Внизу у лифта меня ждал директор Иванов.

Как он здесь оказался раньше меня — уму непостижимо.

Но я очень обрадовался, когда его увидел.

— Здравствуй, Алексей! — сказал Иванов. — Поздравляю с прибытием.

Я огляделся.

Зеленые газоны, прямые мощенные светлыми плитами дорожки.

Кусты, усыпанные крупными желтыми цветами, деревья, тоже все в цветах, только светло-сиреневых.

За деревьями виднелись невысокие серые и голубые строения.

Легкий теплый ветерок.

В воздухе монотонное жужжание.

Купол над головой был прозрачен, как небо.

— Нравится? — спросил Иванов.

Я кивнул.

— Там общежитие, — показал он рукой. — Жилые комнаты на втором этаже. Столовая — на первом. Твоя комната номер семь. Ключ внутри, на письменном столе. А это — учебный корпус.

И в эту минуту купол над головой потемнел, набежали тучки, хлынул дождь.

То есть дождя-то я не почувствовал, а только увидел, как по склонам купола побежали, широко разливаясь, потоки мелкой воды.

С шорохом проползла ветвистая беззвучная молния, стекло купола ярко засветилось, потом померкло. Землю под ногами встряхнуло: должно быть, молния ударила неподалеку.

— Вот так и живем — на семи ветрах, — весело сказал Иванов. — Ну, ступай. Извини, что я с тобой на ты перешел, у нас в школе так принято. Отдохни с дороги, хочешь — в бассейне окунись. Пообедай. Сегодня ты свободен. Осмотрись, познакомься с ребятами. Ну, а завтра с утра приступим к занятиям. Программа ясна?

— Ясна.

— Тогда пока.

И Иванов скрылся за толстым столбом лифтовой шахты.

Мимо пальм, увешанных пудовыми кокосами и желтыми гроздьями фиников, мимо сине-зеленого бассейна с вышкой я пошел к двухэтажному жилому корпусу.

В саду не видно было ни одной живой души.

Я шел и рассматривал желтые колокольчики на кустах. Таких крупных, размером с чайную чашку, цветов я не видел даже в кино. В середине каждого цветка торчал большой кудрявый пестик.

Те сиреневые цветы, что падали с деревьев, были ненамного меньше.

Оглянувшись (не смотрит ли кто) я поднял с дорожки один такой цветочек, у него был одуряющий гиацинтовый аромат.

Странно, подумал я, вокруг должны роиться разные насекомые, иначе кто же всё это хозяйство опыляет?

Только эта мысль мелькнула у меня в голове — как передо мною поперек дорожки пролетела большая стрекоза с длинным тонким ярко-синим телом. Она так озабоченно стрекотала своими прозрачными крыльями и так старательно держала прямой курс, что мне стало спокойнее.

"Что такое, в конце концов? — сказал я себе. — Что ты вибрируешь? Вон, пожалуйста, простое существо летит и радуется жизни, бери с него пример…"

Тут стрекоза сделала зигзаг и зависла в воздухе прямо перед моим лицом, буквально на расстоянии одного метра, как бы изготавливаясь к лобовой атаке.

Это было так неожиданно, что я отступил на шаг и инстинктивно прикрылся локтем.

Но летучая хищница и не думала на меня нападать. Она висела над дорожкой, вылупившись большими зелеными глазами, и как будто преграждала мне путь.

Мне стало стыдно. Я посмотрел направо-налево, не видел ли кто, как я шарахаюсь от насекомых, — и погрозил стрекозе пальцем:

— Вот я тебя, проклятая! Прочь с дороги!

— Страствуй, Алёша! — тихо, но явственно профырчала стрекоза и, метнувшись ввысь, исчезла высоко над деревьями.

Я решил, что мне показалось: голова у меня была какая-то дурная.

По ночам человек должен спать.

Особенно перед дальней дорогой.

Вестибюль общежития оказался несоразмерно велик, он занимал чуть ли не половину внутреннего пространства здания.

Окна там были под потолком, на высоте десяти метров. Собственно, даже не окна, а незастекленные прямоугольные дыры. Целый ряд сквозных дыр непонятного назначения, окаймлявший вестибюль с трех сторон.

Я подумал, что из-за этой прихоти строителей в ливень здесь будет по колено воды.

Хотя о чем это я? Какой ливень? Мы же прикрыты куполом. Вряд ли он протекает.

В таких условиях можно обойтись даже без потолка.

Но потолок был, притом аспидно-черный. Правда, весь усыпанный белыми звездами.

Стену напротив входа украшало огромное мозаичное панно: под оранжевыми небесами в буйном вихре кружились косые стаи черных обезьян. Крылья у них были перепончатые, как у летучих мышей.

Я подошел, потрогал стену рукой. Мозаика была из мелких стеклянных бусин, очень приятная на ощупь.

Кроме этого пугающе яркого панно, в вестибюле не было ничего: ни гардероба, ни кресел с диванами, ни даже скамеечек.

Гулкое вокзальное эхо многократно усиливало звук моих одиноких шагов.

Особенно удивил меня пол: не гранитный, не паркетный, не кафельный — просто неровный бетонный пол, весь в мелких цементных крошках.

"Достраивать будут," — сказал я себе и по широкой лестнице поднялся на второй этаж.

Глазам моим открылся коридор гостиничного типа, только без ковровой дорожки. Я никогда еще не был в гостинице, но твердо знал, что в коридорах полы застилают там красно-зеленой дорожкой. Здесь пол был такой же голый и неровный, как в вестибюле.

Могли бы ради приличия хоть дешевенький линолеум раскатать.

Потолки на втором этаже были нормальные, белые, стены тоже белые, как в больнице.

Коридор тянулся вглубь здания — так далеко, что казался заполненным белесоватой мглой. В конце его по обе стороны темнели обитые коричневой кожей глухие двери, общим числом восемь: четыре слева и четыре справа.

На каждой двери — овальный номерок, тоже бронзовый с чернью.

Комната номер семь, как и следовало предположить, оказалась вторая от выхода на лестничную площадку — только не справа, а слева: нумерация шла против часовой стрелки.

Я прикинул: может, это даже к лучшему, из окна будет видно бассейн. Ребята пошли купаться — и я тут как тут.

Однако возле двери моей комнаты бодрость духа меня покинула.

Стало страшновато, захотелось назад.

А как назад-то? Ну, поднимешься на лифте, выйдешь на верхнюю площадку — и что? Вниз по куполу на пятой точке?

"Ему и больно, и смешно, а мать грозит ему в окно…".

Да нет, зачем на пятой точке? Наверняка есть какая-нибудь дверь в тайгу.

Или даже ворота — для автофургонов, которые подвозят продукты.

Через эти ворота и убежим, если что.

Комната моя была большая, светлая, с окном во всю стену.

Никто из моих приятелей не мог бы похвастаться такой шикарной комнатой с таким огромным окном.

Даже Чиполлино, сын готтентота.

И на полу, вот счастье, лежал серый пушистый палас.

Я люблю у себя дома ходить босиком, по бетону это было бы неприятно.

Что касается обстановки, то она, как пишут в книгах, оставляла желать много лучшего. Кресла с драной светло-желтой обивкой — в некрасивых темных подтёках, у журнального столика отслоилась фанера, об остальном можно было говорить только старомодными словами: шифоньер, кушетка, трельяж — всё как будто подобранное на свалке.

Впрочем, после приемного офиса «Инкубатора» удивляться не следовало: наверно, администрация школы равнодушна к мебели. А может, всю хорошую мебелишку чиновники растащили по своим кабинетам: переросткам и эта сойдет.

В нише за занавеской виднелась кушетка (а может, это была софа или тахта: в общем, спальное место).

Книги на полках стояли классные, все такие, которые я хотел бы иметь: Конан-Дойл, Дюма, Уэллс, Беляев, Гюго, полные собрания сочинений. Читай — не хочу.

Телевизор «Рубин» в углу. Включил — по первому каналу новости, второй канал еле видно, сплошные помехи.

Подошел к окну, приподнял соломенную занавеску.

Внизу бассейн, пальмы, деревья в цветах, за ними косая мутноватая поверхность купола, а дальше, в дождевом тумане, — тайга и озёра.