Мы остались втроем: я, Софья и Олег.

То есть, внешне ничего не изменилось, но исчезли шумы и помехи, которых Юрка и Денис напустили в нашу комнату. Юркина дистанционка жужжала, как испорченная лампа дневного света, а Дмитриенко, по-моему, где-то искрил.

Надо будет посоветовать им зачистить контакты.

Впрочем, неизвестно, какие побочные шумы сопровождали мои собственные мысли: в дистанционке я был еще новичком.

— У тебя всё? — спросил меня Олег.

— Нет, еще два вопроса, — сказал я. — Первый — насчет говорящих стрекоз. Не кажется ли вам, что это слишком — даже для ЮНЕСКО?

Соня засмеялась.

— ЮНЕСКО здесь ни при чем, — серьезно ответил мне Олег. — Это я их напустил.

Я опешил.

— Что ты хочешь этим сказать?

— То, что слышал. Наделал — и напустил. В твою честь, между прочим.

— А это как понять?

— Ну, в день твоего приезда.

— А зачем?

— Чтобы тебя развеселить. Ты шел такой мрачный. И думал как раз про насекомых.

Я? Про насекомых?

Ах, да. Я думал о том, кто все эти цветы опыляет.

— Если эти дурочки тебя раздражают, могу убрать, — сказал Олег. — Их всего-то штук двадцать.

— Да нет, пускай летают, — великодушно разрешил я. — Вежливые. Интересно только…

Я замялся. Что-то с этими стрекозами было не то, но что именно — я никак не мог припомнить, сколько ни старался.

Олег терпеливо ждал.

— Интересно, — сказал я наконец, — почему они говорят с немецким акцентом?

— Это ты у них спроси, — ответил стриженый.

Ответил — как отрезал. И окончательно спугнул мою недодуманную мыслишку.

А Соня обиделась за своего возлюбленного:

— Подумаешь, какой привередливый! "С акцентом говорят…" Попробуй, сделай сам! Знаешь, у них головки какие маленькие?…

— Я адвокатов, кажется, не нанимал, — остановил ее Олег.

И Соня послушно умолкла.

"Совсем затюкал человека!" — подумал я, нарочно сняв блокировку.

Приподняв бровь, Олег принял мою мысль к сведению.

— А второй вопрос? — напомнил он.

— Второй и последний вопрос — какая у вас специализация.

— В смысле — к чему нас готовят? — уточнил Олег. — Что тебя интересует?

Я кивнул.

— Видишь ли, — Олег помедлил, — об этом у нас не принято рассказывать.

— Почему?

— Ну как тебе объяснить…

— А свою специализацию ты уже знаешь? — быстро спросила Соня.

— Знаю.

— Расскажи.

Я смутился: никакого секрета здесь не было, но рассказывать не хотелось, это было слишком… это было частью меня самого.

— Вот видишь, — удовлетворенно сказала Соня, — о таких вещах не говорят.

— Но в целом… — проговорил я с запинкой, — в целом это хорошее?

— В целом — да, — ответил Олег. — Верно, Софья?

— Да, — с радостной готовностью откликнулась она.

Во как они работают дуэтом, подумал я.

— Это у вас, — не унимался я. — А у тех?

Я мотнул головой в сторону стены, за которой прятались Юрка, Денис и хворая Леночка Кныш.

— У них тоже, — уверенно ответил Олег. — Так, придуряются чуть больше, чем надо.

— Это у них получается, — согласился я.

Мы попрощались и разошлись по своим конуркам.

Точнее, Соня осталась у себя, а Олег отправился на улицу погулять у бассейна.

Я хотел пойти с ним, но он сказал, что предпочитает одинокие прогулки.

Ну и черт с ним, мы не набиваемся.

Пусть гуляет, пусть беседует со своими недоразвитыми стрекозами.

Тоже мне, Чулпанский Левша.

Жизнь продолжалась без каких бы то ни было осложнений: пробуждение под петушиные крики, завтрак, учебный корпус, обед, тихий час, купание, полдник, снова занятия, легкий ужин, вечернее купание, чтение лежа в постели, спокойный сон — и вновь пробуждение под щебет будильника.

Я взял себе за правило непременно блокироваться на ночь, и это стало ритуалом таким же обязательным, как вечерняя чистка зубов.

Ложился с какой-нибудь дурацкой мыслью типа "Редиска не ягода, хотя и похожа" — и просыпался с пустой и свежей головой, в которой одиноко мерцала эта искра интеллекта.

К моему глубокому сожалению, чудные сны-полёты среди звёзд и сияющих скал блокировка сожрала: теперь я вообще ничего не видел во сне, за исключением злосчастной редиски… ну, не обязательно редиски, это я так, для простоты: приходилось любоваться во сне только тем, что я выбрал себе на ночь в качестве ширмы.

С некоторым огорчением я отметил также, что краски школьного сада стали для меня куда менее яркими: цветы и бабочки как будто бы поблекли, а пальмы у бассейна и вовсе пропали из поля моего зрения, я вспоминал про их существование лишь тогда, когда рядом со мною бухался об землю перезрелый кокос.

Дни шли за днями без каких бы то ни было происшествий.

Если не считать мелочей.

Знаете, как бывает в замкнутых группах? Случайно сказанное слово, неверно истолкованный взгляд — любой пустяк может стать причиной для смертельной обиды, а то и шумного скандала.

Вот, скажем, событие века: вслед за Соней от идиотского хайера отказался и Диня Дмитриенко. Казалось бы: кому какое дело? Разве человек не властен над своей внешностью?

Но эта мелочь вызвала бурное возмущение Леночки Кныш:

— Знаешь, на кого ты стал похож? На альбиноса.

— А твое какое дело? Я же не говорю, на кого похожа ты — с этим пучком зеленой тины на голове.

— Ну, и на кого же?

— На древесную лягушку.

Рита была права, наши летуны ссорились почти ежедневно: ругались, не стесняясь посторонних, в учебке, в столовой, в бассейне.

Иногда настолько увлекались этим занятием, что не утруждали себя блокировкой и даже кричали друг на друга вслух.

— Пойдем полетаем! — предлагала Леночка.

— Да ну, надоело! — отвечал Денис. — Каждый день одно и то же. Развлекайся одна.

— Одной неинтересно.

— А мне неинтересно вдвоем.

— Ты забываешь, что, если бы не я, тебя бы здесь не было.

— Ты уже сто раз это говорила. Скажи еще, что ты меня на улице подобрала.

— Так это же правда!

— Даже если правда, всё равно я больше не хочу это слышать. Уеду я отсюда.

— Да брось, никуда ты не уедешь. Опять на чердаке захотелось ночевать?

— Пойду работать в дом моделей.

— Так тебя туда и взяли. Версаче недоделанный.

— Ладно, отстань. Мне надо письма писать.

— Да кому тебе писать?

— "Кому тебе, кому тебе…" Совсем по-русски говорить разучилась!

И так далее в том же духе.

Невидимые миру слёзы.

На другой день после этой ссоры Леночка тоже размочила свой зеленый гребешок, и они с Денисом помирились.

Таким образом, попугайское большинство превратилось в абсолютное меньшинство: теперь только Малинин продолжал носить свой красный гребень.

Временами, задумавшись, он трогал свою прическу рукой, и видно было, что гордое одиночество его тяготит.