Дреймен так долго молчал, барабаня пальцами по виску, что даже терпеливый Хэдли уже собирался его поторопить.

— Прошу прощения, джентльмены, — заговорил он наконец. — Я пытался вспомнить точную дату, чтобы вы могли в этом удостовериться. Но могу лишь сказать, что это произошло в августе или сентябре 1900 года… или 1901-го? Как бы то ни было, могу начать рассказ в стиле современных французских романов. «Холодным сентябрьским днем 19… года, ближе к сумеркам, одинокий всадник спешил по дороге в долине у подножия юго-восточных Карпат». Потом я бы пустился в описание дикого пейзажа и тому подобного. Всадником был я, и, так как собирался дождь, я спешил попасть в Традж до темноты.

Он улыбнулся. Доктор Фелл открыл глаза, и Дреймен быстро продолжил:

— Я вынужден настаивать на романтической атмосфере, так как она соответствовала моему настроению и многое объясняет. Я пребывал в байроническом возрасте, обуреваемый идеями политических свобод, ехал верхом, так как полагал, что хорошо выгляжу на лошади, и даже доставил себе удовольствие, вооружившись пистолетом против мифических разбойников и четками в качестве амулета от призраков. Но даже если там не было призраков или разбойников, им следовало там быть. Несколько раз мне мерещились и те и другие. В холодных лесах и ущельях ощущалась сказочная дикость. Понимаете, Трансильвания с трех сторон окружена горами. Для английского глаза непривычно видеть поле ржи или виноградник на крутом склоне, красно-желтые костюмы, пахнущие чесноком трактиры и холмы, состоящие из чистой соли.

Как бы то ни было, я ехал по извилистой дороге. Надвигалась гроза, но не предвиделось ни одного трактира на расстоянии многих миль. Здешние жители видели дьявола, прячущегося за каждой изгородью, и это меня пугало, однако у меня имелся куда худший повод для страхов. После жаркого лета разразилась эпидемия чумы, накрыв целый район, как туча саранчи; ее не остановил даже подоспевший холод поздней осени. В последней деревне, через которую я проезжал, — я забыл ее название — мне сказали, что чума бушует на соляных копях в горах впереди. Но я надеялся встретить в Традже своего английского друга — тоже туриста. К тому же я хотел взглянуть на тюрьму, обязанную своим наименованием семи белым холмам, тянущимся позади, как невысокая гряда гор.

Я знал, что приближаюсь к тюрьме, так как видел впереди белые холмы. Когда стало слишком темно, чтобы видеть что-либо вообще, и ветер начал ломать ветви деревьев, я спускался в лощину мимо трех могил. Очевидно, их выкопали недавно, так как вокруг еще оставались следы ног, но нигде не было видно ни одной живой души.

Хэдли разрушил жуткую атмосферу, которую начал создавать этот мечтательный голос.

— Место похоже на то, которое изображено на картине, купленной доктором Гримо у мистера Бернеби, — заметил он.

— В самом деле? — с удивлением отозвался Дреймен. — Я не обратил внимания.

— Разве вы не видели картину?

— Видел, но только общие очертания — деревья, обычный пейзаж…

— А три надгробия?

— Я не знаю, откуда Бернеби черпал вдохновение. — Дреймен потер лоб. — Видит бог, я никогда ему об этом не рассказывал. Вероятно, это совпадение — на тех могилах не было надгробий — просто три деревянных креста.

Я сидел на лошади, глядя на могилы. Зрелище было не из приятных. Они выглядели жутковато на фоне зеленовато-черного ландшафта с белыми холмами на горизонте. Но если это были могилы заключенных, почему их вырыли так далеко от тюрьмы? Внезапно моя лошадь встала на дыбы и едва не сбросила меня. Я подъехал к дереву и, обернувшись, увидел, что напугало лошадь. Один из могильных холмов двигался. Послышался треск, и нечто темное начало вылезать из могилы. Это была всего лишь рука с шевелящимися пальцами, но не думаю, чтобы я когда-нибудь видел нечто более ужасное.

— Я не знал, что мне делать, — продолжал Дреймен. — Спешиться я не осмеливался, опасаясь не удержать рвущуюся лошадь, а ускакать прочь стыдился. Мне в голову лезли легенды о вампирах и прочей адской чепухе. Откровенно говоря, я был напуган до смерти. Помню, я кружил, как юла, пытаясь одной рукой придерживать лошадь, а другой достать револьвер. Когда я снова обернулся, «нечто» уже выбралось из могилы и направлялось ко мне.

Вот так, джентльмены, я повстречал одного из моих лучших друзей. Человек подобрал лопату, очевидно забытую одним из могильщиков. Когда он подошел ближе, я крикнул по-английски: «Что вам нужно?» — так как от страха не мог вспомнить ни слова на любом другом языке. Человек остановился и ответил тоже по-английски, но с иностранным акцентом: «Не бойтесь, милорд, помогите мне», после чего бросил лопату. Лошадь успокоилась, чего нельзя было сказать обо мне. Мужчина был невысоким, но очень крепким; грязное, опухшее лицо покрывали струпья, казавшиеся в сумерках розоватыми.

Он стоял под дождем и продолжал кричать, указывая на могилы: «Милорд, я не умер от чумы, как эти двое бедняг. Я даже не заразился. Это просто кровь из царапин на коже. Смотрите, как дождь смывает ее». Мужчина даже высунул язык, чтобы показать, как он почернел от сажи и становится чистым под дождем. По его словам, он был не уголовником, а политическим заключенным и бежал из тюрьмы.

Дреймен снова наморщил лоб и улыбнулся.

— Естественно, я помог ему — ведь меня самого обуревали идеи свободы. Пока мы строили планы, мужчина все рассказал мне. Он был одним из трех братьев, студентов Клаузенбургского[23] университета, которых арестовали за участие в борьбе за независимую Трансильванию под протекторатом Австрии, какой она была до 1860 года. Все трое сидели в одной камере, и два брата умерли от чумы. С помощью тюремного врача, также заключенного, третий брат сфальсифицировал симптомы и притворился мертвым. Едва ли кто-нибудь стал бы приближаться к телу, чтобы проверить заключение врача, — вся тюрьма обезумела от страха. Даже те, кто хоронили трех братьев подальше от тюрьмы, отворачивались, бросая тела в сосновые гробы и наспех заколачивая гвоздями крышки. Врач тайком положил в гроб кусачки, которые мой воскресший друг показал мне. Сильный мужчина, сохранивший самообладание и не расходовавший слишком много кислорода после погребения, мог приподнять крышку гроба головой, вставить в щель инструмент, чтобы перекусить гвозди, и выбраться из свежей могилы.

Когда беглец узнал, что я учился в Париже, разговаривать стало легче. Его мать была француженкой, и он владел этим языком в совершенстве. Мы решили, что ему лучше всего отправиться во Францию, где он сможет обосноваться под другим именем, не вызывая подозрений. У него было припрятано немного денег, а в его родном городе жила девушка, которая…

Дреймен внезапно осекся, словно сообразив, что зашел слишком далеко. Хэдли кивнул.

— Думаю, мы знаем, кто была эта девушка, — сказал он. — Пока что мы можем оставить мадам Дюмон в стороне. Продолжайте.

— Можно было не сомневаться, что она доставит деньги и последует за ним в Париж. Суматохи из-за побега не произошло — ведь Гримо считали мертвым. Тем не менее он был так напуган, что предпочел покинуть эти края, даже не удосужившись побриться и переодеться в мой костюм. Паспортов тогда не существовало, и Гримо, выезжая из Венгрии, назвался моим другом-англичанином, с которым я должен был встретиться в Традже. Прибыв во Францию… но остальное вы знаете. — Дреймен вздохнул и устремил на слушателей отсутствующий взгляд. — Можете проверить все, сказанное мной…

— А как насчет треска? — вмешался доктор Фелл.

Вопрос прозвучал так неожиданно, что Хэдли резко повернулся. Взгляд Дреймена стал искать говорившего. Красное лицо доктора Фелла задумчиво наморщилось, он постукивал по ковру тростью.

— Думаю, это важно, — продолжал доктор, обращаясь к камину, как будто кто-то возразил ему. — Хмф. Ха. У меня к вам только два вопроса, мистер Дреймен. Вы слышали треск поднимающейся крышки гроба, не так ли? Это означает, что могила, откуда выбрался Гримо, была неглубокой?