— Должно быть, я впала в транс — больше ничего не помню. Кроме голосов. Они звали меня. Дразнили. И в то же время притягивали меня.

— Что же говорили эти голоса? Вы можете вспомнить?

— Нет. Слов не помню. Но я чувствовала, что они хотят, чтобы я выключила свет. Каким-то образом я понимала, что достанусь им, если сделаю это. В конце концов я просто погрузилась в себя — спаслась в уголке своего сознания, где они не могли меня достать.

«Мне придется проявить всю свою смекалку, когда комиссар спросит, насколько я продвинулся в расследовании этого дела», — подумал Пек, сдерживая усталую улыбку.

Все почувствовали его скептицизм, но отнеслись к нему с пониманием.

— Когда мы с Крисом обнаружили Эдит, она была в трансе, — сказала Джессика. — Выйдя в тот вечер от вас, инспектор, мы внезапно испугались, что с ней тоже может что-нибудь случиться. Крис, мой отец и мисс Киркхоуп подверглись нападениям, но мы совсем забыли об Эдит.

— И что же вы нашли в доме миссис Метлок? Помимо нашей уважаемой леди?

— Ничего определенного. Но мы почувствовали атмосферу. Какую-то холодную, гнетущую атмосферу. Мне стало страшно.

Пек тяжело вздохнул:

— Неужели это нас действительно к чему-нибудь приведет, мистер Кьюлек?

— Это поможет вам понять мою... гипотезу.

— Тогда, может, приступим?

Слепец сдержанно улыбнулся:

— Поверьте, я понимаю, насколько нелегко вам будет ее воспринять. Мы не можем представить вам ни веских доказательств, ни неопровержимых фактов. Тем не менее вам не следует отмахиваться от нас, как от слабоумных. Очень важно, чтобы вы серьезно отнеслись ко всему тому, что мы вам расскажем.

— Я пытаюсь, мистер Кьюлек. Пока вы рассказали очень немного.

Кьюлек склонил голову, признавая его правоту.

— Моя дочь и Крис Бишоп привезли Эдит сюда — они решили, что здесь она будет в безопасности. Как вы знаете, я был в больнице, но сегодня выписался. Вплоть до вчерашнего вечера Эдит была не в состоянии рассказать о случившемся. Когда Эдит нашли, она находилась в состоянии глубочайшего шока, и потребовалось немало времени, чтобы она пришла в себя. Единственное, что она повторяла, — это слова: «Остерегайтесь тьмы». По-видимому, темнота каким-то образом символизировала то, чего она испугалась. Я уверен, что от вашего внимания не ускользнуло, что все недавние события на Уиллоу-роуд происходили в ночное время.

— А женщина, напавшая на вас в «Бичвуде»? Это было днем.

— Она убила своего хозяина накануне ночью. Я думаю, именно тогда помутился ее рассудок. И не забывайте, что она скрывалась в подвале «Бичвуда», в темноте.

— А убийство Агнес Киркхоуп и ее служанки? А повторное нападение на вас? А предполагаемое нападение на Бишопа? Все это было совершено в дневное время.

— Я убежден, что все эти преступники являются последователями Бориса Прижляка. Их безумие — особого рода. Думаю, что они представляют собой гвардию, которой Прижляк сохранил жизнь для каких-то особых заданий. Это его защитники, если хотите.

— Зачем ему защитники, если он мертв?

— Не личные его защитники. Они оставлены, чтобы обеспечить выполнение его замысла. Как материальная сила, подстраховывающая его потустороннюю... силу.

Пек и Роупер обменялись смущенными взглядами.

— Не могли бы вы пояснить, что значит «потусторонняя сила»?

— Это сила не от мира сего, инспектор.

— Понятно. Кьюлек улыбнулся:

— Потерпите, инспектор, возможно, когда я закончу свой рассказ, вы увидите в этом какой-то смысл.

Пек тоже на это надеялся, хотя ручаться бы ни за что не стал.

— Когда несколько лет назад Борис Прижляк пришел ко мне с предложением о сотрудничестве, он сказал, что в существование Бога не верит. По его мнению, ключ к спасению человечества лежит не в религии, а в науке. Болезни и голод были побеждены с помощью техники, а не молитв. Наши экономические и социальные достижения были достигнуты с помощью науки. Решение создать новую жизнь теперь зависит от нас самих; настанет день, когда мы сами будем выбирать даже пол новорожденного. Сама смерть, хотя ее и не удалось полностью победить, может быть отсрочена. Перед лицом научных открытий наши суеверия, предрассудки и страхи превратились в старомодный хлам. Угроза мировой войны была уничтожена не вмешательством божественной силы, а тем, что мы создали настолько грозное оружие, что его невозможно использовать. Старые преграды были разрушены, новые сметаются — не каким-то высшим существом на небесах, а с помощью человеческой изобретательности.

Прижляк утверждал, что когда-нибудь мы узнаем наконец и то, как мы заполучили эту изобретательность. То есть строго докажем, что нас создал не какой-то таинственный Некто, а мы сами. И что никакого Бога нет...

Кьюлек говорил спокойным, ровным голосом, но Пек ощущал в его словах безумие Прижляка. В этом была холодная логика фанатика, а Пек знал, что люди этой породы наиболее опасны.

— Итак, если нет Бога, — продолжал слепец, — то нет и дьявола. Но, будучи прагматиком, Прижляк не мог отрицать существования зла.

Религиозные деятели и мистики на протяжении столетий злоупотребляли суевериями и невежеством своих последователей. Церковь всегда настойчиво твердила, что сатана реален: это помогало ей доказать существование Бога. А вот Фрейд не проводил различия между церковью и дьяволопоклонниками, показав, что каждый из нас проходит в своем индивидуальном развитии стадию первобытного анимизма и никто из нас не миновал ее, не сохранив в себе следов этой стадии. Все, что поражает нас как «сверхъестественное», питает эти рудименты анимизма внутри нас.

— Вы хотите сказать, что где-то здесь, — Пек постучал себя по голове, — находится та наша часть, которая все еще желает верить во всякую чепуху вроде «злых духов»?

— Так говорит Фрейд, и я считаю, что он во многих отношениях прав. В сотнях случаев, когда церковники изгоняли бесов из мужчин и женщин, страдающих «дьявольским наваждением», рациональное исследование обнаружило бы у этих людей лишь ту или иную форму психоза. Шопенгауэр, например, утверждал, что зло проистекает из страха человека перед смертью, из страха перед неизвестным. Именно воля к жизни внесла в этот мир и в самого человека трагическое противоречие. Но вину надо было возложить на кого-то другого — и сатана стал идеальным козлом отпущения. Точно так же — по той же причине, что на протяжении всей жизни человека преследуют несчастья и ему известна собственная несостоятельность, — человеку понадобился Бог, существо высшего порядка, которое должно было ему покровительствовать и отвечать на все вопросы. Существо, которое должно было спасти человека.

К несчастью для церкви, наступил век рационализма; можно сказать, что просвещение явилось величайшим врагом религии. Задаются вопросы: «Почему во имя справедливости совершаются преступления?», «Могут ли злодеяния привести к благу?». Почему люди, известные всему миру как злодеи, смели утверждать, что Бог на их стороне? Будут ли цивилизованные страны снова вести религиозные войны? Кто более преступен — шах Ирана или религиозный фанатик Аятолла Хомейни, ниспровергший его? Или Амин, утверждавший, что несколько раз разговаривал с Богом? Гитлер заявлял, что Бог на его стороне. Церковь до сих пор не ответила, почему на протяжении столетий проводились гонения на так называемых еретиков... В этом вопиющем противоречии Прижляк видел признание человеком своих собственных сил, предопределение его судьбы. Он исследовал свой собственный «первородный грех» и решил, что он не так страшен, как утверждает церковь. Сатана превратился в посмешище, всего лишь забавный миф. Пугало. Зло исходит только от самого человека.

Прижляк был убежден, что зло представляет собой некое энергетическое поле в нашем сознании. Следовательно, мы можем научиться пользоваться этой энергией, как научились пользоваться такими парапсихологическими способностями, как телекинез, экстрасенсорное восприятие или телепатия...

Кьюлек сделал паузу, чтобы полицейские смогли переварить сказанное.