Дорогой бабушка рассказала мне, что чехи купили участок у своего земляка Питера Крайека, и взял он с них втридорога. Еще живя на родине, они заключили сделку с Крайеком через его двоюродного брата, который приходился родственником и миссис Шимерде. Шимерды были первыми поселенцами-чехами в нашей округе. Только Крайек мог быть им переводчиком, а переводил он как хотел. Они совсем не знали английского, не могли ни совета спросить, ни объяснить, в чем нуждаются. Фукс сказал, что один их сын, уже взрослый и сильный, сможет работать в поле, а вот отец старый, немощный и в земледелии ничего не смыслит. У себя дома он был ткачом, слыл большим искусником по части гобеленов и обивочных тканей. Он привез с собой скрипку, но здесь от нее будет мало проку, хотя в Чехии он прирабатывал, играя на ней.

- Если они приличные люди, жаль мне их, - сказала бабушка, - зимой в этой дыре у Крайека им туго придется. Даже землянкой ее не назовешь, барсучья нора и та лучше. Говорят, Крайек навязал им за двадцать долларов старую плиту, а она и десяти не стоит.

- Так оно и есть, мэм, - подхватил Отто. - Да еще всучил им в придачу своего быка и двух старых кляч и содрал как за хорошую упряжку. Я бы их предупредил насчет лошадей, старик немного понимает по-немецки, да все равно толку не будет. Чехи сроду не доверяли австрийцам.

Бабушка с любопытством посмотрела на него:

- Почему же?

Фукс нахмурился и сморщил нос:

- Да знаете, мэм, это все политика, долго объяснять.

Местность становилась все более холмистой; мне сказали, что мы приближаемся к ручью Скво - он протекает через западную половину участка Шимердов, и земля их поэтому малопригодна для обработки. Вскоре показались неровные, поросшие травой уступы глинистого оврага, по дну которого извивался ручей, и мы увидели блестящие верхушки тополей и ясеней, росших внизу, Многие тополя уже начали по-осеннему желтеть и теперь из-за этих желтых листьев да блестящей коры стали похожими на сказочные деревья из серебра и золота.

Мы подъезжали к жилищу Шимердов, а вокруг, сколько я ни вглядывался, были все те же ощетинившиеся красной травой пригорки и овраги с бугристыми откосами и длинными корнями, свисавшими там, где осыпалась земля. Вдруг на одном из откосов я заметил какое-то подобие сарая, крытого сухой красной, будто вино, травой, что росла повсюду. Рядом с сараем стоял покосившийся остов старой ветряной мельницы без колеса. Мы подъехали к этому строению, чтобы привязать лошадей, и тут я увидел прямо в откосе дверь и окно, глубоко ушедшие в землю. Дверь была открыта, из нее выскочили женщина и девочка лет Четырнадцати и выжидающе уставились на нас. За ними следом вышла еще одна девочка, совсем маленькая. Голова женщины была повязана тем же вышитым платком с шелковой бахромой, который я заметил, когда они сошли с поезда в Черном Ястребе. Женщина была не старая, но и не молодая. На ее живом, подвижном лице с острым подбородком хитро блестели маленькие глаза. Она крепко пожала руку бабушки.

- Рада, очень рада, - выговорила она с трудом. Она показала на жилище, из которого появилась, и добавила: - Дом плохо, плохо дом.

Бабушка кивнула и стала ее утешать:

- Ничего, пройдет время, устроитесь, миссис Шимерда, и дом у вас будет хороший.

С иностранцами бабушка всегда разговаривала очень громко, как с глухими. Она объяснила миссис Шимерде наши добрые намерения, и та взяла хлеб, даже понюхала его, а потом с живым любопытством стала рассматривать пироги, приговаривая:

- Много хорошо, много спасибо!

И опять потрясла бабушкину руку.

Из землянки вышел старший сын Шимердов, Амброз - они произносили его имя по-своему: Амброш, - и остановился рядом с матерью. Это был коренастый, широкоплечий парень лет девятнадцати, коротко остриженный, с плоским затылком и широким плоским лицом. Темные маленькие глаза смотрели еще более хитро и подозрительно, чем у матери, он так и впился взглядом в провизию. Семья уже три дня сидела на кукурузных лепешках и сорговой патоке.

Младшая девочка была славная, но Антония - они делали ударение на первом слоге ее имени - показалась мне лучше всех. Я сразу вспомнил, что говорил кондуктор о ее глазах. Они были большие, ласковые, полные света, как темные лесные озера, когда их темная вода оживает под солнечным лучом. На смуглых щеках горел яркий густой румянец. Каштановые волосы вились буйными кудрями. Младшая белокурая девочка по имени Юлька казалась тихой и послушной. Пока я неловко переминался с ноги на ногу перед сестрами, из хлева вышел Крайек - узнать, что происходит. За ним появился еще один сын Шимердов. Даже издали бросалось в глаза, что с ним не все ладно. Он приближался к нам, издавая какие-то нечленораздельные звуки, а потом поднял ладони и растопырил пальцы - на них, как на утиных лапах, были перепонки, доходившие до первого сустава. Заметив, что я отшатнулся, он радостно закукарекал: "Ку-ка-ре-ку" - совсем как петух. Мать нахмурилась, строго прикрикнула: "Марек!" - и быстро заговорила с Крайеком на своем языке.

- Она просит сказать вам, миссис Берден, что он никого не тронет. Такой уж уродился. Остальные дети все нормальные. Вот из Амброша выйдет хороший фермер! - Он хлопнул юношу по спине, и тот самодовольно ухмыльнулся.

В этот момент из вырытой в откосе двери появился мистер Шимерда. Он был без шапки, с зачесанными назад густыми серебристо-седыми волосами. Волосы были такие длинные, что пышно вились за ушами, и, глядя на него, я вспомнил старинные портреты, которые видел в Виргинии. Он был высок, строен, с покатыми узкими плечами. Взглянув на нас с благодарностью, он взял бабушкину руку и склонился над ней. Я тут же заметил, какие у него красивые белые руки. Почему-то они казались спокойными и умелыми. Глубоко посаженные глаза смотрели печально. Лицо было крупное, с резкими чертами, но чем-то напоминало потухший костер - как будто в нем угасли свет и тепло. Все в этом пожилом человеке отвечало его исполненной достоинства осанке. Он и одет был тщательно. Под сюртуком виднелся вязаный серый жилет, вместо воротничка вокруг шеи аккуратно повязан и заколот розовой коралловой булавкой шелковый шарф, зеленый, с бронзовым отливом. Пока Крайек переводил мистеру Шимерде бабушкины слова, Антония подошла ко мне и приветливо протянула руку. Через секунду мы уже мчались по крутому склону, а за нами семенила Юлька.

Когда мы взбежали наверх, нам стали видны золотые верхушки деревьев, я показал на них, и Антония засмеялась, крепко сжав мне руку, будто хотела сказать, как она рада моему приезду. Мы бросились взапуски к ручью Скво и бежали, пока из-под ног у нас чуть не унеслась земля, - обрыв уходил так круто вниз, что, сделай мы еще шаг, мы угодили бы прямо на верхушки деревьев. Запыхавшись, мы остановились на краю обрыва, глядя на деревья и кусты внизу. Ветер был такой сильный, что мне пришлось придерживать шапку, а у девочек раздувались юбки. Видно, Антонии это нравилось, она держала сестренку за руку и тараторила без умолку, и мне казалось, что их речь куда быстрее нашей. Она взглянула на меня, глаза у нее горели - столько ей всего хотелось сказать.

- Имя? Имя как? - спросила она, тронув меня за плечо. Я сказал ей, как меня зовут, она повторила сама и заставила повторить Юльку. Затем указала на золотой тополь, над которым мы стояли, и снова спросила:

- Как имя?

Мы сели, устроившись в высокой красной траве как в гнезде, Юлька поджала ноги, словно зайчонок, и занялась кузнечиками. Антония показала на небо и вопросительно уставилась на меня. Я ответил, что это небо, но она не успокоилась и показала на мои глаза. Я сказал: "Глаза", Антония повторила, и получилось "га-ла-са". Она показала на небо, потом на мои глаза, снова на небо - так быстро и нетерпеливо, что совсем сбила меня с толку, я понять не мог, чего она хочет. Вдруг она привстала на колени и в волнении сжала кулаки. Потом поднесла палец к своим глазам, потрясла головой, показала на мои, опять на небо и горячо закивала.