Придя в себя и отдохнув после бури, решили они попробовать выбраться с острова. Сели опять на корабль, оттолкнулись от берега, распустили паруса, схватились за весла и стали усиленно, без отдыха грести. Корабль все дальше удалялся от берега, и уже начали они радоваться, что одолели волшебную силу Янтарной горы. Когда блеснула у них эта надежда, налегли они еще сильнее на весла и принялись так усердно грести, что лица их раскраснелись и на лбу выступил пот. Плыл корабль, плыл, потом вдруг застыл на месте, словно стал на якорь, и… очутились они опять у берега под Янтарной горой.

Сильно закручинился Брунцвик и упала духом дружина, убедившись, что суждено им остаться навеки на том злополучном острове. Пока были у них на корабле запасы пищи, жилось им неплохо. Еще дважды пытались они выбраться с острова. Но, как и в первый раз, снова и снова притягивала Янтарная гора их корабль.

Когда кончились все запасы, что хранились на корабле, путешественники начали убивать коней и питаться их мясом. А когда съели последнего, Брунцвикова, коня, наступил жестокий голод. Гибель была близка. В отчаянии искали они, чем бы утолить голод, но на всем острове не нашлось ни зерна, ни самой малой птички, ничего, чем бы можно было насытиться.

Когда стало ясно, что надеяться не на что, овладело всеми отчаяние; безропотно покорившись судьбе, уселись и улеглись дружинники на берегу около корабля и стали ожидать смерти. И начала смерть косить одного за другим. Пришло время, когда остались в живых под Янтарной горой лишь Брунцвик и старый рыцарь, по имени Балад. Однажды, сидя рядом с Брунцвиком и глядя в широкое море, молвил рыцарь своему молодому князю:

– Мой добрый господин! Если бы только знала твоя жена, если бы знали твои земаны, в какой ты беде!

Печально поник головой Брунцвик, слушая те слова. И тогда сказал ему Балад;

– Не печалься, мой добрый господин! Если ты послушаешь меня, то можешь отсюда выбраться. Только не ведаю я, куда ты попадешь.

– А что же будет с тобой? – спросил Брунцвик.

– Обо мне не заботься. Я стар, судьба моя меня не тревожит. Видно, суждено мне здесь остаться. Если спасешься и возвратишься со славой на родину, вспомни тогда о моей верной службе.

– Что же ты мне посоветуешь? – спросил Брунцвик.

– Видел ли ты, господин мой и князь, что в первый год нашего здесь пребывания прилетала сюда птица гриф? На второй год тоже прилетала она один раз. И в этом году прилетит непременно опять; думается мне, что в обычае у нее прилетать один раз в году на этот остров. Если ты пожелаешь, может та птица тебя унести.

– Но как же унесет она меня? – спросил удивленный Брунцвик.

Старый рыцарь указал на конскую шкуру, что лежала у корабля, и сказал, чтобы Брунцвик взял с собой меч и лег на нее. Когда тог все выполнил, завернул рыцарь Брунцвика в шкуру, зашил ее ремнями и отнес на Янтарную гору.

Вскоре послышался шум; поднялся вихрь, как перед бурей. Ветер тот поднимали исполинские крылья птицы гриф. Когда подлетела она, показалось Брунцвику, что над горой нависла огромная туча. Мгновение парила птица в воздухе на распластанных крыльях, потом вдруг камнем бросилась вниз, схватила Брунцвика, словно перышко, взмыла высоко вверх и улетела прочь.

И снова стало тихо и пустынно на острове под Янтарной горой. Печально стояли остовы истлевших и полуразвалившихся кораблей, бросая неподвижные тени на песчаное побережье. Белели на солнце кости погибших мореплавателей.

Единственным живым существом оставался здесь старый верный рыцарь Балад; изнуренный и обессиленный голодом, сидел он на песке, прислонясь к обломкам корабля, чьей команды давно уже не было в живых, и угасающим взором печально следил за исполинской птицей, которая, еле виднеясь вдали, уносила его молодого князя неведомо куда.

Над безбрежными морскими просторами несла птица гриф Брунцвика; стремительно летела она три дня и три ночи и умчалась за сотни и сотни миль от Янтарной горы. Далеко в пустынных горах опустилась она, кинула Брунцвика в гнездо своим птенцам, потом снова поднялась в воздух и полетела за новой добычей. Голодные птенцы набросились на лакомый корм и, сердито крича, принялись рвать кожу, в которую был зашит Брунцвик. Почувствовав себя свободным, выхватил Брунцвик меч и, поднявшись на ноги, зарубил всех молодых грифов.

Спасшись таким образом, побежал он, даже не отдохнув, прочь от этих негостеприимных мест и бежал вверх и вниз по горам до тех пор, пока не достиг глубокого ущелья.

Едва вступил он в ущелье, как дикий рев и рычанье поразили его слух. С минуту Брунцвик прислушивался, не зная, что предпринять. Назад идти он не осмелился. Он пошел вперед по ущелью. Так шел он, пока не достиг высокой скалы. И тут остановился Брунцвик, пораженный необычайным зрелищем: перед ним в яростной борьбе схватились лев и лютый дракон.

Жестоко, не на жизнь, а на смерть боролись они; рев и рык разносились по ущелью, сотрясая деревья и скалы.

«Боже милосердный, кому мне помочь? – подумал Брунцвик и остановился поодаль, наблюдая за сражающимися. – На поиски льва я отправился, из-за знака льва столько я уже испытал – не иначе, как льву должен я помогать. Будь что будет!»

Решив так, обнажил он меч и ударил зеленого, с металлическим блеском дракона о девяти головах. И как начал он рубить дракона и отсекать ему головы одну за другой, покинул лев поле боя и, весь залитый кровью, задыхающийся, измученный яростной борьбой, улегся отдохнуть в стороне.

Остался Брунцвик против дракона один. Мужественно сражался он, так и сыпались удары его меча на чудовище; но неодолим был дракон.

И начал Брунцвик ослабевать; уже не наступал он, а только оборонялся. Вдруг отдохнувший лев сделал огромный прыжок, как молния ринулся на дракона и разорвал его пополам. Беда миновала.

Однако Брунцвика теперь страшило иное. Он боялся льва. Но не кинулся на него лев, а спокойно улегся у его ног. Брунцвик хотел уйти. Лишь только он двинулся с места, поднялся лев и пошел вслед за ним, не отставая ни на шаг. Не понравилось это молодому князю; не доверял он льву и охотно бы от него избавился.

Насобирал себе Брунцвик желудей и буковых орехов и залез на высокий дуб. Усевшись там на могучий сук, укрылся он в густой листве старого дерева и стал ждать, когда лев уйдет. Ждал минуту, ждал час, ждал до полудня, а лев все сидел внизу под дубом и пристально глядел вверх на густую крону. Настала ночь; Брунцвик задремал, сидя на суку. Как только разбудил его утренний холод и он открыл глаза, первое, что он сделал, – посмотрел, здесь ли зверь. Лев все еще сидел под дубом. Как верный пес, не отходил он от дуба и второй день, печально глядя на его крону; настала вторая ночь, а он все не двигался с места.

Но когда и на третий день Брунцвик не слез с дуба, зарычал опечаленный лев так сильно, что даже дуб задрожал, а Брунцвик, оглушенный ревом, выпустил ветвь из рук и свалился с дерева. Сильно ударился он о землю и не мог сразу подняться на ноги. Был он слаб и голоден. Но недолго пришлось ему оставаться без помощи. Лев отбежал в сторону и вскоре возвратился, неся пойманную серну, которую положил к ногам Брунцвика.

Молодой князь понял, что был несправедлив ко льву, что не следовало его бояться. И когда лев прилег рядом с ним и положил голову ему на колени, погладил его Брунцвик по густой гриве, как верного пса. С той поры полюбил он льва, а лев оставался ему преданным в течение всего времени, что провели они вместе в диких горах. Три года бродил Брунцвик по пустынным долам и лесам, и лев неотступно следовал за ним, ловил диких зверей и приносил их в пищу своему господину.

Однажды во время своих скитаний зашел Брунцвик на вершину высокой горы и увидел перед собой широкое море, а далеко на острове – замок. Обрадовался он, что снова видит людское жилище, которого давно уже не встречал, и поспешил к морю.

Пятнадцать дней минуло, прежде чем преодолел он дикие горы и очутился на морском берегу. Пустынен был песчаный и каменистый берег. Брунцвик, окрыленный надеждой и страстным желанием попасть в замок, тотчас принялся рубить мечом молодые деревья и прутья и.носить их на побережье. Там он смастерил себе просторный плот и спустил его на воду. Все это сделал он, покуда лев ходил на добычу. Умышленно поступил так Брунцвик: не хотел он брать льва с собой, чтобы тот ему не мешал.