Вряд ли, однако, есть достаточные основы для такого апокалиптического пессимизма. Сам Амп указывает на одну общую причину того, что он называет параличом изобретательности: это отличающее нынешнюю хозяйственную систему резкое размежевание умственного и физического труда. Орудия и средства войны крайне многочисленны, разнообразны и в своем развитии крайне несогласованны. Многие из них война впервые привела в действие. Те призванные, которые занимаются в мирное время изобретениями в лабораториях, лишены возможности подвергать свои новшества постоянной проверке в действии. А те, кто применяет старые и новые военные средства, – не профессионалы войны, они оторваны от совершенно других занятий и интересов и лишены в большинстве своем необходимых познаний. Если кастовое разделение умственного и физического труда сказывается крайне отрицательно на всем современном производстве, то оно сказывается прямо-таки фатально в военном деле, где орудия применяются только в краткие сравнительно периоды войны.

Достигнуть действительно новых принципов в войне можно только при массовом применении старых приемов, аппаратов и снарядов. Нужна проверка в действии, столкновение с живой материей, не на полигоне, не на маневрах, где все условно, как на сцене, а в бою. Нужна война, чтоб совершенствовать войну и выровнять ее методы. А когда после военных столкновений наступает промежуток в десятки лет, когда военная техника в виде разрозненных изобретений накопляется как мертвый капитал, тогда ее внутренняя несогласованность совершенно неизбежна, и вся колоссальная машина войны может споткнуться о колючую проволоку.

Новые принципы рождаются и очищаются, устаревшие приемы отметаются только в практике. Промышленная техника совершенствуется только в действии, каждое изобретение немедленно действием проверяется и соподчиняется. Военная же техника развивается преимущественно лабораторным и канцелярским путем. Изобретения или простые изменения движутся по определенной колее, не встречая, где нужно, ограничения или сопротивления со стороны живой материи. Отсюда неизбежные чудовищные прорехи в техническом аппарате войны, – прорехи, которые приходится уже во время действия затыкать, чем попало: получается автомобиль, в механизме которого мочалка и веревка играют важнейшую роль… Согласованность, выросшая из проверки, будет найдена, – по крайней мере, в идее и приблизительно – к концу войны, чтобы быть опять-таки нарушенной дальнейшими техническими завоеваниями мирного времени.

Незадолго до начала нынешней войны французская республика продала с публичного торга 15 ламп, приспособленных для разыскивания раненых. Лампы были изобретены еще для нужд войны 1870 года, но модели, довольно счастливые для того времени, подоспели лишь к самому концу войны, пролежали под спудом почти полстолетия и, оставленные далеко позади развитием техники, пошли за ненужностью с молотка. Этот эпизод очень знаменателен для истории военной техники вообще: системы (ружей, пушек и пр.) сменяют друг друга, прежде чем успели подвергнуться подлинному огненному испытанию. В течение войны изобретающая и комбинирующая мысль подготовляет новые, несравненно более совершенные технические решения военных проблем, к концу войны эти комбинации воплощаются в модели, а затем после прекращения войны военно-техническая мысль продолжает работать лабораторным путем.

Разрушать железную нить, укрепленную на деревянных столбиках, при помощи чудовищного чугунного потока, где на метр проволоки приходится десятки и сотни пудов металла, – этот способ особенно ярко обнаружил свою несостоятельность в грандиозных боях Шампани в конце сентября (нов. ст.). Когда были разрушены и захвачены укрепления первой линии, и, для того чтобы прорвать немецкий фронт, нужно было только непрерывно продолжать наступление, французская артиллерия вдруг замолчала перед немецкими траншеями второй линии, очистить которые уже готовились, как передают, немецкие войска. Оказывается, пушечные стволы до такой степени разогрелись от непрерывной стрельбы по колючей изгороди, что дальнейшее продолжение стрельбы – там, где прежде всего требовалось непрерывность действия – оказалось невозможным. Это и была одна из причин, которые свели победоносное внешним образом наступление в Шампани на нет.

К концу нынешней войны будет, может быть, открыто средство для более простого и действительного уничтожения проволоки на расстоянии. Это средство может, однако, легко устареть к следующей войне, – тогда оно пойдет с молотка… Не приходится ли сделать вывод, что войны происходят слишком редко для нынешней техники.

«Киевская Мысль» N 353, 21 декабря 1915 г.

Среди многих других идей, выросших вокруг этой войны, особенно в первую эпоху, когда идеология войны занимала много места в общественном сознании, еще неразмолотая в пыль беспощадными жерновами реальности, одной из наиболее популярных, по крайней мере во Франции, была идея «последней» войны: эта война есть война войне, это война за вечный мир. Почему? Этот вопрос не подвергался углублению. Когда напряжение сил так чудовищно, а количество жертв столь неизмеримо, сознание требует большой цели, которая бы все освятила. Вера вытесняет критику.

Но мираж последней войны постепенно тускнел в общественном сознании, а в призванных кругах все чаще ставились вопросы о грядущих войнах и об извлечении для них уроков из нынешней войны. В то время как молодые поколения нашей несчастной Европы подвергают на себе, как на сыром материале, испытанию все военные теории и все технические завоевания предшествующей истории, ученые стратеги из опыта нынешних событий извлекают теоретические предпосылки для военных конфликтов будущих поколений европейского человечества.

Военная наука справляет в некотором смысле свой пир: никогда во всей человеческой истории не имела она перед собою такого широкого поля наблюдений и экспериментов, как теперь. Но зато сколько дорогих ей предрассудков рассыпается прахом!

Военное искусство является в одном отношении крайне революционным фактором истории, в другом – крайне консервативным. Последний довод исторических государств – материальная сила, и в столкновениях военных аппаратов обнаруживается мера технического, социального и политического развития наций. Оттого по каналам милитаризма и проникают прежде всего в отсталые государства новые приемы, методы и идеи. Но, с другой стороны, военные идеи и принципы облекаются в крайне тяжеловесную и дорого стоящую броню. Они материализуются в виде ружей, пушек, броненосцев, крепостей, а эти внушительные предметы не так-то легко поддаются критике чистого разума: нужно новое огненное испытание войны, чтобы пришедший в негодность военный принцип был удален на покой вместе со своим материальным воплощением.

Наиболее решительно и открыто нынешняя война поставила вопрос о судьбе крепостей. Под крепостью люди привыкли понимать что-то очень «крепкое». Между тем оказалось, что крепости, воздвигавшиеся и укреплявшиеся годами и десятилетиями, рушатся, как голубятни, в течение нескольких дней или просто покидаются гарнизоном, как опасные ловушки. Сперва мы наблюдали это в Бельгии и северной Франции, затем в Польше и в западной России. "Люди быстро привыкают ко всему, – писал «Journal de Geneve»,[219] – в том числе и к падению крепостей".

Вместе с крепостями падала вера в них. И хотя новая теоретическая оценка крепостей не совсем одинакова в странах, которые теряют, и в странах, которые овладевают ими, тем не менее можно сказать, что теоретическое разжалование постоянных укреплений совершалось в течение этого года по всей линии. «Банкротство крепости» еще не удостоверено, правда, официальной военной наукой, но популярные военные писатели, – например, сенатор Шарль Эмбер, кандидат в заместители Мильерана,[220] – уже провозгласили его, газеты подхватили, публика быстро усвоила или, по выражению женевского издания, «привыкла» к нему.