О если муж ваш бежит безнадежно за плодотворящим зеббом-фаллосом своим невесть пенно куда-то — о мудрые! — не надо ему мешать, как нельзя мешать камнепаду в горах иль разливу весенних рек в полях...
Айх !.. Тут улыбается сам Господь Миров Аллах!..
И беглый Ходжа долго шел скакал как козел-архар в горах в туманах у родной реки Кафирнихан.
Весна, первоначальная текучая талая была когда человек после зимы залежалой ежемгновенно готов к великому соитью всепоглощающему
И Ходжа пожалел в речном шалом ветре что много ночей и семян он истратил в одном гнезде Хуршеды Аменхотепп отнимая свой великий зебб усладитель у других жен и дев взыскующих...
А а а Ходжа бежал растопыренно распаренно распаленно раскаленно в одном одеяле павлиньем вдоль курящейся вечнобьющейся как в вечном соитье реки Кафирнихан...
...О океан сладчайших соитий! я плыву растворяюсь в тебе!.. где жена моя? где семья моя? где семейные тошные как осенние листья одеяла бархатные мои? И тут на брегу Кафирнихана стояла Мусобикка-Хальда о тринадцати спелых зрелых летах с кумганом речной воды и она расплескала всю воду когда увидела несущегося в одеяле павлиньем великого Ходжу Зеббоносца о котором с детства спелого слышала яро и воздыхала уповала мечтала.
И тут алое необъятное одеяло упало с яростного ослиного тела его но необъятный ствол удерживал навесу набегу родильное одеяло бамбук камыш — но где где где ты брат видел такой бамбук? такой камыш? только меж ног великого Ходжи! Только!..
— Ах Мусобикка тринадцатилетняя с тринадцатью плетеными змеиными курчавыми косичками а ты спелая не хочешь посидеть на одеяле этом бушующем павлиньем?
А я расплету все твои тринадцать девичьих косичек и заплету четырнадцатую курчавую меж уж уже переспелых шелковых персиковых абрикосовых ног ног ног твоих заждавшихся застоявшихся? а?
— Ай Ходжа я ужаленная златомедовая пчела оса! я люблю сидеть на деревьях на ветвях на гладких сучьях суках! ай люблю!
Ай обильное одеяло держится на одном стволе ай ал ай а как я удержусь? а не поникнет не рухнет сук ствол зебб фаллос твой а? а? а?..
— А на таких стволах держится не только обильное тяжкое павлинье одеяло а весь мир земной держится на этом суку стволе а я думаю что и загробный мир тоже стоит висит покоится ярится сладко на нем на нем на нем! ойе! ойе! ойе!
Садись на ствол весело и я заплету четырнадцатую курчавую каракулевую косичку меж твоих веселых бушующих лакомых ног ног ног... Ойе!..
И она села на сук на ствол нос одеяло на нем а Ходжа косичку курчавую из первых юных кудрей меж ног её мудро заплел...
....Ойе! весной даже лазоревая прозрачная струистая стрекоза мечтает о погромном зеббе фаллосе стволе неистового кровомутного осла осла осла! Ойе! Айя!
А потом Ходжа снял одеяло и они легли на одеяло и Ходжа лежал забвенно сонно на одеяле а Мусобикка-Хальда весело плескалась пласталась терзалась терялась скакала удавалась услаждалась на неистовом зеббе его... Ойе!
Но потом она изнеможенно пала рухнула с непомерной живой высоты необъятного ствола и уснула великим родильным сном девственницы зачавшей несвятого младенца острозеббого.
Тогда великий Ходжа благодарно поцеловал уж не дитя уж не деву а грядущую приречную жену матерь и собрал разгромленное разрушенное одеяло алое павлинье все еще павлинье а местами малиновое от девственницы нарушенной и пошел опустошенно обрадованно вдоль реки бьющейся в вечном соитье о котором только мечтал великий зеббоносец.
А жена его Хуршеда Хаммураппи ХХХХ до нашей эры и до всех эр с молниевидным каратагским ножом для убиенья быков хотела убить его когда он сонно лежал витал в одеяле как новорожденный но учуяла что это только начало его зеббодеяний и пошла за ним с нагим приготовленным ножом ибо была любопытна более, чем ревнива, как и все жены на земле...
А Ходжа уж не бежал а шел радостно упоенно вдоль родной реки бьющейся в вечной судороге соитья белопенной пенножемчужной алмазно-рассыпчатой...
А Ходжа шел радостный раздольный летучий как всегда радостно необъятно грядет по земле муж только что сошедший с удоволенной опустошенной колодезной жены сладчайшей сладимой детотаящей....
Но! Но! Но!
Тут у реки лежали сахарные женовидные мраморные гладчайшие приречные валуны валуны валуны бараньи лбы но меж них и прилепляясь к теплу их сливаясь с ними лежала сахарная валуноногая с ягодицами валунами телесными живыми с грудями альпийскими снежными и персиковыми миндальными во цвете сосками великая вдова-валун Хайдара-Хур-Нур-Хайдарабад-Хайддада...
И она лежала на солнце нагая средь валунов и она была живой валун средь валунов.
И она загорала средь белых белых белых валунов и была средь них неразличима...
И Ходжа не учуял ее но его чуткий зебб великого женолова восстал учуял узнал как баран чует ход скорпиона под майским мшистым камнем.
И тогда великий Ходжа покорился зову зебба продолжателя рода его и покорно благодарно возлег на валуны Айдары Хмур Кнур Хайдарабад на живо дышащие Сахары мраморы шелка кожи атласы льстивые текучие плоды ее и прилепился к ним и изнемог истратился истек усладился на них и под ними...
Тогда жена Хуршеда плачущая воздела вознесла нож жены верной над живыми валунами бьющимися в тленном соитье близ бьющейся в вечном соитье реки но потом опечалилась и поникла... И поник справедливый нож её...
Тогда мыча от сладости прошедшей Ходжа взял в руки алое павлинье одеяло и хотел накрыть им спящую Хайдрру валунную атласную но она во сне сбросила жаркое одеяло ибо тело её пылало от зачатья ибо в ней всходили бешеные семена великого зачинателя принимались приживались набухали яро избыточно и Ходжа взял одеяло и пошел вдоль реки ибо Хайдара уже была чреватое лоно земля пахотная великого зачатья и в ней уже взялся собирался новый, маленький юный птенец Ходжа Насреддин... И в этом было бесемертие великого Мудреца...
А жена верная Хуршеда неслышно пошла за ним ступая в приречном нежном песке что напоминал ей мягкие уступчивые руки и ноги и губы ласковые шепчущие ночные великого мужа её Ходжи Насреддина...
Хайяяя!.. Хуршеда ослепленная остановилась и дивилась и любовалась и затаилась за цветущим древом миндаля.
А средь цветущих кустов стоял бухарский алый розовый отрок мальчик а а в руках миндальных его было самаркандское зеркало с витой золотой ручкой и мальчик гляделся радостно в зеркало и кисточкой исполненной сурьмы синьцзянской красил себе извилистые ресницы и брови.