Капитализм стремился и нацию и хозяйство вогнать в рамки государства. Он создал могущественное образование, которое в течение целой эпохи служило ареной развития как нации, так и хозяйства. Но и нация и хозяйство пришли в противоречие – как с государством, так и друг с другом. Государство стало слишком тесным для хозяйства. Стремясь расшириться, оно попирает нацию. С другой стороны, хозяйство отказывается подчинять естественное движение своих сил и средств распределению этнических групп на поверхности земного шара. Государство есть по существу экономическая организация, оно вынуждено будет приспособиться к потребностям хозяйственного развития. Место замкнутого национального государства должна будет неизбежно занять широкая демократическая федерация передовых государств на основе устранения всяких таможенных перегородок. Национальная общность, вытекающая из потребностей культурного развития, не только не будет этим уничтожена, наоборот, только на основе республиканской федерации передовых стран она сможет найти свое полное завершение. Необходимые для этого условия предполагают освобождение рамок нации от рамок хозяйства, и наоборот. Хозяйство организуется на широкой арене европейских соединенных штатов как стержня мировой организации. Политической формой может явиться только республиканская федерация, в гибких и эластичных рамках которой каждая нация сможет с наибольшей свободой развернуть свои культурные силы.

В противоположность немецким и иным социал-аннексионистам мы отнюдь не собираемся выбрасывать за борт признание за нацией права на самоопределение. Наоборот, мы думаем, что приблизилась эпоха, когда это право сможет, наконец, реализоваться. С другой стороны, мы бесконечно далеки от того, чтобы централистическим потребностям хозяйства противопоставлять «суверенные» права каждой национальной группы и группки. Но в самом ходе исторического развития мы открываем диалектическое примирение обеих «стихий»: национальной и хозяйственной. Признание за каждой нацией права на самоопределение для нас необходимо дополняется лозунгом демократической федерации всех передовых наций, лозунгом соединенных штатов Европы.[224]

«Наше Слово» NN 130, 135, 3, 9 июля 1915 г.

Истекший год – триста шестьдесят пять дней и ночей непрерывного взаимоистребления народов – войдет в нашу историю, как потрясающее свидетельство того, насколько глубоко еще сидит человечество социальными корнями своими в слепом и постыдном варварстве.

Чтобы заклеймить немецкие мерзеры, превосходящие своим диаметром пушки союзников, и немецкие ядра, распространяющие больше удушливого зловония, чем ядра Четверного Согласия, союзная риторика создала специальное определение «ученого варварства», barbarie scientifique. Прекрасное название! Его необходимо только распространить на всю войну и на социально-исторические предпосылки ее – независимо от государственных и национальных границ. Все те технические силы, которые созданы человечеством в его поступательном развитии, двинуты на дело разрушения основ культурного общежития, и, прежде всего, на истребление человека: в этом и состоит «мобилизация промышленности», о которой теперь говорят на всех языках европейской цивилизации. Ученое варварство вооружилось всеми прикладными завоеваниями человеческого гения – от Архимеда[225] до Эдиссона[226] – для того чтобы стереть с земной коры все, что создало коллективное человечество, выдвинувшее Архимеда и Эдиссона. Если немцы выделяются в этом соревновании кровавого безумия, то только тем, что шире, систематичнее и действительнее организовали то самое, организацией чего поглощены их смертельные враги.

Как бы для того чтобы придать падению человечества наиболее унизительный характер, война, та самая, которая пользуется последним завоеванием гордой техники, крыльями авиации, загнала человека в траншею, в грязную земляную пещеру, в клоаку, где разъедаемый паразитами царь природы, лежа на собственных отбросах, подстерегает в щель другого покрытого вшами троглодита, а газеты и политики на разных языках говорят обоим, что в этом именно и состоит сейчас служение культуре.

Выползшее на четвереньках из темного зоологического царства человечество внесло организующий разум в свои методы борьбы с природой. Путем героических революционных потрясений оно внесло элементы разума в свою государственную надстройку, вытеснив слепую инерцию «божией милости» идеей народного суверенитета и практикой парламентского режима. Но в самых основах своей социальной жизни, в своей хозяйственной организации, оно остается целиком во власти темных, сложившихся за порогом контролирующего разума сил, которые всегда грозят взрывом, стихийно накопляют противоречия и затем обрушивают их на голову человечества в виде мировых катастроф.

Вырванная капиталистическим развитием из средневекового провинциализма и экономической неподвижности Европа, в ряде революций и войн, создала незаконченные велико– и малодержавные «национальные» государства и связала их преходящей и вечно изменяющейся системой антагонизмов, союзов и соглашений. Не достигнув нигде завершения национального единства, капиталистическое развитие пришло в противоречие с созданными им государственными рамками и в течение последнего полустолетия искало выхода в непрерывных колониальных хищениях, составлявших внеевропейскую практику «вооруженного мира» Европы, и эта система, в которой правящие верхи экономически, политически и психологически приспособлялись к чудовищному росту милитаризма, разрешилась войной из-за мирового господства – самой колоссальной и самой постыдной войной, какую знала история.

Война вовлекла уже семь из восьми великих держав и грозит вовлечь восьмую;[227] она втягивает одну за другой второстепенные державы (в этом и состоит сейчас вся работа дипломатии); расширяя свою базу, она автоматически растворяет отдельные подчиненные цели в механике взаимного ослабления, истощения, истребления. Всеобщностью захвата, множественностью и бесформенностью своих целей, сочетая и бросая друг на друга все расы и национальности, все государственные системы и все ступени капиталистического развития, эта война хочет показать, что ей чужды какие бы то ни было расовые или национальные начала, религиозные или политические принципы, – она выражает собою просто голый факт невозможности дальнейшего сосуществования наций и государств на основе капиталистического империализма.

Система союзов, как она сложилась после франко-прусской войны, была порождена стремлением создать гарантии государственной устойчивости путем приблизительного военного равновесия враждующих сил. Это равновесие, раскрывшее свое содержание в нынешней guerre d'usure (войне на истощение), заранее исключало возможность скорой и решительной победы одной из сторон и поставило исход войны в зависимость от постепенного истощения того или другого из противников, приблизительно одинаково богатых материальными и моральными ресурсами.

На западном фронте тринадцатый месяц войны застает траншеи на том же приблизительно месте, на котором их покинул второй месяц. Здесь все те же передвижения на десятки метров в ту и другую сторону – через трупы тысяч и десятков тысяч солдат. На Галлипольском полуострове, как и на новом австро-итальянском фронте, линии траншей сразу обозначались как линии военной безнадежности. На русско-турецкой границе та же картина в провинциальном масштабе. И только на восточном (русском) фронте гигантские армии, после ряда движений в ту и другую сторону, снова катятся сейчас на восток по телу истерзанной Польши, которую каждая из сторон обещает «освободить».

В этой картине, порожденной слепым автоматизмом капиталистических сил и сознательным бесчестием правящих классов, нет решительно никаких точек опоры, которые, с военной точки зрения, позволяли бы связывать какие бы то ни было планы и надежды с решительной победой одной из сторон. Если бы у правящих сил Европы было столько доброй исторической воли, сколько у них злой, они и тогда были бы бессильны разрешить своим оружием те проблемы, которые вызвали войну. Стратегическая ситуация Европы дает механическое выражение тому историческому тупику, в который загнал себя капиталистический мир.