В повестях Вадима Шефнера, собранных в этой книге, есть и представители внеземных цивилизаций, обладающие, как им и положено, невероятными техническими возможностями, есть и земные изобретатели, иные из которых не прочь посредством чудодейственных приборов и микстур осчастливить человечество, но сам писатель не склонен слишком уж серьезно относиться к «научно-фантастической» стороне своих произведений. Наверно, поэтому он и называет их то «полувероятной историей», а то и просто «повестью-сказкой».

Некоторые ситуации в повестях Вадима Шефнера таковы, что могут даже навести на подозрение: уж не вышучивает ли автор саму фантастику, не пародирует ли кое-какие ее мотивы и атрибуты?

Действительно, он не отказывает себе в удовольствии слегка подтрунить над «пришельцами», тайно проживающими на нашей Земле, или над изучающими нас загадочными аппаратами.

Было бы, однако, неверно полагать, будто Вадим Шефнер тем только и занят, что пародирует плохую, шаблонную фантастику, навязчивость ее типовых приемов. Но писателя и в самом деле не очень волнует «вероятность» его собственной фантастики — она в этом смысле совсем не научна. Здесь это скорее одно из средств гротескно-лирического «смещения» действительности — ради разговора о людях, их характерах и нравственных ценностях.

Внеземной черный шар, неотступно следующий за Ю. Лесоваловым («Круглая тайна»), сам по себе мало интересует автора — откуда он прибыл, каковы принципы и цели его действия. Не очень удивляет шар и главного героя повести — он воспринимается им как необычное, но все-таки чисто житейское неудобство. Погружением в быт и бытовое мировосприятие поразительность фантастического факта подчеркнута, но во многом и комически преображена. Содержателен фантастический факт в своем отношении к сущности и судьбе героя: шар создает обстоятельства, провоцирующие его духовно-нравственные возможности.

Точно так же невероятные изобретения Сергея Кладезева («Скромный гений») или Алексея Возможного («Запоздалый стрелок») важны не сами по себе, не теми горизонтами, которые они открывают перед человечеством — в этом смысле они совершенно сказочны, — а воплощенной в них «душевной реальностью». И так, или почти так, везде.

Свойства художественного мира в «полувероятных историях» и «повестях-сказках» Вадима Шефнера, конечно, не вполне обычны, но не так уж и исключительны: они имеют какие-то соответствия и в литературе XVIII века, и в нашей прозе 20-х годов, а отчасти и в современной фантастике.

Но что действительно неожиданно в повестях Вадима Шефнера, так это их герой. Ибо в отличие от традиционного героя научно-фантастической литературы, неизменно остающегося на высоте положения и с гордо поднятой головой выходящего из любых испытаний, он отнюдь не может быть назван покорителем обстоятельств. Больше того, Вадим Шефнер словно бы нарочно упускает для своего героя все благоприятные возможности, явно стремясь закрепить его в амплуа неудачника.

Зачем это делает писатель? Не для того ли, чтобы заставить нас бесконечно сострадать его героям и тем самым побудить более чутко и гуманно относиться к людям? Тут все дело в том, как писателем понимается неудача. Не только отрицательный смысл этого слова, но нередко и драматический оттенок в его значении в повестях Вадима Шефнера сняты. Отсюда и столь парадоксальное название одной из них — «Счастливый неудачник».

Оказывается, неудачи — это не так уж и плохо: они или приводят героя к счастью, или, во всяком случае, помогают избежать большей беды. В авторском предуведомлении к повести так прямо и сказано: есть люди, которые каждую мелкую неудачу «воспринимают как жестокий приговор судьбы… Вот я и хочу придать им бодрости и по мере сил доказать, что неудачи часто ведут к удачам».

Впрочем, дело, конечно, не в этой «полусерьезной» философии, потому что главная удача героя повести — его характер, его молодая открытость миру, какая-то внутренняя неуязвимость. Поэтому-то рассказ о больших и малых его неприятностях ведется весело.

Вадиму Шефнеру не чуждо стремление в самом «душевном составе» человека искать и находить свойства, которые делали бы его нечувствительным к ударам судьбы, к тем или иным неблагоприятным жизненным обстоятельствам. Отсюда-то, надо думать, и мотив «счастливого неудачника». Но не в меньшей мере интересует писателя другое — зависимость «удач» и «неудач» героя от самой его личности. Когда на первый план выходит эта тема — а так обыкновенно и бывает в повестях Вадима Шефнера, — разговор о «неудачах» и «неудачниках» нередко приобретает отчетливый нравственно-гуманистический смысл и становится по-настоящему общезначимым.

Степану, герою повести «Человек с пятью «не», или Исповедь простодушного», тоже фатально не везет. Приняв, к примеру, для проверки на себе изобретенный провизором Валентином Валентиновичем «Прогресс-волосатин», он не только весь покрывается зеленой шерстью, но и попадает из-за этого в очередную полосу неудач: за неприличный вид его выгоняют из санатория, его бросает девушка, которой он отчасти нравился, ему приходится уйти из техникума и т. д.

Повесть названа сказкой, и завершается она в соответствии с традицией: герой получает вроде бы полное возмещение за все свои неудачи.

Однако, обретя благополучие и признание окружающих, Степан стал испытывать иногда странное состояние, неведомое ему раньше: «Изредка, по ночам, когда в доме все спят, а мне не спится, меня охватывает нелепая грусть по моему бестолковому прошлому». Тем самым полнота бытия не только отделена в повести от «удачи», но, в сущности, и противопоставлена ей. Превратившись в счастливого семьянина и ценимого начальством образцового служащего, Степан оказался отторгнутым как раз от тех обстоятельств, в которых находили наиболее активное выражение самые живые свойства его души: простодушная доверчивость, доброта, бескорыстная готовность помочь первому встречному, а то и всему человечеству.

«Неудачника» в повестях Вадима Шефнера нередко сопровождает «преуспевающий», и здесь «удача» окончательно переосмысляется, обращаясь в прямое средство негативной характеристики героя.

Подход к «удаче» и «неудаче» исключительно с точки зрения душевных свойств людей, их нравственного уровня, естественно, мог быть наилучшим образом осуществлен именно в условной форме фантастико-гротесковой повести, где писатель более свободен в конструировании ситуаций, где он может акцентировать до видимого неправдоподобия одни стороны характера и нейтрализовать, отодвинуть или полностью стушевать другие, где, наконец, есть возможность ввести новое, небытовое измерение в разговор о самых, казалось бы, обыденных человеческих отношениях, укрупнить тему, придать ей масштабность и внутреннюю перспективу. Последнее заслуживает особого внимания, ибо здесь-то и совершается становление одной из нравственно-философских идей писателя.

Повести Вадима Шефнера переполнены графоманами и бесталанными изобретателями, требующими к себе внимания тем большего, чем нелепее их стихи и технические идеи. «Желание славы» томит и начинающего журналиста Ю. Лесовалова из «Круглой тайны», избравшего в предвкушении громкой известности звучный псевдоним «Анаконда». Поверхностные и суетные чувства, мелкие расчеты делают его, по воле фантастического случая, объектом своеобразного нравственно-психологического эксперимента, проводимого некой внеземной цивилизацией: получив 10 тысяч рублей и не умея ими достойным образом распорядиться, он попадает в положение, из которого в прежнем своем качестве не может выбраться. И лишь обретя способность к самоотверженным и безрасчетным действиям, к долгим лишениям и труду в почти безнадежной ситуации, научившись думать и страдать не о себе одном, он вновь получает свободу.