Чувствуя, что они смотрят мне вслед, я вышел из каталожного зала, прошел через фойе в северный холл главного читального зала, отделенный от того места, где я сидел раньше, низкой дубовой перегородкой наподобие тех, что бывают в церкви. В глубине зала свершается тяжелая физическая работа по подъему книг и подготовке их к выдаче читателям. Мне внезапно пришло в голову, что Сомервилю, вполне возможно, открыт доступ в помещения, предназначенные только для служебного пользования, и этим, скорее всего, объясняется его стремительное исчезновение. Во всяком случае, человек в синем пиджаке ориентировался в здешнем лабиринте, как у себя дома.

Я медленно побрел по центральному проходу северного холла, вглядываясь в лица, озаренные унифицированным светом настольных ламп. Сейчас я уже готов был смириться с мыслью, что это был не Сомервиль. Да и ошибка моя была бы вполне объяснима. Что ни говори, Сомервиль играл сейчас в моем сознании доминирующую роль.

Если бы не эти слегка опущенные плечи и крошечный горбик у шеи, я бы, наверное, вообще не обратил внимания на человека в синем пиджаке. Сомервиля со спины я представлял себе куда яснее, чем его лицо, которое мне никогда не удавалось представить себе достаточно отчетливо. Во время наших сеансов он часто подходил к окну и стоял, глядя на улицу, пока я ему что-то рассказывал. А рассказывая, я не сводил с него глаз. И эта косточка, выпирающая на затылке, едва прикрытая редеющими волосами, похожая на бровь.

Все же остальное у человека в синем пиджаке мне толком рассмотреть не удалось.

Передо мной показалась дверь, ведущая в зал «Краеведение и генеалогия». Я дошел до конца холла.

В порядке последней попытки я проверил зал микрофильмов — открытое помещение с двумя дюжинами нерасчехленных проекторов, составленных на один стол под стеклянным колпаком. Работа шла сейчас только в двух местах: пожилая женщина заснула прямо у своего проектора, а за другим сидела девица в рубахе с засученными рукавами; она сидела, низко наклонившись к окуляру проектора.

Рука, запястье которой было туго стянуто зеленой ленточкой, лежала на манипуляторе. Я пристальнее посмотрел на девицу, пытаясь увидеть ее лицо. Что-то в ней было знакомое и настораживающее. Она чуть повернулась, и свет из глубины проектора озарил ее лицо в профиль.

Я узнал ассистентку Сомервиля.

Итак, я с самого начала был прав. И ничего мне не привиделось.

Я обошел груду проекторов под колпаком и направился туда, где работала девушка.

— Привет, Пенелопа, — сказал я едва ли не шепотом. Неподалеку, наблюдая за моим перемещением по залу, сидел библиотекарь.

Девушка вскинула голову, нахмурившись, поскольку ее отвлек неизвестно кто. Узнав меня, она проявила чувство, воспринятое мною как искреннее удивление.

— Как это странно, — сказала она. — Я ведь только что думала о вас. Буквально минуту назад.

— А что вы тут делаете?

— Следую инструкции доктора Сомервиля.

— Да и я в каком-то смысле тоже. Вам он хотя бы, надеюсь, за это платит. — Я посмотрел на название микрофильма в проекторе. Пенелопа читала «Американский журнал клинического гипноза». Название статьи в окуляре гласило: «Антисоциальное поведение, индуцированное гипнотическим трансом».

— Работаете над моей темой, — рассмеялся я.

— Разумеется, нет, — она тоже рассмеялась и покачала головой. Темная волна волос накрыла при этом ее лицо. Она отбросила их ладонью. — Доктор Сомервиль на следующей неделе принимает участие в симпозиуме, проводимом Вирджинским университетом. Он читает вступительный доклад. Но доктор перепутал дату симпозиума, и сейчас ему надо поторапливаться.

— А какова тема его доклада?

— Сказки, гипноз и глубинная психология. Вот так он и называется, если вам угодно знать точно.

— Сказки? А как это связано с гипнозом?

— Различные аспекты магического воздействия — что-то в таком роде.

— А почему он не занимается своим докладом сам?

— Доклад уже написан. Я просто сверяю цитаты, ссылки и тому подобное. У него ведь столько дел! Он принимает сегодня пациентов до девяти вечера — и так уже несколько недель.

— Выходит, он сейчас дома?

— Конечно, дома.

— Я собирался позвонить ему.

— Вас не соединят. Я же вам говорю: он принимает пациентов.

— Что ж, попробую позвонить ему позже.

Я не знал, верить ей или нет. Я мог бы сказать, что только что, пять минут назад, видел Сомервиля, видел его здесь, в библиотеке. Но что, если я ошибся? Мне бы не хотелось, чтобы они решили, будто у меня опять начались галлюцинации! Возможно, ей приказано доложить обо всем, что я скажу. Возможно, единственная цель ее пребывания в библиотеке заключается в том, чтобы следить за мной. Не раз сегодня у меня возникало ощущение, будто меня преследуют. Да и столкновение здесь с нею мало похоже на случайное стечение обстоятельств.

— А почему бы вам не отвлечься на пару минут от ваших занятий? Почему бы нам не пропустить по стаканчику? А вы бы рассказали мне, каково это — присутствовать на сеансе гипноза.

Я стоял, улыбаясь ей. Это было смело с моей стороны, это было грубовато, но, в конце концов, я уже давно никого никуда не приглашал.

Она помедлила, поглядела в окуляр, вздохнула.

— Мне еще есть чем заняться, но, думаю, это подождет. Ладно, то есть я хочу сказать, благодарю вас, с удовольствием.

Она выключила проектор и потянулась за сумочкой. Я помог ей надеть пальто, длинное, до пят, темно-зеленое кожаное пальто с серебристой лисой. Такое пальто не купишь с жалованья ассистентки психиатра.

— А ваши записи вы с собой не возьмете?

— Я сюда еще вернусь. Я буду сидеть в библиотеке до закрытия. Ему все это нужно сегодня вечером.

— Надеюсь, он платит вам сверхурочные, — сказал я, беря ее под руку.

Мы сидели в углу «Синего бара» в Алгонквине и пили виски с водой. Сначала нам обоим было довольно трудно. Я не знал, что именно и как много известно ей. Мне хотелось спросить на голубом глазу, обсуждает ли доктор Сомервиль с нею своих пациентов, а также заглядывала ли она в мое досье, но преимущество и так было на ее стороне, и мне не хотелось давать ей возможность заработать несколько дополнительных очков.

А она расспрашивала меня без конца: о том, каково это — жить за городом, о моей работе, об Анне. Скучные были вопросы, и ответы на них она, подозреваю, знала заранее.

Она продолжала расспрашивать меня о моей семье, о прошлом...

— А вы никогда не ездите во Флориду повидаться с родителями?

— А вы представляете себе, что такое Флорида?

— Ладно, — она улыбнулась, но уголки ее губ почему-то поползли вниз. — А серьезно, вы что, не поддерживаете с ними никакого контакта?

— Иногда следует от людей отдохнуть, прежде чем окончательно откажут нервы. Я бы не сказал, что они раздражают меня, я просто об этом не думаю.

— Никогда?

— Никогда.

— Но вы же должны иногда об этом думать? Ведь вам попадаются порой на глаза вещи, напоминающие о прошлом, о далеком прошлом, о детстве. Наверняка так!

— У меня плохая память. Да и вспоминать мне особенно нечего. Сколько вам лет — двадцать два, двадцать три?

— Двадцать пять. Как минимум, — она потупилась и принялась взбалтывать кубики льда на дне своего стакана.

— А вы со своими родителями видитесь?

— Я сирота. Мои родители погибли в автокатастрофе, когда мне было двенадцать. Я обычно не рассказываю об этом, но воспитал меня доктор Сомервиль.

Я посмотрел на нее, буквально не зная, что ответить.

— И вы живете в его доме?

Я по-прежнему не понимал, как строить беседу. Ее откровенность внушала мне беспокойство. Я осознавал, что она навязывает мне свои признания — и, безусловно, с какой-то целью.

— Ему не хочется, чтобы об этом знали пациенты. Вы ведь меня не выдадите, правда?

— А с кем это мне сплетничать?

— С ним.

— Обещаю вам, что ему не скажу. А почему вы вдруг подумали обо мне в библиотеке?