О том, как он спускался, мальчик сказал коротко. Отрезанный от подножия горы двумя потоками лавы, Фелипе вынужден был пожертвовать башмаками. Он бросил их на середину более узкого потока так, чтобы они легли рядом. Воспользовавшись башмаками как опорой, Фелипе в два отчаянных прыжка перемахнул через поток. Оглянувшись, он увидел, как башмаки пылали белым пламенем на огненно-вишневой поверхности лавы.

В дальнейший путь Фелипе пустился босиком по горячим камням, по обжигающей россыпи пепла. Он шел, пока мог, а потом пополз…

Окончив рассказ, Фелипе слабеющим голосом спросил:

– А где Луис? Ему надо спешить, чтобы успеть побывать на вершине до рассвета. Но он должен выбрать другой путь…

Джузеппе Висконти огорченно сказал:

– Луиса нет.

– Сбежал? Струсил? – оживился Фелипе.

– Нет, его увел отец.

Ребята рассказали о появлении капитана Ромеро и о том, как держал себя Луис.

– Я думаю, – сказал Джузеппе, – что Луис исполнит обещание и пойдет на Везувий завтра ночью. А мы понесем тебя в Сан-Джованни…

Но едва мальчики подняли товарища, как из ущелья послышались крики:

– О-э! О-э!!

– О-э-э!.. – хором завопили ребята. – Мы здесь!

И вскоре новая группа людей появилась перед изумленными мальчиками, которые никак не предполагали, что их ночное приключение наделает столько переполоха. На этот раз по крутому склону ущелья взобрались жители Сан-Джованни ди Ческо, и вел их старый Бруно, широкоплечий человек с военной выправкой, с мужественным лицом, покрытым шрамами от старых ран. За Джованни Бруно следовали отец Паоло Рангони, старший брат Себастьяно Ленци, мать маленького Пьетро Савелли и другие.

Сан-джованнским мальчишкам стало не по себе: они почувствовали, что их похождение добром не кончится и, пожалуй, за него придется расплатиться подороже, чем за налеты на чужие сады. Вид старших, которым после утомительной дневной работы пришлось покинуть постели и пройти ночью несколько миль,[5] был далеко не обнадеживающим. Ребятам со страху даже показалось, что кое-кто из пришедших прячет за спиной хворостины.

Джованни Бруно бросился к сыну:

– Мальчик мой, ты весь изранен!

Несмотря на жгучую боль от ожогов, Фелипе улыбнулся и гордо сказал:

– Отец, я был на Везувии!

– Да, я знаю о твоем споре с Луисом Ромеро. Хромой Томмазо нам все рассказал. Ты поступил безрассудно, сын мой, но я горжусь тобой!

Сан-джованнские мальчишки обрадованно переглянулись: как видно, дело с ночным побегом принимало благоприятный оборот.

Обнимая и лаская сына, Джованни продолжал говорить, и из его слов выходило, что Фелипе, совершив смелое восхождение, защитил свою честь, честь родного поселка, честь древней Нолы… Старый пылкий альфьеро[6] наконец договорился до того, что поступком сына спасена честь порабощенной Италии перед лицом ее угнетателей-испанцев!

У Фелипе уже не было сил слушать похвалы отца, и он устало закрыл глаза.

Джованни взял сына на руки, нежно прижал к груди и понес, бережно ступая по каменистой тропинке. За ним врассыпную двинулись остальные. Ребята держались поодаль. Они не верили приглашениям взрослых подойти поближе, хотя оказалось, что ни у кого из старших не было хворостин.

Тревожная ночь подходила к концу.

Занялось сумрачное утро, когда усталый отец принес крепко спящего Фелипе. Фраулиса с плачем кинулась к сыну, но Джованни удержал ее:

– Тише, мать! Мальчугану нужен покой.

Фелипе не проснулся и тогда, когда его ожоги смазывали оливковым маслом и бинтовали, меняли на нем одежду, укладывали в постель.

Спал Фелипе и в полдень, когда в дом Бруно ворвался встревоженный Лодовико Тансилло, друг и бывший сослуживец хозяина дома.

– Что с моим крестником? – вскричал Лодовико, изящный человек с длинными, зачесанными назад волосами и курчавой бородкой. – Мне сказали, что этой ночью он был на вулкане?

Увидев спящего мальчика, Тансилло успокоился, притих и попросил у Фраулисы пить.

– Я почти всю дорогу от Венозы бежал, – объяснил он. – Люблю шалопая: ничего не поделаешь, ученик!

Фраулиса, худощавая, изможденная трудом женщина средних лет, подала гостю кружку виноградного вина.

– Уж что правда, то правда, сер[7] Лодовико, – согласилась она. – Наверно, только святому Феличе под силу сосчитать, сколько вы потратили трудов, обучая мальчонку грамоте.

Тансилло рассмеялся.

– Без святого Феличе обойдемся: счет-то короткий. Мальчуган впитывает науку, как губка воду. Вы только подумайте: и месяца не прошло, как он узнал буквы, а уж читал «Божественную комедию» нашего гениального Данте![8] Да ведь мало того, что читал: после первого же раза многие стихи повторял наизусть. Прекрасная у Фелипе память, хотя в этом есть и моя заслуга: вот уже два года я стараюсь упражнениями развить эту его способность.

– Я не умудрен в книжном учении, друг Лодовико, – молвил Джованни Бруно, – но то, что вы говорите о Фелипе, наполняет мое сердце радостью.

– Какие вы, право, бесстрашные, мужчины, – сердито вмешалась Фраулиса. – Хвалите Фелипе вслух, а о том не думаете, что злые духи могут позавидовать и напустить на мальчика порчу.

– Э, синьора Фраулиса, – возразил Тансилло, – вы суеверны! Если человек верит в Бога и соблюдает уставы святой церкви, ему демоны не страшны.

– И я так же думаю, – подхватил Джованни.

Видя, что женщина, неубежденная их доводами, обидчиво поджала губы, старые друзья перевели разговор на другое. Джованни стал рассказывать о соперничестве сына с маленьким испанцем и о том, как Фелипе предложил разрешить спор.

Тансилло пришел в восторг.

– Клянусь Вергилием,[9] – вскричал он, – у мальчишки отважная душа! Я напишу об этом подвиге сонет.[10]

– И я уверен, – сказал Бруно, – что этот сонет станет так же широко известен, как и другие ваши стихи, как то прекрасное произведение, которое я помню наизусть:

Выслушав сонет, сер Лодовико разразился смехом:

– Э, дорогой мой, теперь я вижу, откуда у Фелипе такая память! Ведь я читал вам эти стихи только раз! Жалею, очень жалею, что вам не пришлось смолоду учиться, – из вас вышел бы толк!

Джованни Бруно сконфузился:

– Я не заслуживаю ваших похвал.

– Конечно, прошлого не воротишь, – молвил Тансилло, – и вам теперь уж не до науки, друг Джованни, но вы обязательно должны дать Фелипе образование.

Старый солдат грустно улыбнулся:

– Я бы и рад, да вы ведь знаете мои средства…

Вечером навестить Фелипе пришли его друзья во главе с Паоло Рангони и Себастьяно Ленци. Фраулиса не пустила их к больному.

– Но нам нужно рассказать ему важную вещь! – кипятился рыжий толстенький Себастьяно.

– Нет, нет! – Фраулиса решительно загородила дверь. – Ребенку вредно волноваться.

Только через два дня Себастьяно и Паоло прорвались к Фелипе, да и то лишь потому, что мальчик услышал их голоса и поднял бунт.

Ребята сели около постели больного и грустно смотрели на него. У Фелипе был жар, дыхание со свистом вырывалось из пересохших губ, повязки окутывали шею, руки, ноги. Но большие синие глаза смотрели гордо.

– Ну как, Луис подымался на Везувий? – был первый вопрос Фелипе.

Паоло отрицательно покачал головой.

– Значит, он все-таки струсил, и победа за нами! – торжествующе воскликнул Фелипе.

– Да видишь, какое дело, – заговорил Себастьяно, осторожно подбирая слова. – Вроде как будто его и винить нельзя… Отец его, барджелло, заставил Луиса дать клятву, что он не пойдет на гору…