Когда женщины и дети вернулись на берег, Марона поняла, что Хорса задумал более серьезное мероприятие, чем ей казалось. Она тут же призвала к себе женщин, потому что мальчиков, прослышавших о походе Хорсы, было никакими силами не удержать на месте. Кроме того, Хорса собирался взять с собой всех детей мужского пола, даже самых младших. Они хотели остановиться лагерем в лесу, дождаться возвращения Хорсы.

Мальчики понеслись вперед, остальные последовали за ними. Крепенькие, здоровенькие мальчики, много плававшие, бегавшие по берегу, закаленные. Да и девочки не хуже. Сколько мальчиков вышло в тот день? «Много», сообщает хроника. Они надеялись, что успеют перехватить мужчин, все наслышаны были о «деревьях, которые их ждут».

Деревья и обширное пространство под ними предстали перед прибывшими не в том виде, как ожидалось. Деревья оказались на месте, высокие, мощные, равнодушные. Но было и еще кое-что. Оставленные хижины и навесы оказались населенными, некоторые разбитыми. В покинутом лагере хозяйничали дикие свиньи. Крупные черные животные с острыми клыками рылись, ворчали, хрюкали, бегали вокруг. Эти свиньи не похожи на тех, которых мы разводим на мясо, они намного больше. Они не мягкие, розовые, неповоротливые животины, а дикие, опасные звери. Маленькие мальчики еще не умели лазить по деревьям и едва успели понять, какая опасность им угрожала. Окаменевшие от ужаса женщины попытались спасти детей, но вспугнутое стадо бросилось в атаку, и двое малышей исчезло вместе с удравшими хряками. Свиньи удовольствовались такой скромной добычей и больше не досаждали прибывшим. Однако они, казалось, предупредили: «Это наша земля. Убирайтесь».

Множество глаз следило за лесным лагерем из чащи. Желтые, зеленые огоньки глаз вспыхивали во тьме, зажженные лагерным костром.

Кроме свиней в лесу жили еще крупные кошки, способные убить взрослую свинью, жили и собаки, охотившиеся стаями. Все они наблюдали за жизнью людей. Медведи? Да, и медведи тоже.

И снова я вынужден прервать нить повествования. Причина в том, что я сознаю невозможность для нас даже вообразить, что это такое — жить на краю огромного леса, откуда в любой момент может выпрыгнуть опасный для жизни хищник. Наше воображение не уносит нас столь далеко — в глубь веков и в чужие края. А ведь не так давно житель Рима мог встретить в окрестных лесах медведей и волков. В наши дни разве что одичавшая кошка выбежит на тропу. Мои сыновья, воюя с германцами в их непроходимых лесах, могли опасаться нападения диких зверей, о которых в Риме лишь сказки рассказывают. У нас диких животных держат за прочными решетками. И немало. Мы ходим на арены, чтобы ими любоваться. Да, я тоже хожу на игры, обычно с сестрой Марцеллой, которая падка на всякого рода зрелища. Она любит ходить со мной, чтобы показать, что вовсе не жаждет сенсаций, а просто сопровождает склонного ко всяким глупым развлечениям мужчину, сама же она особа трезвая, здравая, цивилизованная, сдержанная… Невозможно усидеть спокойно, когда на арену для боя выпускают зверей или когда их напускают на осужденных преступников. Сердце, кажется, вот-вот выпрыгнет из грудной клетки, кровь вскипает в жилах. Я пытался заставить себя сидеть спокойно — тщетно. Вдруг осознаешь, что ты дико орешь, топаешь ногами, прыгаешь, как будто тебя кипятком ошпарили. Почему я хожу на игры? Сначала ходил, чтобы проверить себя, но теперь знаю, что я ничем не лучше любого из этой вопящей кровожадной толпы. Лучше вообще не ходить, и в эти дни, когда меня переполняет радость открывателя, я и не хожу, за исключением случаев, когда Марцелле удается меня уговорить. Зрелища прискорбные, что и говорить. Многие так говорят, утверждают, что это отвратительно, что даже в качестве зрителя ты участвуешь в наиболее отвратительном варварстве. Говорят, а сами регулярно ходят.

Я задавался и иными вопросами, размышлял и искал литературу на эту тему. Следует ли ограничиваться лишь тем, что было сказано выше, рассматривая игры с дикими животными? В каждом из нас, созерцающем эти игры, сохранился элемент первобытного варварства. Но когда мы вопим, видя, как хлещет кровь из раны на шее льва, леопарда или еще какого-нибудь из многочисленных обитателей зверинцев при аренах, не испытываем ли мы и чего-то еще? Не ощущаем ли мстительности? Ведь как долго наши предки существовали в густых лесах рядом с львами, леопардами, кабанами, волками, стаями собак, — словом, с дикими зверями, готовыми в любой момент наброситься на двуногую жертву, разорвать ее и сожрать! Шаг в лес — и ты в зубах у хищника. Сколько наших предков окончили жизни в желудках диких тварей? Мы все это забыли. Может быть, забыли потому, что это столь ужасно. Память щадит человека, упускает ужасы прошлого. Та волчица, выкормившая наших прародителей, первых римлян, добрая и щедрая — не выдумали ли мы ее, чтобы приукрасить долгую историю преследования волками древних людей? Если подумать даже о гордых и величественных орлах, внешностью своей вызывающих восхищение, — и сейчас они воруют ягнят, нанося ущерб человеку; и сейчас, в наше время, они могут похитить брошенного без присмотра ребенка. Оставляем орлов, принадлежащих Юпитеру, вне критики, но вот мы вопим, приветствуя смерть льва, — не всплывает ли в глубине нашего подсознания сцена из далекого прошлого, из тех далеких времен, когда львы и другие гигантские кошки кормили нами своих детенышей?

Мы восседаем в безопасных рядах арен, чавкаем и хлюпаем, наслаждаемся разносимыми по рядам лакомствами и зрелищем, смертью опасных зверей по заранее заготовленному графику, но когда-то все они несли нам смерть. Мы, римляне, народ гордый, слабостей своих признавать не любим, но, возможно, наши вопли и аплодисменты на аренах выдают нас. Мы наслаждаемся безопасностью в рядах арены, а перед нами умирают животные, доставленные из Африки, из восточных пустынь. Никто не сбежит из клеток

внизу, на арене, каждый умрет под нашими взглядами, нам на потребу — но мало кто из зрителей вспомнит о том, что когда-то все было наоборот. Когда я представляю себе, как в густом лесу, где разбил лагерь Хорса, за детьми, которых он выращивал в мужчин, из леса наблюдали глаза хищников, отражая огонь большого костра, стараясь обмануть бдительность охраняющих лагерь мужчин и юношей, кровь моя стынет в жилах. Неужели мы забыли долгие века, на протяжении которых мощный хищник в любой момент мог спрыгнуть с ветки над головой или выпрыгнуть из кустов и одним ударом лапы оборвать жизнь жертвы? Когда мы вопим на арене, мы издаем вопль мести. Так, во всяком случае, думаю я, стараясь представить себя на месте тех древнейших людей, которых мы называем дикарями, наших родственников, наших предков — нас. Одни лишь легионеры, которых служба Римской империи завела в далекие германские леса, могут хоть в какой-то степени представить себе, что чувствовали наши предки, отваживаясь проникнуть в гущу деревьев.

Марона, женщины и мальчики бежали, пока не увидели мужчин, разжигающих вечерние костры на обширном пляже.

Женщины сходу завопили на мужчин, выкрикивая обвинения и оскорбления, мужчины не остались в долгу. Они кричали, что только такие тупые дуры, как эти дырки, могут пустить детей вперед без защиты. Это обвинение, конечно, было притянутым за уши и облыжным, ибо мужчины прекрасно знали, насколько трудно женщинам удержать мальчиков. Хорса легко мог сообразить, что мальчики, прослышав о его предполагаемом походе, рванутся за ним. Почему он не оставил в лагере нескольких молодых людей для охраны? Сказать правду, Хорса и сам был ошарашен. Он, конечно, знал, что в лесу рыскали дикие звери, что они постоянно подползали по ночам к лагерю, но что они так скоро после отбытия мужчин отважились занять их территорию — да еще не кто-нибудь, а эти поганые свиньи! — это его поразило до глубины души.

Двух мальцов украли и съели свиньи, остальные испуганно жались к женщинам.

Ругань еще долго возносилась к небесам, догоняя дым и искры от костров.