как можно меньше. Она в то время путалась с каким-то маньяком… кажется, его звали Раффаэле или что-то в этом роде, и, как говорит Кальдерацци, была вынуждена заниматься проституцией, поскольку тот ее бил. Потом Алиса познакомилась с ребятами с Монтеверди и начала встречаться с Кальдерацци. – Мирко прервался, подозвал официанта, заказал кофе, а я рюмку граппы. – У девочки была нелегкая жизнь и те еще знакомства, немудрено, что она умерла такой молодой. Ее родители действительно настолько кошмарные? – спросил он меня.

– Да нет, я бы не сказал. Больше похожи на классических буржуа, не особенно интеллектуальных и не переживающих по этому поводу. А учитывая, что они никогда не замечали, что дочь пошла по кривой дорожке и ненавидит их, они мне представляются слегка слабоумными.

– Все верно, родители всегда узнают такое самыми последними, – усмехнулся Мирко, отчего показался еще более молодым. – Кальдерацци рассказал мне, что он не видел Алису пару недель, но был уверен, что она не отказалась от намерения перебраться к нему. При этом он полностью отрицает, что у них была договоренность об этом бессмысленном бегстве, а также сообщил, что не крал мотоцикл, который и водить-то не умеет.

– Ты запросил сводку телефонных звонков с виллы?

– А что это даст? Если девушка звонила на улицу Монтеверди в последние две недели, то, о чем бы они ни говорили, это было бы уликой против моего клиента. А если звонил он, то это вряд ли фиксировалось, потому что он мог делать это из телефонной кабины.

И это верно. Я допил последние капли граппы и дал знак официанту, чтобы он принес мне еще рюмочку.

– Короче говоря, существует три версии. – Мирко начал загибать пальцы. – Первая – он ничего не помнит, но виновен. Вторая – он притворяется, что ничего не помнит, но он виновен и не знает, как из этого выпутаться. Третья – он ничего не помнит, и кто-то другой по каким-то мотивам втянул его в эту историю. Как – неизвестно.

– Если бы тебе удалось перевести стрелки на последнюю версию, мы смогли бы попытаться вытащить его из тюрьмы, но, честно скажу, я бы не рискнул поставить на это и пару лир: мне кажется, в ней все притянуто за уши. – Я задумался на мгновение и спросил: – Кто-нибудь решился отыскать этого Раффаэле?

– Он упоминается в протоколе допроса Кальдерацци, но парень не знает ни его фамилии, ни каких-либо данных, которые помогли бы навести на его след, а ты можешь себе представить, настроена ли полиция заниматься такими делами.

– Стало быть, у нас почти ничего нет?

– У нас имеется только само событие, и я постараюсь контролировать ход расследования. Однако поскольку у нас за душой немного, то вряд ли я смогу чего-то добиться. Предварительное заседание состоится через двадцать дней. Затем потребуется еще несколько месяцев на подготовку процесса. Если у тебя появятся какие-нибудь кролики в шляпе, тебе стоит достать их из нее как можно раньше. Кальдерацци – алкаш и наркоман, он не перенесет тюрьмы, но ни один из судей не согласится перевести его под домашний арест, если будет иметь хотя бы малейшее сомнение в его невиновности. В интересах моего клиента мне стоило бы потребовать психической экспертизы. Если б немного повезло, судья мог бы признать его временно утратившим умственную дееспособность.

Временная потеря дееспособности – ни хрена себе! В голове промелькнула ассоциация: электрошок, смирительная рубашка, лоботомия. Я одним глотком опустошил рюмку и перевел внимание на Луи Армстронга, который из динамиков воспевал мирские чудеса, – инопланетянин, переодевшийся негром.

Мирко поднял с пола поношенный кожаный портфель, открыл его, достал пачку бумаг и положил на стол.

– Здесь все: протоколы допросов и полицейские отчеты, – заявил он. – Я нарушаю профессиональную тайну, но надеюсь, ты не настучишь на меня.

– Постараюсь обуздать святое чувство гражданского долга. Это что за листок?

– Я приготовил для тебя своего рода контракт. Мое бюро нанимает тебя в качестве консультанта на период, необходимый для сбора информации, полезной защите. Естественно, этот договор не стоит и ломаного гроша. Теоретически по новому Уголовному кодексу я имею право пользоваться для подготовки позиции защиты помощью любого человека, но на практике обязан привлекать для этого только тех специалистов, которые согласованы с полицейским управлением. А уж ты совершенно точно не можешь привлекать кого-либо помогать тебе вести следствие. И не заиграйся в Перри Мэйсона. Для этого есть я.

– У твоих компаньонов не возникнут проблемы из-за того, что я займусь этим официально? – спросил я, подписывая свой экземпляр.

– Нет. Все они, за исключением Вале, которая, естественно, воздержалась, посчитали, неизвестно почему, что тебе можно доверять.

После этого я широким жестом расплатился за ужин, и мы направились к мотороллеру, на котором Мирко гонял в любое время любого сезона. Снимая цепь, блокирующую колесо, он задал мне вопрос, который, видимо, уже давно крутился у него на языке.

– Послушай, – начал он. – То, что наше бюро берется иногда за дела, кажущиеся безнадежными, не новость. Но меня поражает, отчего ты-то принял этот случай близко к сердцу? Я не помню, чтобы ты прежде работал бесплатно.

Я знал, как достойно удовлетворить его любопытство, и сделал это.

– Не хлебом единым! – торжественно ответил я, сам почти начиная верить в это. И отправился домой изучать досье.

В полночь я оторвался от чтения, которое не очень-то обогатило меня пищей для гениальных озарений. То, что я уже знал о Скиццо и Алисе, еще раз подтверждалось полицейскими рапортами о нем и родителях девушки, которые были убеждены в виновности посаженного в клетку парня. Сиделка Труди (настоящее имя Алессандра Бомби), швейцарка по происхождению, была образцом лаконичности: да, я работала на Гардони десять дней, нет, девушка не откровенничала со мной.

Ее наняли на неполный день. В ее задачу входило ухаживать за девочкой около девяти часов в сутки, пока родители находились вне дома. Нет, у нее не было никаких специальных обязанностей, только наблюдать за ней, успокаивать, если у нее случится истерика, кормить и не давать слишком много выпивать.