– У вас широкая натура! – заметил Трент. – Ваш внешний вид дает неверное представление о широте души. Я бы скорее поверил, что в опере дирижирует слон, чем в то, что вы пьете за мое здоровье. Ладно, не пейте вина. Пусть официант подает в обморок – пейте все, что хотите!

Когда мистеру Копплсу принесли его монашеское питье, Трент сказал:

– В этом гомоне мы можем говорить, как в камере-одиночке.

Как вы восприняли беседу с Марлоу?

Не переставая нарезать баранину, мистер Копплс ответил:

– Самое замечательное в этой беседе, на мой взгляд, это необычность положения. Мы оба держали в руках нить, ведущую к дикой ненависти Мандерсона, которую Марлоу считал столь таинственной. Мы знали, что он был одержим идеей ревности, но знание это, учитывая тонкую натуру Мабель и нашу порядочность, не обнародовали. Марлоу так никогда и не узнает, в чем его подозревал Мандерсон… Что же касается ваших прежних предположений о виновности Марлоу, то, заверяю вас, я всегда верил, что он здесь ни при чем.

– Что-то в этом роде вы сказали Марлоу, и я решил, что это не более чем любезность… Уверены, что он невиновен! Как вы можете быть уверены? Вы всегда очень осторожны в выборе выражений, мистер Копплс.

– Я сказал – уверен, – повторил мистер Копплс твердо.

Трент пожал плечами.

– Если бы действительно были уверены – и когда читали мою рукопись, и во время наших бесед, – не значит ли это, что вы отрицаете логическую силу разума?

– Разрешите мне сказать слово, – сказал Копплс, откладывая нож и вилку. Я далек от отрицания разума, уверяю вас. Я уверен в невиновности Марлоу и всегда был уверен в этом, потому что знаю нечто с самого начала. Вы как-то просили меня представить себя среди присяжных на суде над Марлоу. Для меня это было бы неэффективным применением умственных сил, ибо в суде над Марлоу я обязан был бы присутствовать совсем в ином качестве – на скамье свидетелей, давая показания со стороны защиты. Однажды вы бросили фразу: «Если б было хоть что-то, подтверждающее его рассказ». Это «что-то» есть, и прозвучало бы в моем показании, и было бы убедительным! – И он, довольный, продолжал есть.

– Этого не может быть! – Трент шлепнул ладонью по столу. – Вы просто перепили, Копплс. Не хотите ли вы сказать, что все это время, пока я распутывал дело, вы знали о невиновности Марлоу!

Мистер Копплс вытер усы и доверительно перегнулся через стол.

– Это очень просто, – сказал он. – Мандерсона застрелил я сам.

Трент зажмурился и потряс головой. «Боюсь, я сильно напугал вас», – глухо дошел до него голос мистера Копплса. Наконец Трент сбросил оцепенение, глубоко вздохнул, поднес к губам стакан вина, но, не выпив, поставил на стол.

– Продолжайте, – сказал он.

– Это нельзя назвать убийством, – начал мистер Копплс. – Я расскажу вам всю историю… В ту воскресную ночь я прогуливался перед сном. Из отеля вышел примерно в четверть одиннадцатого. Довольно долго шагал по дороге, затем свернул к скале, решив вернуться тем же путем. Я прошел лугом всего несколько шагов, когда услышал шум подъезжающей машины. Она остановилась невдалеке от меня, и я увидел выходящего Мандерсона.

Трент отпил вина.

– Продолжайте, пожалуйста.

– Как вы знаете, ночь была лунной, но я стоял в тени деревьев и заметить меня было невозможно… Я видел все, что произошло, и произошло именно так, как рассказывал нам Марлоу… Действительно, когда машина ушла, Мандерсон с силой погрозил ей вслед левой рукой, чему я немало удивился. Затем я ждал, когда он направится домой, – желания встретиться с ним у меня не было. Но он не уходил, стоял неподвижно с опущенной головой и руками вдоль тела. Потом рука вдруг быстро скользнула в карман пальто. Я увидел его лицо, оно было страшным, и я подумал, что он не в своем уме. И тут что-то сверкнуло в свете луны – в руке Мандерсона оказался револьвер, и он целился себе в грудь… Вот тут я всегда буду сомневаться, хотел ли Мандерсон покончить с собой. Естественно, что так думал Марлоу, ничего не знавший о моем вмешательстве. Но мне кажется, он просто хотел ранить себя, чтобы обвинить Марлоу в покушении и грабеже… В ту минуту, однако, я воспринял это как попытку самоубийства. Не ведая, что делаю, я выскочил из своего укрытия и схватил его за руку. Он, рыча, стряхнул меня, сильно ударил в грудь и нацелил револьвер мне в голову. Но я схватил его за запястья, не давая выстрелить… Я знал, что дерусь за свою жизнь. Мы боролись, как два зверя, не произнося ни слова, я старался не отпустить его руку. Никогда не предполагал, что у меня хватит сил для такого противника. Каким-то чудом мне удалось вырвать револьвер, я отскочил, и он тут же бросился на меня, намереваясь схватить за горло, и я выстрелил ему в лицо… Думаю, он был от меня на расстоянии ярда. Ноги его моментально подкосились, и он осел на траву… Я отбросил револьвер и склонился над ним. Сердце его перестало биться под моей рукой… Не знаю, сколько прошло времени, когда я услышал шум возвращающейся машины… Все то время, что Марлоу ходил взад и вперед возле трупа и размышлял, я был от него в нескольких ярдах, скрываясь в тени. Я не рискнул показаться. Я думаю, моя ссора с Мандерсоном хорошо запомнилась всем обитателям отеля. Мне не к лицу было выглядеть мстителем. Я знал, что надо делать. Я должен добраться до отеля – и как можно скорей, проникнуть туда незамеченным и никому не обмолвиться ни словом. Конечно, я предполагал, что Марлоу расскажет, как он обнаружил тело, но рассчитывал, что будет констатировать самоубийство… Когда Марлоу наконец стал поднимать тело, я прокрался вдоль стены и вышел на дорогу у клуба, где он не мог меня видеть. Я чувствовал себя хладнокровным и собранным. Перешел дорогу, перелез через забор и, задыхаясь, добежал до отеля. – Задыхаясь… машинально повторил Трент, все еще спуская с Копплса ошеломленного взгляда.

– Я здорово бежал, – пояснил мистер Копплс, – Заглянув в открытое окно своей гостиной, я убедился, что она пуста, перелез через подоконник и тут же позвонил. Затем сел за стол и написал письмо, что собирался сделать завтра. На часах было чуть больше одиннадцати. Вскоре я лег в постель, но заснуть не мог…

Мистер Копплс замолчал. Он с удивлением смотрел на Трента.

Тот снова затих, затем поднялся.

– Копплс, я излечился. Я никогда больше не прикоснусь преступной тайне. Дело Мандерсона станет последним – вы меня положили на лопатки. Я пью за ваше здоровье в порыве самоуничтожения. Но за обед будете платить вы!