— Была с нами, — отозвался Яков.

— Понимаете, с самой той больницы, когда она узнала о папиной измене, она больше не хочет общаться ни с кем. Даже с нами, своими детьми! Не желает и все. Она бесконечно смотрит «Джейн Эйр». А это одиннадцать экранизаций, понимаете, плюс фанатские клипы по ним в Интернете, — добавил Иван.

— Мама разговаривает с персонажами на экране, комментирует их слова и поступки. Спорит с режиссерами и сценаристами…

— Она разговаривает с ними — больше ни с кем.

— Бабушка хотя бы пытается… Мама ее слушает. И молчит. И пишет, пишет, пишет. Про своих драконов…

— Вот мы и хотим понять…

— Так что мы тоже не любим эту проклятую книгу. Создается ощущение, что в нее ушла мама. Ушла и не может вернуться…

Подошла их очередь. Владимир помедлил, подумал — и взял бутылку коньяку. И конфет, бутербродов для сыновей Терезы.

— Я думал, что дело во мне, — признался он Ивану и Якову, — что я в чем-то виноват. Но не мог понять, в чем…

Раздался первый звонок. Мальчики ушли на свои места. Владимир остался с полупустой бутылкой и с четким решением не идти в зал. Потом столь же решительно, почти бегом, он направился к закрывающейся уже двери… С извиняющейся улыбкой просочился мимо служительницы. Лампы медленно угасли. На сцене стояла Тереза и пела.

Сейчас у него не было возможности выключить звук. Поэтому он стоял и слушал, и каждое слово больно вонзалось в него. Он стоял в темноте зала, вдалеке, у самой двери, и не мог пошевелиться. Она пела о любви столь же великой, как и полет дракона над спящей землей. О любви, что дает возможность жить вопреки всему. О любви, которой нет в нашей жизни, потому что мы не драконы. О любви, которую мы утратили вместе с умением летать.

Так вот оно что… Оказывается, в любовь нельзя верить, потому что ее не бывает. Потому что он не дракон, а умение по-настоящему любить утрачено навсегда.

Песня отзвучала. Зал замер, вслушиваясь в исчезающие звуки, потом взорвался аплодисментами.

— Бедняжка! — донесся до него женский голос справа. — Сколько ей пришлось перенести! Сначала муж, потом актер этот! Мы все так надеялись, что хоть он-то человеком окажется. А посмотри, как все обернулось…

Актер, который оказался «не человеком», резко сорвался с места. Он пошел к сцене, убыстряя шаги, смутно понимая, что он делает. Главное, добраться до нее. Добраться и желательно что-нибудь сломать. И вытрясти из нее правду… Вот и сцена. Тереза с растерянным выражением лица.

Тут он осознал, что стоит там же, где и стоял, у входа в зал. Что вспышка бешенства ему лишь померещилась… и облегченно вздохнул. Потом развернулся и, пошатываясь, вышел вон.

Несколько ночей подряд Терезе снился один и тот же сон. Она стоит на сцене, а дрожащий от ярости Владимир вышагивает из сумрачного зала к ней, в свет софитов. Она чувствует его бешенство, как свое собственное. Вот он доходит до самой сцены, опаляет ее взглядом…

Дальше она всегда просыпается, словно не может понять, что должно случиться дальше. Наверное, ее фантазия и талант отвергают это развитие событий как несвойственное данным людям в данное время в данном пространстве. Следовательно, такого произойти не может. Даже во сне…

Она проснулась, вынырнув в реальность так резко, что бешено заколотилось сердце. Подоткнула одеяло со всех сторон — у нее вечно мерзли ноги, руки и нос. Проснулась и стала размышлять. А действительно, что произошло бы, если бы Владимир пересек зал, дошел до сцены?.. Он бы стал кричать о своей боли, о том, как она его оскорбила? Нет, это нелепо. Этот человек никогда бы не выплеснул на публику свои истинные чувства, какими сильными бы они ни были.

Она могла кинуться к нему с извинениями или просто в объятия, неважно… Опять же бред. Даже если отбросить тот момент, что Тереза работала — шел спектакль все-таки — в любом случае она тоже не сторонница демонстрировать на людях эмоции.

И что получается?.. Получается очень хорошо, что он не дошел до сцены и не устроил скандал. Просто постоял у входа, побуравил ее бешеным взглядом… и ушел.

То, что он находится в зале, она почувствовала сразу, с первыми тактами песни, как только вышла на сцену. Понятно, она не могла его видеть его. Зал был полон, свет бил ей в глаза. Но Тереза чувствовала его — и все. Боль, ярость, обиду. Чувствовала, словно обжигалась…

И сегодня утром, впервые со времени знакомства с Владимиром, ей в голову пришла мысль, что любовь, скорее всего, существует. И не только в вымышленных мирах, придуманных, чтобы завлечь легковерных читателей. И не для того, чтобы занести ее в книгу и гарантировать хорошие продажи. Будем откровенны, книга с качественной любовной линией продается лучше…

Любовь попросту существует…

Тереза помотала головой, посмотрела в окно: только-только начинало светать. Она повздыхала, поворочалась. Потом решительно поднялась. Оделась потеплее. И поспешила прочь из комнаты, словно это могло отогнать мысли, преследовавшие ее, как зубная боль.

Почему это случилось с нею? Почему она оказалась виновата в не-любви? Что бы она ни говорила маме, но себе она отдавала отчет, что Владимир имеет право на гнев — он полюбил. А она — нет.

Тереза спустилась со второго этажа своего любимого деревянного дома в Лемболово. Вдохнула холодный, свежий, чуть горьковатый воздух осеннего леса. После Москвы она приехала сюда, в это волшебное место с его соснами, подпирающими высокое-высокое небо, свинцово-серой водой озера и отсутствием людей вокруг. Участок у нее был большой, забор — высокий. На выходные, правда, из Питера приезжали сыновья, но и это хорошо — она вдруг поняла, как соскучилась по ним.

Тереза выбрала на застекленной террасе теплые вещи и направилась к качелям. Уютно устроилась на них, накинула пуховик, закуталась в плед, Закрыла глаза. Убаюкивающе гудел ветер в соснах. Он не пытался их сломать, как вчера. Не пугал своей неистовостью. Он чуть прикасался к их иголочкам и играл с веточками. Он резвился там, в вышине. Пока резвился.

Мысли, которые она стремительно отгоняла, снова подступили. И она скользнула в них, как в темный омут.

…В начале лета она уже все для себя решила. Все просчитала. Находиться в его московской квартире не имело больше смысла. Это была квартира, от которой со смешной торжественностью он вручил ей ключи, когда увел с вечеринки у Степы. Эта была его территория. Но Тереза вдруг перестала понимать, что она тут делает.

С самого утра она писала ему письмо, чтобы не объясняться лично, не слышать его вопросов. Но буквы не хотели складываться в слова. Свой главный секрет она раскрывать не собиралась, а все остальное сводилось к тому, что рядом с ним она оставаться не хочет и не может. Наверное, правильнее было заставить себя написать письмо, оставить его на столе и уйти… Но она так и не смогла этого сделать. Поэтому дождалась Владимира.

Он приехал из аэропорта поздно вечером. Спектакль «Одиссей и его Пенелопа» вывозили в Прагу, и после полного триумфа актер возвращался домой, к любимой женщине. Он привез ей чешского пива и запеченную свиную ногу: все, как она любила. Он был горд собой и счастлив. Он соскучился, и у него было полно планов на будущее.

Наступило лето, надо было подумать об отдыхе. Зубову удалось выпросить на работе неделю перерыва в июле. Он уже решил, что в первый их совместный отпуск они отправятся во Францию. Тереза как-то обмолвилась, что любит замки на Луаре. Так что он устроит ей отпуск вдали от всех. Она, он и ее сыновья. Странно, но он легко стал воспринимать ее детей как своих собственных.

А потом надо будет решать вопрос о ее переезде в Москву. Но мальчишкам остались еще два года в школе, срывать их в другой город было бы неправильно. Проще ему помотаться, пожить на два дома. Все равно с сентября большую часть недели ему придется проводить в Питере, а в Москву ездить только на спектакли. Но Владимиру хотелось, чтобы Тереза согласилась с самой идеей переезда.