За деревянной оградой перед мостом, ведущим к главным воротам, стояли полицейские. В нескольких шагах от них сели на землю двое штатских в костюмах защитного цвета, положили свертки около себя, поклонились в сторону дворца и выстрелили друг в друга. Спустя некоторое время двое полицейских подошли к ним, уложили в подобающей позе, отодвинули свертки в сторону, чтобы они не промокли в крови, и пошли за ограду. Полиция не мешала верноподданным уходить из жизни, а только следила за порядком.

На краю площади у самой балюстрады трупы лежали в несколько рядов. Все они были в военном. Я кивнул головой Сасаки и, показав пальцем в сторону балюстрады, быстро пошел туда. Здесь в три ряда ничком лежало около двадцати трупов. В последнем ряду около трупов не было ни конвертов, ни свертков. Во втором ряду - конверты с именами Дзинтана, Муссолини, Хатанака, Кацумата и Минэ.

Может быть, это объяснялось необычной позой моих друзей и тем, что смерть вообще преображает людей, но все они показались мне не похожими на себя. Дзинтан казался выше ростом, а Муссолини более толстым. Но сомневаться не приходилось - на конвертах значились их имена, и к тому же из-под Дзинтана торчал эфес его сабли из слоновой кости с серебряной отделкой. Я снял фуражку и поклонился. Затем выбрал место для себя. Позади Кацумата лежал труп, возле которого не было ни сабли, ни конверта. Я положил около него свою саблю, револьвер и конверт с предсмертным стишком и деньгами, решив умереть как раз между Дзинтаном и Кацумата.

Сзади послышалось шуршание гравия. Подошли три юнкера, откозыряли мне и, поклонившись в сторону ворот, сели на землю. Один из них отвинтил крышку фляжки, отпил глоток и передал другому.

Я взглянул в сторону Сасаки. Он отвел остатки своего отряда на другую сторону площади. Некоторые уже сидели на земле, другие стояли. Сасаки сидел впереди всех, низко наклонившись вперед, - он, по-видимому, уже кончился. Ему надо было зарезаться последним, а он поторопился, решил подать пример. Один из сидевших упал на бок с торчавшим в животе тесаком и громко закричал, затем стал корчиться. Раздались подряд два приглушенных выстрела, и двое впереди упали. Но стоявшие сзади медлили, очевидно заколебались. Я сделал им рукой знак - скорей! - но они не заметили моего жеста. Тогда я подбежал к ним и крикнул:

- А вы что стоите? Чего ждете?

Никто мне не ответил. Я повторил вопрос:

- Чего ждете? А где солдаты?

- Ушли, - сказал кто-то из мальчиков.

Они стояли, сбившись в кучу. Когда мы ехали по улицам и время от времени стреляли в воздух, эти юнцы держались молодцами, но здесь, на площади, их мужество быстро растаяло. Самому старшему из них было не больше шестнадцати лет.

- Садитесь и выполняйте ваш долг, - приказал я спокойным голосом. - Не позорьте звание смертника.

Сзади появились несколько человек. Судя по их виду, они попали сюда случайно и остановились поглазеть. Одни из них были в грязных фуфайках и коротких штанах, другие в рабочих халатиках. На отворотах их халатиков белели иероглифы: Сибаурский завод.

- Скорей! - Я кивнул головой мальчугану в очках и с белой повязкой на лбу. - Покажи своим друзьям, что ты японец. Подай пример. Письма и деньги приготовили?

- Нет... а винтовки мы оставили в машине, - ответил он, смотря в сторону, - и тесаки оставили...

- Нож есть у кого-нибудь?

После недолгого молчания кто-то ответил:

- Есть, но не годится. Перочинный.

Я полез в задний карман, но запасного револьвера там не было. Когда я вытаскивал руку, что-то выпало на землю - мешочек с амулетом. Я подобрал его и засунул обратно в карман.

- Господа учащиеся не хотят умирать, - прошепелявил кто-то сзади, - а вы заставляете насильно...

Я обернулся. Передо мной стоял пожилой субъект в измятой каскетке и в промасленном саржевом костюме.

- Не твое дело! - крякнул я. - Проходи. Нечего смотреть.

- Они совсем сопляки, им незачем умирать, - сказал другой, загорелый, в фуфайке с короткими рукавами. - Отпустите их.

- Иди, не мешай! Застрелю! - пригрозил им я, хлопнув себя по карману.

Круглолицая женщина в шароварах поддержала рабочего:

- Война кончилась... скоро по радио объявят...

- Если пузо чешется, валяйте сами, а других не тащите, - продолжал загорелый.

Я оглянулся. Учащиеся быстро, почти бегом шли в сторону театра "Империал". У меня не было никакого оружия. А этих было пятеро и одна женщина. Один из них на всякий случай снял деревянную сандалию с ноги и держал наготове.

- Бандиты! - сказал я сквозь зубы и плюнул. - Скоты.

Пожилой поцокал языком:

- Не надо ругаться. Не срамите себя перед смертью.

Тот, что стоял с сандалией в руке, хотел что-то сказать, но пожилой остановил его. Они пошли в сторону парка. Я долго провожал их взглядом, стиснув зубы.

Вот эти враги империи теперь поднимут голову. Кто будет бороться с ними, чтобы защитить парчовое знамя с августейшим гербом? Верные слуги государя сейчас умирают на этой площади. И чем больше будет трупов на площади, тем легче будет врагам империи осуществить свои черные замыслы.

Над площадью низко пролетели самолеты. Они сбросили листовки. Листовки медленно, как лепестки вишни, опускались на трупы. Я поднял одну, упавшую возле Сасаки. Она призывала всех верных слуг государя идти с оружием на гору Атаго - бороться до конца за честь и достоинство императорской хризантемы.

Я засунул листовку в карман. Теперь красные поднимут голову. Кто будет бороться с ними? Война кончилась, начинается другая!

Я направился к горе Атаго, но пройти к ней не удалось. Весь район уже был оцеплен полицейскими и жандармами, они никого не пропускали. Я подошел к пожилому полицейскому чиновнику и сказал:

- Я иду не к восставшим. Хочу пройти на гору и выбрать место для смерти. Только для этого.

- К сожалению... никого не пропускаем, потому что там засели бунтовщики. Лучше будет вам пройти на дворцовую площадь, там, кажется, нет оцепления, - ответил полицейский чиновник.

Я вынул коробку сигарет и предложил ему. Он поклонился и взял сигарету.

- На дворцовой площади уже собираются зеваки, - сказал я. - Не хочется на глазах у всех... Здесь, на горе, было бы хорошо.

- В таком случае идите в парк Уэно, - посоветовал чиновник, - там около храма Кан'эй никого нет. Только положите около себя визитную карточку или служебный пропуск и напишите адрес ваших родных. - Он снова почтительно поклонился.

Я пошел, сам не зная куда. Возбуждение, охватившее меня с ночи, проходило, как будто кончалось действие наркотика. Тело начинало мертветь, двигались только ноги. Я шел по какому-то пустырю, усеянному битой черепицей, кусками жести, закопченными камнями. Среди куч пепла торчали изогнутые фонарные столбы и черные деревья с остатками ветвей. За чугунной оградой в щели стояли, вцепившись друг в друга, черные куклы - заживо сгоревшие люди. Я выбрался на асфальтированную дорогу с трамвайными рельсами. Шли люди с узелками - и люди и узелки были такого же цвета, как выжженный пустырь.

Я дошел до уцелевшего квартала. Около громкоговорителя стояла толпа. Полицейский делал знаки рукой прохожим и велосипедистам, чтобы они остановились и сняли головные уборы. До меня долетели слова:

"Заботиться о благоденствии подданных империи и стремиться к тому, чтобы все страны разделяли радость совместного процветания, - таков завет моих небесных предков, и я неустанно действовал в этом направлении... Когда я думаю о верноподданных... мои пять внутренностей разрываются от скорби..."

Это был голос государя - его указ о прекращении войны. Толпа стояла молча, не двигаясь, не выражая ни скорби, ни радости. Начали играть государственный гимн. Толпа продолжала молчать.

Я прошел еще несколько кварталов, сравнительно мало пострадавших, но совсем пустынных. На углу улицы перед сгоревшей полицейской будкой лицом ко мне стояла молодая женщина со сбившейся набок прической и укачивала ребенка, привязанного к спине. Я подошел к ней и спросил, какой это квартал. Женщина улыбнулась и ответила: "Я теперь стала журавлем и скоро улечу". Затем, игриво покачивая головой и притопывая, она повернулась ко мне спиной. К ее спине была привязана цветочная ваза с отбитым горлышком. Я опять пошел, едва волоча ноги и пошатываясь. На одном из трамвайных столбов я прочитал название остановки и понял, куда меня привели ноги. Поднявшись по крутой узенькой улице, я свернул в первый переулок и дошел до ворот дома Осьминога. Но дома не было - куча досок, обломки дверей, битые черепицы, осколки посуды. Около покосившихся ворот валялся измятый железный шкаф. Дом, очевидно, был разнесен гранатами.