Суперинтендент был раздосадован:

— Я пытаюсь добраться до сути дела. Но если вы возражаете… Неужели вам не ясно, что это объясняет последнюю проблему?

— Какую?

— Наш друг Мэнген говорит, что посетитель угрожал нанести визит в десять, а миссис Дюмон и Миллс — что в половине десятого… Погодите! — остановил он Мэнгена. — Лжет ли кто-то из них? Во-первых, какая может существовать причина, чтобы впоследствии лгать о времени, когда угрожал прийти посетитель? Во-вторых, если один говорит о десяти часах, а другие — о половине одиннадцатого, значит, кто-то из них, виновен он или нет, должен был знать заранее о времени визита. И кто же оказался нрав?

— Никто, — сказал Мэнген. — Визитер явился без четверти десять.

— Да. Это признак того, что никто не лгал и что визитер назвал время прихода не точно, а приблизительно — от половины десятого до десяти. А Гримо, хотя и старался изо всех сил притворяться, будто угроза его не напугала, тем не менее упомянул обе цифры, дабы обеспечить присутствие всех. Моя жена делает то же самое, приглашая на игру в бридж… Но почему братец Анри не мог назвать точное время? Потому что, как сказал Фелл, он не мог регулировать выпадение снега, как мы регулируем поток воды в кране. Он мог рискнуть, рассчитывая, что этим вечером, как и несколькими предыдущими вечерами, будет снегопад, но должен был ждать хоть до полуночи, пока снег не прекратится. Но ему не пришлось ожидать долго — снегопад закончился в половине десятого. После этого он действовал, как действовал бы любой маньяк, — подождал пятнадцать минут, чтобы потом не было споров, и позвонил в дверь.

Доктор Фелл открыл рот, собираясь заговорить, но посмотрел на напряженные лица Розетт и Мэнгена и промолчал.

— Итак, — продолжал Хэдли, расправив плечи, — я доказал вам обоим, что верю всему, что вы рассказали, потому что мне нужна ваша помощь… Человек, которого мы ищем, не просто знакомый. Он знает этот дом сверху донизу — комнаты, распорядок, привычки обитателей. Он знает ваши фразы и прозвища. Он знает, как мистер Петтис обращается не только к Гримо, но и к вам, следовательно, не может быть случайным деловым знакомым профессора, которого вы никогда не видели. Поэтому я хочу знать все обо всех, кто часто посещает этот дом и кто достаточно близок к доктору Гримо, чтобы соответствовать описанию.

Розетт вздрогнула:

— Вы думаете, что кто-то из… О, это невозможно! Нет, нет, нет! — Это прозвучало своеобразным эхом голоса ее матери.

— Почему вы так говорите? — резко спросил Хэдли. — Вы знаете, кто стрелял в вашего отца?

— Конечно нет!

— Или подозреваете?

— Нет. Кроме того, я не понимаю, почему вы ищете кого-то за пределами дома. Вы дали нам прекрасный урок логики, и мы вам очень благодарны. Но если этот человек проживает здесь и действовал так, как вы описали, то это выглядит вполне логично, не так ли? Это куда лучше подошло бы…

— К кому?

— Дайте подумать… Вообще-то это ваше дело, а не мое. Конечно, вы еще не всех видели. Вы не встречались с Энни… и с мистером Дрейменом, если на то пошло. Но ваша другая идея просто нелепа. Прежде всего, у моего отца очень мало друзей. Помимо живущих в этом доме, только двое соответствуют вашим требованиям, и никто из них не может быть человеком, который вам нужен. Они не подходят по физическим характеристикам. Один из них — Энтони Петтис; он не выше меня, а я отнюдь не амазонка. Другой — Джером Бернеби, художник, который написал эту странную картину. У него имеется физический недостаток — небольшой, но скрыть его невозможно, и любой заметил бы это за милю. Тетя Эрнестина или Стюарт узнали бы его немедленно.

— Тем не менее, что вам о них известно?

Девушка пожала плечами:

— Оба средних лет, достаточно обеспечены и все время посвящают своим хобби. Петтис лысый и привередливый, но его не назовешь старой бабой. Он из тех, кого мужчины называют славным парнем, и к тому же очень умен. И почему только они не стараются чего-нибудь добиться? — Она стиснула кулаки, но бросила взгляд на Мэнгена, и ее лицо смягчилось. — Впрочем, Джером… Бернеби добился кое-чего. Он достаточно известный художник, хотя предпочел бы стать известным криминалистом. Бернеби высокий и шумливый, он обожает говорить о преступлениях и похваляться давними успехами на спортивном поприще. По-своему Джером привлекателен, и Бойд ужасно к нему ревнует. — Девушка улыбнулась.

— Мне этот тип не нравится, — проворчал Мэнген. — Фактически я терпеть его не могу, и мы оба это знаем. Но в одном Розетт права. Он бы никогда такого не сделал.

Хэдли снова раскрыл записную книжку.

— Какой у него физический недостаток?

— Косолапость. Скрыть ее он не в состоянии.

— Благодарю вас. Пока это все. — Хэдли захлопнул книжку. — Предлагаю вам отправиться в лечебницу, если только… У вас нет вопросов, Фелл?

Доктор шагнул вперед и посмотрел на девушку, склонив голову набок.

— Только один последний вопрос, — сказал он, легким движением отбросив в сторону черную ленту очков, словно смахнул муху. — Харрумф! Ха! Мисс Гримо, почему вы так уверены, что преступник — мистер Дреймен?

Доктор Фелл так и не получил ответа на этот вопрос. Все было кончено, прежде чем Рэмпоул осознал, что произошло. Поскольку доктор говорил небрежным тоном, фамилия Дреймен не произвела никакого впечатления на Рэмпоула, и он даже не посмотрел на Розетт. Уже некоторое время его интересовало, что превратило шумного, разговорчивого и жизнерадостного Бойда Мэнгена в жалкую безвольную личность, которая держалась на заднем плане и мямлила какой-то вздор. С Мэнгеном такого никогда не случалось, хотя он и прежде болтал глупости…

— Вы дьявол! — крикнула Розетт Гримо.

Это походило на чирканье мела по школьной доске. Повернувшись, Рэмпоул едва успел разглядеть скуластое лицо, широкий рот и сверкающие глаза девушки, которая пронеслась мимо доктора Фелла в развевающемся норковом манто и вылетела в холл. Мэнген последовал за ней, но тут же появился снова. Он выглядел почти гротескно, стоя в дверном проеме с опущенной головой и протянутыми руками, словно в попытке успокоить публику.

— Э-э… извините, — пробормотал Мэнген и опять исчез, закрыв за собой дверь.

Доктор Фелл быстро моргал.

— Розетт Гримо — истинная дочь своего отца, Хэдли, — промолвил он, медленно качая головой. — Харрумф, да! Какое-то время она сдерживается и сохраняет спокойствие под сильным эмоциональным давлением, как порох в патроне, но потом какая-нибудь мелочь спускает курок, и… Боюсь, девушка болезненно впечатлительна, но, вероятно, она полагает, что у нее есть на то причина. Интересно, много ли она знает?

— Ну, она ведь иностранка. Но дело не в том, — недовольно сказал Хэдли. — Вы вечно стреляете по тарелкам, при этом вышибая сигарету у кого-нибудь изо рта. Но при чем тут Дреймен?

— Одну минуту… — Доктор Фелл казался обеспокоенным. — Что вы думаете о ней и о Мэнгене, Хэдли? — Он повернулся к Рэмпоулу: — По вашим словам, у меня создалось впечатление, что Мэнген принадлежит к буйным ирландцам того типа, который я знаю и люблю.

— Он был таким, — отозвался Рэмпоул.

— Что касается девушки, — сказал Хэдли, — то она могла сидеть здесь, хладнокровно анализируя жизнь своего отца, но, держу пари, сейчас она бьется в истерике из-за того, что не уделяла ему достаточного внимания. У нее есть голова на плечах, но внутри сидит черт. Ей нужен хозяин. Она и Мэнген не смогут ужиться, если ему не хватит ума вздуть ее хорошенько или последовать ее же совету на университетском диспуте.

Доктор Фелл покосился на него:

— С тех нор как вы стали суперинтендентом отдела угрозыска, я замечаю в вас некоторые вульгарные тенденции, которые меня удивляют и огорчают. Слушайте, старый сатир, неужели вы искренне верите в ту чепуху, которую болтали об убийце, пробравшемся в этот дом, чтобы ждать, пока не прекратится снегопад?

Хэдли усмехнулся.