— Поставим трагедию Фриниха! — отвечали ему мореходы. — Долой сухопутных крыс-педиэев!

Все взоры обратились к Фемистоклу. Вождь молчал, не высказывая своего одобрения.

— Время ли теперь, — наконец промолвил он, — когда враг у ворот, время ли предаваться трагедиям? Мы рабочие люди, мы воины и матросы. Оставим театр жрецам, а праздные удовольствия — бездельникам-аристократам.

Но народ не согласился с вождем.

— Мы хорошо трудимся, мы готовы и умереть во славу Афин! Но пусть будет представление на праздниках! Прославим в театре нашу богиню и нашу демократию!

— Но, граждане, казна пуста, каждая драхма на счету. Где возьмем средства на постановку?

Тогда на трибуну взобрался Ксантипп. Заикаясь от волнения, покраснев, он предложил поставить спектакль на свой счет.

Спектакль всегда ставили богатые хореги за свой счет, по очереди. До Ксантиппа было еще далеко, но ему не терпелось отличиться. Народ хлопал в ладоши, кричал, хвалил Ксантиппа.

— Но, слушай, ты же недавно построил на свой счет «Беллерофонт», самый мощный корабль в Афинах?

— У меня найдутся еще деньги.

— Но ведь твои корабли с товаром перехвачены врагом, и ты говорил на рынке, что ты разорен.

— Возьму деньги у ростовщиков, заложу самого себя, но поставлю трагедию не хуже, чем эвпатриды!

Итак, решено, ставится «Ясон», трилогия Фриниха; хорегом утвержден Ксантипп.

На репетициях Фриних и Ксантипп, оба щупленькие, оба суетливые, указывали, укоряли, ссорились, сами пробовали играть и за актера и за хор. Дело спорилось.

Однако и эвпатриды не теряли времени даром. Ксантипп побывал у них на репетиции и потом говорил Фриниху, горестно крутя свою плешивую бородку:

— Посмотри, отец, у Эсхила — два актера, как здорово у них идет действие! А ты сочиняешь по старинке: у тебя выходит один актер и битый час препирается с хором. Народ у нас разбежится со скуки.

Но Фриних пускался в воспоминания о том, как после разрушения персами восставшего Милета он поставил трагедию, где изобразил страдания милетцев. Зрители плакали от сочувствия, и Ареопаг, опасаясь за их душевное спокойствие, запретил дальнейшие представления.

— И все это было сочинено именно так, как повелось исстари, а не как у этого нечестивца Эсхила, да поразят его Мойры! Так повелось уже с древней поры — один актер и один хор.

Ксантипп все-таки сомневался. И знаете, на этот раз я был с ним согласен: достаточно было послушать, как живо в трагедии Эсхила разговаривают два актера.

— И, ничего! — махал сморщенной ручкой Фриних. — Публике что надо? Сделаем котурны повыше и костюмы попестрее. Наймем в хор лучших певцов — вот народ и будет доволен.

Он задирал полу хламиды, озабоченно сморкался в нее и бежал далее хлопотать.

Я, Алкамен, конечно, сторонник демократов. Фемистокла я обожествляю. Но честно должен сказать: стихи Эсхила мне нравятся больше. Ночью смотрю в мигающее звездами небо и шепчу, засыпая, его строки, услышанные во время репетиций:

Проспал, проспал! Я не увижу ни парада, ни шествий, ни гимнастических состязаний! Да вдобавок Килик накажет за то, что я не занял установленного мне места в храме!

Издалека слышатся трубы оркестров и волнующее пение девичьего хора — это знатные афинянки в позолоченных корзинках несут дары Дионису.

Вскочить, умыться, натянуть новенький, хрустящий хитон (скаредный Килик пожаловал ради праздника) — все это дело одного мгновения.

И вот я прыгаю, как по лестнице, по длинным теням кипарисов. Солнце только взошло, еще прохватывает холодок, спешат ярко одетые люди — праздник! Я обогнал наших храмовых девочек-рабынь. В длинных платьях, с венками на головах они спешат к священной процессии.

Уж очень взрослые они, эти девочки, — красятся, мажутся, задирают носы. Обычно мы с ними не разговариваем, но сейчас, увидев меня, они закричали:

— Ой, Алкамен, какой ты хорошенький! Какой на тебе расшитый хитон!

Подумаешь, лягушачьи нежности! Я побежал по тропинке, чтобы сократить путь к храму. Что мне эти певицы, когда живет на свете Мика «пышнокудрявая», как говорят поэты, единственная в мире!

На священной дороге земля гудит от топота копыт. Сверкая медью, сквозь пыль проходит конница. Народ приветствует ее дружным кличем, называет имена знатнейших:

— Видишь, на вороном коне? Это Кимон, сын Мильтиада. У него, знаете, сестра красавица, беленькая такая.

— А вот Лисимах, сын Аристида. Бедняга небось тоскует по изгнанному отцу.

Прошли, размеренно ступая, молчаливые гоплиты со скучными крестьянскими лицами, за ними — юноши-эфебы, вооруженные дротиками.

А вот звуки труб и бряцание бубнов — идут моряки, покорители свирепых морей, открыватели диких земель. Везут на колесах священный корабль; шествуют командиры экипажей, среди них и Ксантипп, командир «Беллерофонта». Идут невозмутимые сквозь радостный вопль толпы; идут суровые, плотно сомкнув рты, словно окаменев от сознания торжества.

Я в толпе мальчишек побежал за войском. Военная музыка будоражила сердце, хотелось сорваться с места и лететь, лететь не зная куда.

Так начался праздник. Три дня на площадях не пустовали столы с угощением для всех; три дня продолжались танцы и гулянья, дымили жертвенники всех храмов. Соревновались народные хоры, состязались актеры в декламации, а поэты — в чтении стихов. Но вот настал день и для театральных представлений. Архонт бросил жребий. Первому довелось выступать Эсхилу, за ним — Фриниху.

— После Эсхила, — мрачно предрекал Ксантипп, — будут ли слушать нашего старичка?

Люди пришли в театр до рассвета. Приехали крестьяне из далеких деревень; перед театром торчал целый лес оглобель. Раскупоривали амфоры с вином, мешали золотистое фалернское и густое хиосское с водой из фонтана и пили, прославляя богов.

Жрецы Диониса принесли установленные обычаем жертвы, и представление началось.

Предание рассказывает, что жили два брата-титана. Одного звали Эпиметей, другого — Прометей. Бог Зевс сотворил животных и людей и поручил братьям оделить их разнообразными качествами.

«Это сделаю я, — предложил Эпиметей. — А ты, братец, отдохни, потом проверишь, хорошо ли я сделал».

Одним животным дал он быстроту, но не дал силы. Другим, наоборот, дал силу, но не дал быстроты. Маленьким он дал крылья или прыткие ноги, большим — рога или клыки. Всех он одарил, всех оделил, всякому дал защиту по мере его способностей.

А людям ничего не осталось: голые, беспомощные, блуждали они во тьме:

Даже разума не дал им опрометчивый титан!

Взглянул на землю другой брат, Прометей, и сердце его затрепетало от жалости к людям. Он похитил из очага богов огонь, спрятал его в сердцевине тростника и принес на землю. Он научил людей читать, дал им быков и показал, как пахать и сеять хлеб. Он дал им знание и ремесло, научил, как не бояться сил природы.

И люди стали счастливее богов. И боги, разгневавшись на Прометея, решили казнить его ужасной смертью.

Обо всем этом рассказывалось в первой трагедии Эсхила — «Похищение огня». Люди переговаривались, жевали завтраки, опоздавшие рассаживались по местам. Юные эвпатриды в нижних креслах вели светские разговоры и громко смеялись. На них шикали, ругались.