Тут инстинкты вырвались наружу, и вязавший девушке руки опрокинул ее, бросился сверху и ввел в ее расщелину свою трубку. Через мгновение он ужеот нее отвалился, на его место бросился другой, третий… Массовое насилие продолжалось, подходили собиравшие в лесу плоды, напирали сзади, присоединялись к действу. Жертва мычала, извивалась, но постепенно слабела, затихала и наконец замерла. Не сразу они поняли, что убили ее.

Тогда мужчины разошлись, оставив ее, не глядя друг на друга, чувствуя стыд, еще не зная этого слова. Ночь оказалась длинной, неприятной. На мучившие их годами вопросы они получили ответы, почувствовали эти ответы повисшими трубками-впрысками, полегчавшими мошонками, состоянием опустошенности, довольства и покоя. Но они убили, а никогда еще они умышленно не убивали прямоходящих.

Утром она лежала на том же месте, в траве у реки — грязная, исцарапанная, воняющая их выделениями, глядя на них широко раскрытыми обвиняющими глазами.

Что им теперь было делать? Оставить труп на растерзание орлам? Что-то не позволяло им так поступить.

Почесав затылки, они отнесли ее окоченевшее тело к реке, туда, где течение ускорялось, и сбросили женщину в воду, и замерли, провожая взглядами ее вертящееся в потоке тело.

Так случилось первое в истории убийство. Действия над новорожденными монстрами я к убийствам не причисляю. Мужчины узнали, на что способны, на что может толкнуть их природа.

Убийство это в хроники не попало, его постарались замолчать, забыть, так же, как обитательницы пещер постарались забыть о мучениях, доставшихся на долю младенцев-монстров, и свели все эти многочисленные случаи к одному-единственному, упомянутому в хрониках.

Мы бы вообще не узнали об этом убийстве, если бы некий очень старый мужчина перед смертью не настоял на передаче потомкам сообщения о массовом изнасиловании и убийстве, свидетелем которого он стал в раннем детстве. Не в состоянии от него отмахнуться, более молодые слушатели его ужаснулись, однако услышанного не забыли и, состарившись, в свою очередь передали рассказ потомкам. Так, почти случайно, положено было начало устным хроникам монстров. Женщины хранили свою историю — и я иной раз не могу заставить себя повторить сказанное ими. И мужчины вели свои хроники, и я их добросовестно воспроизвожу.

Племя Расщелины заметило отсутствие молодой соплеменницы, единодушно с ленцой поахало. Было и пожимание плеч, заглянули в два-три ущелья, еще поахали… на том и успокоились.

Когда с течением времени крики убитой перестали терзать совесть чутких жителей долины, они, эти отзвучавшие крики, зажгли их любопытство. Хоть и немного смогла высказать похищенная обитательница утесов, хоть и мало что из выкрикнутого ею можно было толком разобрать, но одно монстры поняли: язык ее оказался намного богаче, чем их детское лепетание. Ибо язык их действительно базировался на лепете первых беглецов. Хотя за время самостоятельной жизни он и обогатился названиями увиденного и изобретенного ими, но сохранил даже высокую детскую тональность.

Как развить речь? Страх перед племенем Расщелины, страх перед содеянным ими самими мешали мужчинам вернуться на берег и найти другую женщину, чтобы от нее научиться.

Что же им оставалось делать?

Пока они так маялись, решение приняла другая из женщин Расщелины. Следует задаться вопросом, почему это произошло. Почему после неизмеримо длительного периода, когда напрочь отсутствовало всякое любопытство и желание высунуть нос за пределы территории трибы, одна из них решилась на это. Она поднялась на гору, где находились орлиные гнезда, и остановилась, глядя вниз. Что она увидела, мы знаем, ибо это зафиксировано в истории.

Внизу, в долине, группа монстров занималась чем-то у реки — водного потока неведомой ей мощи. До сих пор женщина видела лишь мелкие горные ручейки, сочившиеся по скалам. Она испугалась, едва не убежала обратно, однако пересилила себя. Они копошились внизу, эти ужасные создания, монстры. Впрочем, того, что делало их монстрами, она сверху не разглядела. Они свободно передвигались внизу, голоса их возносились кверху, говорили они так же, как и люди ее племени, но высокими детскими голосами.

Что ее туда погнало? Мы этого не знаем. Что-то нарушило ритм ее жизни. Что именно? Веками — мы пользуемся несколько сомнительными единицами измерениями времени — никому не хотелось покинуть родных утесов. Но так же, как не слишком давно и по неизвестной причине начали рождаться у них монстры, так теперь одна из них совершила невиданный ранее поступок, противоречащий естеству, как эти женщины его понимали.

Она продолжила спуск, затем остановилась. Какие-то странные существа сидели на дне долины. Приглядевшись, она поняла, что это не живые существа, а нечто, сделанное из стеблей бледного длинного камыша, густыми зарослями покрывшего разлив реки в устье. Камыш отсвечивал в лучах солнца, а возле сделанных из него хижин сидели монстры.

Женщина заставила себя пройти вперед, медленно, стараясь видом своим показать, что не замышляет зла. Ведь эти создания подвергались издевательствам и пыткам у них, на утесах. Она и сама приложила к этому руку. Они увидели ее, повернулись в ее сторону, толпясь и толкаясь.

Она мерно ступала, направляясь вниз.

В сторонке от монстров сидели два громадных орла, каждый с нее ростом, дожидались рыбки. От реки подбежал мальчик, бросил орлам рыбу, увидел гостью — испугался и отбежал к сверстникам.

Никто ей не угрожал, однако нервничали монстры не меньше, чем она сама. Женщина стояла перед ними, не зная, что делать; они стояли, глазели на нее.

Она скользила взглядом по их висячим грыжам. Выглядели они менее страшно, чем у младенцев, ибо казались уже не такими непропорционально большими по сравнению с размерами тела. Раньше она взрослых монстров не видела. У одного из тех, что постарше, грыжа оказалась искалеченной. Не сразу поняла она, что этот монстр в младенческом возрасте пострадал от ее соплеменниц.

Монстры волокли ствол упавшего — или сваленного — дерева. Женщина почувствовала усталость, ибо одолела дальний путь, и опустилась на это бревно. Они медленно окружили ее, глазея в низ живота, голый в это время, между двумя полными лунами, когда кровь не вытекала.

Она ясно видела все, что отличает их от нее, и они тоже пытались уловить эти отличия.

Один из взрослых монстров сел рядом с ней, шаря глазами по ее лицу, груди, отвисшим под тяжестью собственного веса молочным железам, по животу и ниже. Она вытянула руку и боязливо коснулась его трубки, мгновенно затвердевшей, прыгнувшей в ее ладонь, горячей и пульсирующей.

То, что привело ее сюда, бросило их друг к другу, и они слились, трубка его оказалась в ней и вела себя как ей и полагается.

Они посмотрели друг на друга с серьезным видом и разделились.

Опять уселись рядом. Она с любопытством взвешивала в руке его трубку, теперь пустую и вялую; он гладил и мял ее тело.

Родители, достаточно заинтересованные в развитии детей, чтобы бросить взгляд в детские комнаты, смогут достаточно точно сказать, что происходило в тот момент между двумя дикарями. Они подобное наблюдали.

Раздетые по случаю предстоящего купания или просто для смены одежды маленькие мальчик и девочка стоят друг против друга, с любопытством нашаривая глазами особенности сложения.

— Это у тебя почему? — придирчиво, как бы заметив непорядок, спрашивает девочка голосом крохотной старухи.

— Потому что я мальчик, — категорически заявляет ее братец, в такт словам виляя задом. Он хватает кончик своего «прибора» двумя пальчиками, оттягивает живую пружинку вниз и разжимает пальцы. Все это время он воинственно хмурится — не на сестру, а на какого-то воображаемого противника одного с ним пола.

Девочка, наблюдая за его упражнениями, тоже хмурится, опускает голову вниз, разглядывая расщелину пониже своего живота, и изрекает:

— Зато я красивей тебя.

Мальчик, уставившись туда же, как будто видит там какую-то угрозу, что-то опасное, вызывающее. Он в нерешительности перекатывает в мошонке шарики своих яичек.