— Как не помните? — растерялся Николай Николаевич. — Не может этого быть!

Тут его осенила догадка:

— А, понимаю: мы победили, вопрос окончательно закрыт, и нам теперь уже светят иные маяки. Я правильно понял?

— Постой, постой, — потирая лоб рукой, сказал старик. — Не суетись, дай сообразить. Открытый доступ… доступ открытый… а, собственно, к чему?

— К книгам, конечно.

— К книгам? — Старик поднял брови и захохотал.

У Николая Николаевича упало сердце.

А старик продолжал хохотать.

Наконец, отсмеявшись, он вытер слезы и заговорил с гневным юношеским напором:

— К книгам, говоришь? Открытый доступ к книгам? С ума сошел, мальчишка! Да бронированные двери надо сделать у книгохранилищ! Замуровать их наглухо! Фотоэлементы поставить — и никакого доступа ближе чем на десять шагов! Открытый доступ к духовным ценностям, что за бредовая идея! Разворовывают, растаскивают по домам, по частным коллекциям! И, главное, не из нужды: из чистого тщеславия! Нет, господа хорошие: компьютеры у вас есть — вот и сидите перед мониторами, выпучив глаза, а от книг — руки прочь, будьте любезны. Меня за это Скупым Рыцарем называют. Открытый доступ к книгам, это ж надо вообразить! Поверить не могу, что в молодости я был так глуп и наивен…

Это были страшные слова.

Но Николай Николаевич еще не верил.

— Вы хотите сказать, что вы больше не боретесь за открытый доступ? — упавшим голосом спросил он.

— Более того! — с вызовом ответствовал старик. — Я борюсь против этой безумной и вредоносной идеи!

— Значит, вы изменили… то есть, я изменил своим принципам? — допытывался Николай Николаевич. — И когда это с вами, то есть со мною случилось?

— Никаким принципам я не изменял! — возразил старик. — Сами принципы изменились.

— Да, но как же… как мне жить теперь? — жалобно спросил Николай Николаевич. — Я был счастливым человеком, я знал, зачем жить. Вы отнимаете у меня смысл жизни.

— Ложная проблема, — отвечал старик. — Была бы жизнь, а смысл найдется.

— Ну, нет, — всердцах проговорил Николай Николаевич. — И зачем только я надумал к вам заглянуть? Уж лучше бы я никогда вас не видел. Прощайте.

Он положил зеркало на стол отражением вниз, прижал ладонью, подержал, снова поднял, заглянул: старик по-прежнему глядел на него из глубины, склонив голову к плечу и редко мигая.

Николай Николаевич дунул в зеркало, потер рукавом — отражение не пропадало, только бледно улыбалось и кивало головой.

— Прощай, мой юный друг, прощай.

— Да как его выключить, черт побери? — в отчаянии вскричал Николай Николаевич.

Тут зеркальце выскользнуло из него рук, ударилось о кафельный пол — и разбилось вдребезги на мелкие осколки.

Долго еще библиотекарь сидел на краю ванной и понуро смотрел себе под ноги.

— Ну, нет, — повторял он. — Ну, уж нет. Принципы, видите ли, у него изменились. Мои не изменятся. Никогда. Слышите? Ни-ког-да.

Потом встрепенулся и на цыпочках прошел в комнату.

Степан Васильевич сладко спал, взмурлыкивая во сне и прикрывая лапой нос.

Значит, есть время убрать в ванной.

И непременно вынести осколки на улицу, в ближайшую же урну.

Проснулся Николай Николаевич от холода.

Было еще темно, но в коридоре горел свет.

Из-под двери дул ветер с сильным запахом лестничной площадки: мусоропровод, остывший табачный дым, ржавые трубы.

Степана Васильевича на постели не было. Сундука тоже не было и в помине. «Не иначе обчистили,» — буднично подумал Николай Николаевич, поднялся, натянул джинсы, клетчатую рубаху, сунул ноги в шлепанцы и вышел в прихожую.

— Стёпа! — позвал он. — Стёпушка, Стёпа!

Кот был тут как тут: сидел возле закрытой кухонной двери лохматый, вроде чем-то сконфуженный. Свет на кухне тоже горел.

— Я, Стёпушка, тебе тут зеркальце разбил, — признался Николай Николаевич. — Ладно?

— А то я не знаю, — глядя в сторону, сказал рыжий кот. — Ладно, спишем, нам не впервой. Тут вон гости к тебе. Ждут, когда встанешь.

— Какие гости?

— Что за глупости спрашиваешь… — рассердился кот. — «Какие гости, какие гости…» — передразнил он. — Добрый хозяин таких вопросов не задает. Гости — и всё.

— Так ведь ночь на дворе!

— Дверь не надо оставлять нараспашку, — наставительно сказал Степан Васильевич. — Тогда и ходить по ночам не будут.

Николай Николаевич подошел к кухонной двери, приоткрыл, нерешительно заглянул.

На диванчике-уголке, задумчиво глядя в темное окно и опустив на колени руки, в расстегнутом пальто сидела его дивная фея.

Вид у нее был немного ошеломленный: так бывает, когда после толкотни и давки на остановке тебя вдруг впихивают в полупустой вагон.

Николай Николаевич обомлел.

Он ждал этого, но этого быть не могло.

— Как?! — Николай Николаевич оглянулся на кота, который, облизываясь, всё еще сидел в коридоре. — Кто это? Что это?

— Не узнаёшь? Молодка твоя Асланова Дина. Погладить меня изволила.

— А сундук?

— Что сундук?

— Где сундук, я спрашиваю?

— Чей сундук?

— Твой!

— То-то и оно, что мой, — буркнул кот. — Как пришел, так и ушел: ножками.

— А она?

— Что она?

— Кончай, Степан Васильевич! — взмолился Николай Николаевич. — Твои ведь штучки!

— Вот еще, — усмехнулся кот.

И по виду его было непонятно, врет он или просто обманывает.

— Убери сию минуту! — зашипел на него Николай Николаевич.

— Возьми да и выгони, коли не нравится, — резонно ответил кот. — Я при чем, если скус такой? Явление. Мне явления не положены. У меня такого права нет — живых людей вызывать. Может, искус, а может, предлог или, скажем, совпадение сути…

Рыжий кот изъяснялся непонятно, значительно и готов был говорить еще долго, но тут пол под ногами Николая Николаевича хрустнул.

Фея резко обернулась, вскочила. В лице ее не было ясности, утомленное ночное лицо.

— Простите, — торопливо заговорила она, — может быть, я назойлива… Но мне не к кому было идти. Понимаете? Не к кому! Разумеется, вас я совсем не знаю. Но это еще лучше показывает, в каком отчаянном положении я очутилась… Дело в том, что… Да не стойте же вы в дверях, наконец! — вспыхнула она. — Глупо, и соседи могут увидеть, а мне это ни к чему.

— У меня нет соседей, — тупо сказал Николай Николаевич, придерживая дверь рукой.

— Я знаю! — резко сказала она. — Это так, машинально. Привычка с ходу мотивировать. Я знаю, что вы живете один. Собственно, это и есть одна из причин, почему… Но давайте по порядку. Может быть, вы все-таки войдете?

— Ничего, я здесь постою, — сказал Николай Николаевич.

— Ради бога, — ледяным голосом проговорила она. — Я и сама могу подойти.

Но не сделала ни шагу, осталась стоять спиной к окну.

— Может быть, вы спросите, как я сюда попала?

— Нет, — печально сказал Николай Николаевич, — этого я ни за что не спрошу.

— А напрасно. Ничего странного здесь нет. Просто шла по улице и думала о вас.

— Среди ночи?

— Да, среди ночи, почему бы нет? Разве я не могу думать о вас в любое время суток?

— Хорошо, не будем больше об этом.

— Правильно, не будем. Вошла в ваш подъезд, поднялась на ваш этаж. Дверь вашей квартиры была плохо захлопнута… Вот и всё. Вы же очень рассеянный, Николай Николаевич. Вы не замечали, как я полгода ходила за вами по пятам.

— Вы? За мной? По пятам? Полгода? — Николай Николаевич прижал руку к сердцу.

— Да, целых полгода. Сначала мне было смешно, вы так странно размахиваете руками на ходу, горбитесь, разговариваете сами с собой, читаете вслух стихи. Разумеется, я ходила не одна. С девочками из класса. Построимся гуськом — и шагаем за вами следом. Все оборачиваются, смеются, а вы так ни разу и не заметили. Девчонки хохотали как сумасшедшие, бросали в вас ледышками, кривлялись. Это еще зимой началось. А потом мне надоели эти шутки. Если это можно назвать шутками. Детские глупости. Две недели назад мы стояли у ворот, я и наши девочки. Знаете, где я живу? Точнее, жила. Нет, конечно. Впрочем, это неважно. Короче, они опять начали глупить. Оборжали вас, так это у нас называется. Вы прошли мимо и даже не взглянули. Тогда я сказала девчонкам: «Вы дуры, а он человек. Он живет своей жизнью, а у вас своей жизни нет». Разругались все со мной и ушли, а я вас догнала. Вас легко догнать, вы медленно идете. Дошла за вами до самого дома, по лестнице поднялась, всё хотела заговорить, но вы так странно под ноги себе смотрели… Очень угрюмо. И я подумала: не сейчас. А потом этот дурацкий инцидент с Уайльдом. Если вы придали этому значение, то ошибаетесь… Прошли тургеневские времена. Многие даже бравируют этим. И я — предупреждаю вас — совсем не исключение. Но с этим парнем мне было всё равно. Что да, что нет. Он — функция, не больше. Производное от моей самостоятельности.