В двух переходах от Скадара попался на дороге полный воз хлеба, который солдат продавал по 10 динаров за штуку: должно быть, добыл этот клад в Сан-Джованни с парохода для голодающих беженцев. Голодная смерть и жадная бессовестность, как всегда, только более обнаженно, дополняли друг друга во все время пути.

По дороге, в каком-то селе, Тодор натолкнулся на дом, окруженный стражниками: тут находился король Петр. Все село было уже занято, и приюта нигде не было. Пошли дальше с Михелем, притулились у забора и так провели ночь. В Скадаре солдатам вместо хлеба выдавали муку. Тодор скупил у них несколько порций, и Михель сделал шесть хлебов. Этого хватило до моря.

3 января пришли, наконец, в Сан-Джованни, совершив и последнюю часть пути в голоде и холоде, среди умирающих женщин и детей. В Сан-Джованни, где всего несколько домов, собралось уже великое множество народу: солдат, пленных, штатских, и каждый день сюда вливались новые человеческие волны. Из камыша сделали прикрытия и под ними скрывались от непогоды. Дни, впрочем, стояли хорошие, море спокойное. Было почти совсем тепло. Все были полны страшных впечатлений пройденной дороги, и не с кем было делиться ими, потому что все пережили одно и то же.

Десятки тысяч людей, изнывавших от голода и неизвестности, ждали итальянских пароходов, мечтая переехать на них через Адриатику. Жандармы уверяли всех, что никаких судов не будет, и посылали в Дураццо, только бы с глаз долой. На берегу стоял вой и плач: снова идти несколько дней до Дураццо – без хлеба, с умирающими детьми. Многие действительно отправились. Но большинство осталось. Хлеб у Тодора тем временем вышел. Он затосковал: что-то будет…

6 января, холодным ранним утром, собрались в кучу Тодор со своим верным Михелем, Иован Ходжикостич, тайный полицейский агент, и Обрад Пиляк, кожевенный торговец из Ужицы. Советовались, что делать, куда направиться. Уже склонялись к тому, чтобы уходить на Дураццо, как вдруг с возвышенного места раздались крики: «Пароход, пароход!» Вдали показались один за другим три корабля. Но как только суда приблизились, вся набережная была очищена и оцеплена солдатами и жандармами, которые пропускали на мостки только привилегированных.

Тодор целый день, пока стояли суда, бегал и хлопотал, чтобы попасть на пароход. Наконец, придумал план: позвал Михеля, взвалили с ним мешки себе на плечи, подошли к жандармскому офицеру: «Позвольте нам пройти с вещами полковника такого-то». Офицер кричит: «Проходи, проходи». Так и пробрались.

Но попали только на мостки. Оттуда на пароход перевозили на пяти челноках и в первую очередь опять-таки доставляли «интеллигенцию». Тодор, оторвавшись от Михеля, думал было пройти в числе студентов, но те крепко держали друг друга за руки и никого к себе не пропускали. К вечеру на пристани стояло полное отчаяние. Одни плакали, другие проклинали, третьи снова собирались идти на Дураццо… На пароходах больше не было мест.

Тодор предложил подъехавшему лодочнику 10 динаров с человека. Тот согласился: «Скорей!». Десять человек, как попало, свалились в лодку и поехали к пароходам. Но по дороге встретился морской офицер и приказал повернуть обратно. Полковник, бывший в числе запоздавших пассажиров, шепотом предложил лодочнику 50 динаров, если тот устроит на пароходе его и двух его дочерей. Это подействовало. После сложных маневров лодочник причалил к пароходу. Перекрестившись, Тодор вступил на борт. Верный Михель Резец остался в Сан-Джованни…

Париж, май 1916 г.

«Годы великого перелома (Бельгия и Сербия в войне)». «Гиз» М. 1919 г.

В напечатанном у нас манифесте немецкой с.-д. оппозиции «Главный враг в собственной стране»[109] заключалось утверждение, что в марте английское правительство сделало шаг в сторону открытия мирных переговоров с Германией, но что германское правительство оттолкнуло протянутую руку. Германский официоз «Norddeutsche Allgemeine Zeitung»[110] поторопился опровергнуть это утверждение, заявив, что «действительно» некий «видный американец» зондировал почву, но должен был лишь установить, что «ни в Париже, ни в Лондоне не имеется никакой склонности к мирным переговорам».

По этому поводу в «Berner Tagwacht»[111] от 17 июня напечатано очень интересное письмо из Берлина, которое, со всей категоричностью настаивая на правильности приведенного выше утверждения социалистического манифеста, пытается приподнять край завесы, скрывающей от непосвященных дипломатические кулисы. По словам письма, видный американец действительно установил, что ни в Париже, ни в Лондоне нет склонности к ведению мирных переговоров – «доколе Германия не обнаружит готовности очистить Бельгию и Северную Францию и вообще отказаться от аннексионных притязаний». Указанный «видный американец», доверенное лицо Вильсона, получил будто бы заверение, что в Париже и Лондоне охотно примут, на указанном выше условии, посредничество американской республики, но в Берлине будто бы наотрез отказались приступать к переговорам на основе отказа от аннексии.

По словам берлинского письма, одновременно делались и другие попытки, в одной из которых видную роль играли южно-немецкие политики. Автор не говорит, от кого в данном случае исходила инициатива. Зато он сравнительно с большими подробностями сообщает о третьей попытке, исходившей из Голландии, и предлагает германскому официозу попытаться опровергнуть его утверждения.

Как Вильсон, прежде чем сделать официальные или полуофициальные шаги от имени правительства республики, делегировал «видного американца», в качестве своего доверенного лица, так и голландское правительство, прежде чем сделать какой-либо ответственный шаг, прибегло к посредничеству частного пацифистского общества, председателем которого состоит доктор Дрессельгюис. Общество организовало совещание политических деятелей, с целью «штудировать основы длительного мира». Дрессельгюис пригласил двух немецких деятелей, профессора Шюкинга и Теппер-Ласки, и заявил им, что уже дважды к нему обращались политически влиятельные англичане, чтобы при его посредстве вступить в сношения с влиятельными политическими кругами Германии и обменяться мнениями о возможности мира. Дрессельгюис вступил после этого в сношения с руководящими кругами Англии и может де заверить, что Англия была бы готова заключить мир, если Германия очистит Бельгию; при этом может быть подвергнут обсуждению вопрос о компенсациях для Германии в виде расширения ее колониальных владений. Далее доктор Дрессельгюис предложил: если в Берлине имеется готовность вести переговоры, то он явится туда, чтобы в качестве совершенно частного посредника открыть ни для одной стороны не обязательное совещание и создать, таким образом, возможность для выступления голландского правительства с посреднической миссией. Во всяком случае он, Дрессельгюис, сделает этот шаг только в случае ясно выраженного желания руководящих кругов, так как от противной стороны у него уже имеются серьезные заверения. К этому нужно заметить, говорит берлинское письмо, что речь ни в каком случае не шла о сепаратном мире. Хотя голландский посредник и говорил только об английском правительстве, но из всей ситуации вытекало, что это последнее рассчитывало на согласие своих союзников. Два названных выше немца немедленно же сообщили об инициативе доктора Дрессельгюиса членам немецкого дипломатического корпуса. Им было дано понять, что германское правительство не склонно делать какое-либо употребление из этой инициативы. Чтобы показать, что дело шло о действительно серьезной попытке, берлинский корреспондент подчеркивает, что доктор Дрессельгюис занимает высокий пост в голландском правительстве, а его немецкие собеседники стоят в близких личных отношениях к правящим кругам Германии.