Я притаился за пирамидой корзин — догадка меня ужаснула. Ну да, ну конечно, так и есть — вот и наши храмовые. Вот Псой, садовник, вот Зубило, Жернов, неуклюжий Лопата, а вот и Медведь, рыжий скиф.

Я так обрадовался своим, будто родных встретил. Даже Медведю кинулся бы на шею, забыв про старую распрю.

Послышалась команда. Конвоиры опустили копья, которыми они подкалывали отстающих. Звякнуло железо, и все в изнеможении опустились на камни пристани кто где стоял. Я высунулся из-за корзин, чтобы наши меня заметили.

— Алкамен, ты здесь? — удивились храмовые. — Беги скорей, а то и тебя к нам прикуют.

— Почему вы здесь? И в цепях? Куда вас гонят?

— Это все твой Фемистокл! — прорычал Медведь. — Этот демократ велел собрать здоровых рабов со всего города, заковать в цепи, на корабли гребцами посадить. Остальных в цепях же отправили на Саламин, чтобы не перебежали к врагу.

— Беги, Алкамен, беги, голубчик! — торопил жалостливый Псой. — Беги, пока можешь. Сейчас война, паника, никто не заметит твоего бегства. Беги на Саламин, на Эгину, дальше — на Крит: критяне, говорят, не выдают беглых рабов греческим городам.

— Что ему бежать? — насмешливо сказал Медведь. — Он, наверное, мечтает сражаться и получить гражданский венок!

Скиф поднял руки, скованные наручниками, и в ярости потрясал ими.

— Лучше сдохнуть! — гремел он. — Лучше сгнить живьем, чем умереть за такую демократию, где одним всё — и венки, и театры, а другим ничего только труд, голод, кандалы! Проклятье!

— Эй ты, рыжий! — крикнули конвойные. — Заткнись!

— Ладно, ладно! Уж мы сядем на корабли! — продолжал Медведь. Он встал посреди сидящих рабов во весь рост, отблески костров плясали на его страшном лице. — Сядем за весла! Но цепи наши недолговечны — слышите, братья? Будьте готовы взять судьбу в свои руки!

Товарищи дергали его за руки, тянули за пояс, но разве можно было справиться с таким великаном? Только когда конвойные нацелили в него копья, он смирился и сел; блеснул огненным глазом и махнул мне рукой.

Прощайте, храмовые! Мика зовет меня незримо. Будущее неясно, но жить без надежды на будущее я не могу.

Я кинулся в город. Беженцы шли навстречу, переговаривались:

— Ты слыхал? Царь выслал конницу, и она грабит окрестности. Говорят, уже на улицы прорывались.

— Да-да... Мне говорили, что варвары уже в Академии...

В Академии? Ведь это же рядом с домом Мики! И чего я, дурак, зря околачивался, искал Ксантиппа?

В Колон, в Колон!

Когда-то (еще сегодня днем!) здесь кипела разноголосая толпа. В колоннадах нищие просили милостыню, философы учили мудрости, парикмахеры, посадив на табурет, ровняли прически, завивали бороды.

Теперь Млечный Путь — серебристая пыль — еле позволяет разглядеть причудливые громады. Редкие прохожие, как тени Аида, за глинобитными стенами — ни огонька, ни вздоха. Далекий собачий лай, и все.

— Эй, кто идет? — окликнула стража. Я хотел скрыться, но меня догнали.

— Э, да ведь это Алкамен из театра, — узнали меня воины-пельтасты. — Тот, что весной был корифеем. Куда идешь, малыш? Давай мы тебя переправим на Саламин.

От воинов, которые еще вчера были кузнецами или сапожниками, пахло кожей, дымом, овчиной, чем-то домашним. Я взял да и рассказал, что иду выручать семью Ксантиппа.

— Выручать? — засмеялись пельтасты. — Как же ты один, маленький, выручишь? Там нужна тележка, чтобы вывезти необходимое, нужны мулы, чтобы ехали господа...

Я стал доказывать, что, во-первых, я не маленький, а во-вторых, уведу семью Ксантиппа пешком — имущества все равно у них нет.

— Как же этот Ксантипп, — возмущались воины, — семью не вывез, оставил без помощи?.. Вот вам и знатный!

— Ксантипп — в море, — сказал седой командир пельтастов. — А за его семьей послан конный отряд Эсхила. Они только что проходили здесь. Эсхил сказал, что как разведает, где неприятель, так тут же вернется к дому Ксантиппа. Так что тебе, мальчик, нечего там делать. Отправляйся-ка на Саламин.

Я просил меня отпустить, готов был пасть на землю, молить.

— Ну ладно, ступай, — сжалился командир. — Позаботься о них, если они одни. Заботливость иной раз лучше лекарства.

Я помчался как ветер. Как бы не опоздать — увезут Мику воины Эсхила, так и не увижу ее.

Вот и Колон. То же безлюдье, те же громады деревьев, в темноте похожие на мифические чудища. Кто-то стоит возле дома Ксантиппа — не видно, кто, но чувствуется, что стоит. Я на всякий случай бегу по-кошачьи — на одних пальцах ног.

— Это кто? — услышал я голос, знакомый, как щебет ласточки. — Ты пришел?

— Да, я пришел.

В горле першило от волнения.

— Мама наша умерла. Мне очень страшно. Никого нет кругом, куда все делись?

Чувствовалось, что она еле удерживает слезы.

— Кругом война... — ответил я. — Все бегут на Саламин. Я пришел за вами, идем скорей!

— А как же мама? Как мы увезем ее с собой?

Вот это загвоздка. Можно увести девочку и ее брата, но как унести мертвую? А Мика повторяла:

— Я от мамы никуда... Пусть она неживая, но я с ней...

Она взяла меня за руку и повела в дом. В дальней комнате на раскладной кровати лежало тело, накрытое простыней. По стенам волновались огромные тени от лампадки. Мальчик безмятежно спал, положив голову собаке на мягкое брюхо. Пес, почуяв меня, тихо зарычал. Поднялась нянька, лежавшая в ногах у мертвой госпожи, цыкнула на собаку.

Мика села у кровати, откинула простыню и, положив подбородок на грудь матери, уставилась в ее спокойное лицо.

Что делать? Бежать за помощью? Но кругом ни души. А кто и притаился за глухими заборами, не отзовется, хоть горло надорви! И где же, в конце концов, этот отряд Эсхила, о котором говорил начальник пельтастов?!

— Нянька, — сказала Мика, — лампада совсем гаснет, добавь масла...

— Милая госпожа, — зашептала старуха, — масла ни капли, тебе же известно. Давай уйдем, оставим тело — ну кто тронет мертвую? Потом вернемся или пришлем за ней.

Но девочка покачала головой, и нам стало ясно, что она не уйдет ни за что.

Вдруг мне почудилось треньканье бронзы на улице: так звенит только уздечка у боевой лошади. И действительно, тут же послышался приглушенный храп коня. Собака приподняла голову, насторожила уши.

Вот он, наверное, отряд Эсхила!

Я выбежал навстречу и увидел силуэты всадников на усыпанном звездами небе.

Оглушительный удар сбил меня с ног.

Ловкие руки больно связывали меня веревкой; лопотали незнакомые голоса, звенело оружие. Как поднять тревогу? Я закричал, как будто с меня сдирали кожу. Та же жестокая рука всунула мне в рот отвратительный клок овечьей шкуры.

Медовый голос (такой знакомый!) пропел:

— О доблестный начальник! Вот это тот дом, о котором мы тебе говорили... Да ты понимаешь ли по-гречески? Или повторить?

— Мы понимам... — ответил невидимый в темноте варвар, коверкая слова. — Где красивый девчонка, как твоя обещал?

— Там, там она, в доме!

Неведомые люди, топая и бранясь, вваливались в дом. Вот оно что! Это ростовщики — лидиец и египтянин — привели с собой варваров! Теперь несдобровать ни мне, ни семье Ксантиппа.

Дюжий варвар поднял меня, спутанного, и повесил на седло головой вниз. В таком положении у меня глаза готовы были лопнуть, от запаха овчины тошнило; я чуть было не потерял сознание.

Раздался отчаянный лай — наверное, Кефей набросился на врагов. Конь, на седле которого я висел, шарахнулся и сбросил меня в канаву. Я ударился очень больно, слезы лились, и в носу свербило; зато одна из веревок порвалась, и я быстро распутался.

Яростный брех собаки и гортанные крики раздавались по всей улице; один из варваров закричал жалобно, как ягненок под жертвенным ножом, — значит, Кефей его покусал.