Действительно, как?

— Дело вот в чем, Алексей. У каждого человека есть свое… назовем его так: "запретительное слово". С помощью этого слова, мысленно его произнося, человек гонит от себя ненужные, недостойные, постыдные мысли. У тебя тоже есть такое слово. Я его знаю, но необходимо, чтобы ты осознал его сам. Вот ты уже десять раз мысленно произнес одну неприятную для тебя фразу и всякий раз выключал ее одним и тем же словом.

"Какую еще фразу? — подумал я. — Что он мелет? Какой же я тупица! Ай, ладно…"

Петров быстро поднял указательный палец.

— Вот, вот.

Я понял.

— Проверь себя: всегда ли ты пользуешься этим словом? Подумай о неприятном.

"Не так он со мной занимается, — подумал я. — Как с дурачком, по облегченной программе. Ай, ладно…"

— Теперь так, — продолжал Петров. — Этим ключом ты можешь пользоваться для самоконтроля. Допустим, тебе надо ответить на вопрос…

Довольно быстро я понял, как надо обращаться с ключом, как прерывать себя в уме, как возвращаться к тому, что подумал раньше.

Мы поиграли в забавную игру: "А собственно, с чего это пришло мне в голову?"

Всё это было легко, я бы сказал — слишком легко. Может, только для начала?

— Именно для начала, — успокоил меня Петров. — Завтра я научу тебя, как избавиться от этого слова. А не то в голове будут сплошные ладушки: «ладно» да «ладно». Ну, утомился? А теперь повтори: "Удивительное дело, я совершенно не устал".

"Удивительное дело… ай, ладно!.. я совершенно не устал!" — подумал я.

Это было несложно, но до полетов под куполом еще ой как далеко!

В столовой после утренних уроков я увидел одарёнышей в полном комплекте.

Все были в синей форменной одежде, кроме меня и Дениса Дмитриенки. Белобрысый красовался в немыслимом кремовом блузоне с черным шейным платом, брюки на нем были тоже кремовые, сильно расклешенные. Жених да и только.

За столом рядом с ним и Леночкой Кныш сидела толстенькая девчонка с невыразительным, как будто заспанным лицом. Маленькие глазки, крохотный носишко, толстые щеки — и никакого гребня на голове: жиденькие косы двумя петельками, справа и слева. Из-за этих петелек на затылке у толстушки был некрасивый вертикальный пробор.

Как я понял, это и была та самая невидимая Ритка по прозвищу Черепашка, которой, если верить Соне Москвиной, я чем-то понравился.

Внешность Риткина меня разочаровала: лучше бы она была похожа на Соню, пусть даже с хохолком. Но — увы.

А вот на Черепашку она и в самом деле была похожа.

Если только Черепашки заплетают косы и умеют краснеть.

Увидев меня, Рита вспыхнула, как маков цвет, и низко наклонилась над тарелкой.

Белобрысый с Леной переглянулись и стали смеяться.

Ну, еще бы: девочке понравился мальчик, это же смешно до икоты.

Бедная Черепашка, она не умела блокироваться! Для одаренышей она была прозрачна, как вот этот стеклянный кувшин с водой.

Ей не помогло бы, даже если бы в эту минуту она стала невидимой: мысли не спрячешь.

Но, в конце концов, это не моя печаль: пусть учится.

Подумав так, я сосредоточился на своем меню. Сегодня мне была желательна холодная гречневая каша с молоком. И молочный опять-таки кисель.

Всё это я обнаружил в глубинах никелированного прилавка — и почувствовал себя увереннее: ничего, потихоньку освоимся.

Соня Москвина сидела с двумя переростками, которых я тоже видел впервые.

Один из них, широкоплечий, с ярко-синими глазами и наголо остриженной головой, беззастенчиво меня разглядывал. Перед ним на столе было пусто: видимо, уже всё сожрал.

Другой, чернявый и бледнолицый, с заметным шрамом на щеке, усердно кушал. У него гребень был, да еще какой: полуметровой высоты, из шести перьев ярко-красного цвета.

Вот теперь вопрос насчет хайеров был окончательно закрыт: пусть тот, кто хочет, изображает из себя попугая, остальных это не касается.

Но вот рассадка… Три плюс три плюс один. Возможно, всех остальных такая формула игры устраивала, но не меня. Я не собирался быть вечным новичком и одиночкой.

Что ж, сделаем первый ход.

Я подошел к Сониному столику, поставил свой поднос на свободное место.

— Привет, ребята. Меня зовут Алексей. Алексей Гольцов.

Стриженый показался мне заводилой, поэтому я протянул руку сперва ему.

— Олег, — сказал стриженый.

Рукопожатие его было по-спортивному крепким.

А вот с бледнолицым номер не прошел: этот тип сделал вид, что не видит моей протянутой руки, и продолжал есть винегрет, уставившись в него с таким видом, как будто там попадаются гвозди.

Я понял, что это и есть тот самый Юрка Малинин, который врет, что умеет прослушивать даже учителей.

Да, но что я ему сделал, этому Малинину? Даже про его дикий хайер я не успел подумать ничего плохого.

Делать нечего, пришлось руку убрать.

Но бледнолицему было мало моего унижения: видимо, ему захотелось оттянуться за мой счет по полной программе.

Он взглянул на меня и блатной скороговорочкой произнес:

— Только с ветки — и уже корешиться. Борзой!

Я не сказал ни слова, только посмотрел бледнолицему в глаза и дал ему возможность прослушать всё, что я думаю о таких, как он, склочниках.

А потом как ни в чем не бывало обратился к черноглазой молнии:

— Что, Софья, попало?

Соня пожала плечами.

— Да нет, побрюзжали — и всё. А как твои волдыри?

Ответить я не успел: бледнолицый опередил меня новым наездом.

— Эй, как тебя, Гольцов, ты что, пластилиновый? — спросил он.

— Нет, — ответил я. — А ты?

— Я тоже нет. И нечего лепиться в комок. Видишь, тесно у нас. А кругом полно свободных столиков.

— Да я и не собирался к вам подсаживаться, просто мимо проходил, — возразил я. — Вижу — красный какаду. Подошел посмотреть поближе.

Я был уверен, что со словами "Это кто здесь какаду?" Малинин начнет подниматься. А я стою над ним, и у меня в руках поднос с гречневой кашей и молочным киселем, это грозное оружие — в умелых, естественно, руках.

Но Юрка предпочел более спокойный вариант, что не удивительно: ведь ему были известны мои мысли.

— Ну и как, посмотрел?

— Посмотрел. Какаду — он и есть какаду, просто другая расцветка.

— Молодец, — сказал Юрка и радостно захохотал. — Языкастый мужик. Не пропадешь. На зоне таких уважают.

Комплимент был очень лестный, но только глупцы отвечают на комплименты.

Поэтому я ничего и не ответил: просто перенес свой поднос на соседний столик.

В столовой было тихо, все ели молча, время от времени вопросительно поглядывая друг на друга. Стриженый, судя по выражению его лица, вел мысленную беседу с Соней и что-то ей внушал, а она виновато оправдывалась.

Надо же, подумал я, такая бойкая девчонка — и позволяет себя отчитывать.

Вдруг белобрысый Дмитриенко громко сказал:

— Да, золотко, но ты-то ему совсем не нравишься, вот в чем беда.

Лена фыркнула, а Черепашка уронила ложку в тарелку.

Я решил вмешаться: что такое, наших обижают.

Поднялся, подошел к Черепашке и сказал:

— Знаешь что? Здесь слишком много про нас с тобой говорят. Садись лучше ко мне.

Не поднимая глаз, Черепашка помотала головой, щеки ее стали совсем пунцовые.

— Да пойдем, пойдем, чего там, — сказал я и, не дожидаясь ее согласия, поднял ее поднос и переставил на свой стол.

Все переростки внимательно наблюдали за этим перемещением.

Три плюс два плюс два: сложилась новая реальность. Привыкайте, ребятки.

— Меня зовут Алексей, — сказал я, когда мы сели. — А тебя?

Черепашка с укором взглянула на меня, как бы желая сказать: "Зачем притворяешься? Ты отлично знаешь".

Но я же не видел ее вчера вечером, всё это были только предположения.

— Рита, — помедлив, ответила она.

— Давно ты здесь?

— Давно.

— Нравится?

— Ничего.

Ох, какие мы разговорчивые.