- Рабочие борются за фабрики и заводы, - говорил он. - Это логично. Крестьяне - за землю. Тоже логично. А вот за что сражается интеллигенция? За прабыть перевешанной после революции мозолистыми Руками своего «меньшого брата»?

Ответы мои его не удовлетворяли. Он считал их слишком романтическими для того, чтобы объяснить это странное, по его мнению, явление.

- Совесть, справедливость, всемирное братство - это для гимназистов, - говорил он. - Идет борьба за существование. А кто сражается против нас? Те, кто связан с нами кровными узами: генерал и сын генерала Брусилов, офицер Тухачевский. Где тут логика классовой борьбы, которую проповедует тот же Ульянов?

И однажды, когда разговор в очередной раз зашел в тупик, Гриничев сказал:

- Ну ладно, оставим высокие материи. Допустим, что русский человек по натуре бунтарь, даже во вред себе. Тут нет и не может быть логики. Будем исходить из того, что в нарушение законов, установленных Дарвином, русскому интеллигенту, единственному среди всех тварей, населяющих землю, не свойственно чувство самосохранения и поэтому он обречен эволюцией на вымирание. Туда ему и дорога. Пусть его кости вместе с костями мамонта через триста или пятьсот лет изучают археологи. Не жалко. Но, по крайней мере, объясните мне другое. Если уж интеллигенция помогает рыть нам и себе могилу рядом с «меньшим братом», то она, видимо, должна делать это разумно: рационально расходовать силы, использовать в полную меру свой опыт, знания… Согласны? - Я кивнул головой. - Тогда объясните мне смысл омского восстания, - сказал Гриничев. - Насколько мне известно, в Омский большевистский комитет входили такие фигуры, как Нейбут, который поддерживал связь со Свердловым, - учтите, я вас не спрашиваю, а перечисляю установленные факты, - бывший студент петербургского университета Александр Масленников, Михаил Рабинович и другие. Им нельзя отказать ни в уме, ни в опыте, и тем более непонятно их решение о восстании. Я внимательно изучал ваши планы. Вы хотели захватить ставку, «совет министров», штаб Степного корпуса, артсклады, телеграф и радиостанцию, а затем провести мобилизацию рабочих и начать наступление в сторону Новониколаевска. Ну, вам не повезло. Восстание было задавлено в зародыше. Всего предусмотреть нельзя - это понятно. Но предположим, что вам удалось осуществить задуманное. Используя внезапность, вы захватываете Омск и направляете отряды на восток… А дальше? Рассчитывали на помощь Красной Армии, которая увязла в районе Уфы и собиралась сдавать Пермь?

- Нет.

- На всесибирское восстание «младшего брата»?

- Нет. Условия для такого восстания тогда еще не созрели.

- Значит, вы понимали, что разгром неминуем, что он, в лучшем случае, произойдет через пять - десять дней?

- Разумеется.

- Тогда зачем вы шли на восстание, которое заранее было обречено?

На этот вопрос, как тебе известно, ответил еще в ноябре 1918-го Саша Масленников. Выступая тогда на заседании комитета, он, отвечая на возражения товарищей, предлагавших отложить вооруженное выступление, говорил: «Пролетарской революции угрожает величайшая опасность, и она нуждается в нашей помощи сейчас, а не потом. Наша задача - помочь Советской России в самый трудный для нее момент. И если даже мы продержимся в Омске только три дня, то и в этом случае восстание будет оправдано».

Приблизительно так я и объяснил Гриничеву наше решение, добавив, что по законам его излюбленной логики, когда человеку угрожает смерть, он для спасения головы может пожертвовать рукой.

- То есть вы хотите сказать, что сознательно шли на самоуничтожение для того, чтобы помочь всероссийскому большевизму?

- Если вам угодно, можно сформулировать и так. Хотя это не совсем точно.

Насколько я понял, Гриничева такая концепция поразила: она никак не укладывалась в рамки его представлений о человеческой природе и пружинах, которые руководят людскими поступками. И через день, когда меня должны были этапировать в Омск, он, вернувшись к этому разговору, сказал:

- Знаете, Стрижак-Васильев, в психологии обольшевиченной интеллигенции вы мне разобраться не помогли. Для меня это по-прежнему загадка. Но зато вы мне помогли в другом…

- В чем же?

Я, кажется, понял, чего не хватает нам… Нам нужны объединяющая идея и ваш фанатизм. Только такой клей может склеить все группы и группочки в единое… А до тех пор, пока это не произойдет, все белое движение - фикция, что-то вроде патрона без капсюля… Наша беда в том, что каждый сражается только за себя и за свое… Волков - за монархию, Пепеляев - за Учредительное собрание, которое после победы над большевизмом повесит всех монархистов, в том числе и Волкова, Красильников борется за казачьи вольности, князь Голицын - за дворянство, а я - за благотворительность под охраной полицейского при» става…

- А за что сражается Колчак?

- «Верховный»? - усмехнулся Гриничев. - Офицер английской службы Колчак сражается за право чувствовать себя исторической личностью и героем… К сожалению, этого слишком мало даже для того, чтобы быть вождем несуществующего движения.

Этот разговор невольно мне вспомнился на допросе Колчака. Кажется, Гриничев не ошибся. Когда «верховный правитель» рассказывал о своем участии в империалистической войне, создавалось впечатление, что она для него являлась лишь зеркалом, в котором он имел возможность любоваться поступками и жестами своего излюбленного героя - адмирала Колчака. Революция лишила его такой возможности, и этого он не может ей простить до сих пор…

Но время позднее, пора спать, день завтра предстоит, тяжелый.

Привет тебе от иркутских товарищей, тебя здесь помнят. Написал, как всегда, много и неумело, а суть умещается в нескольких словах: Иркутск будет стоять до конца.

Жму твою руку.

Алексей.

Р. S.

Чехи рассказывали о выступлении Черчилля, который якобы заявил, что «этот год Деникин и Колчак сдерживали большевиков. Если теперь Южная и Сибирская армии будут уничтожены, большевики проникнут не только в Индию, но и взбудоражат всю Азию, а потому следует признать, что не мы руководили битвами Колчака или Деникина, а они сражались за нас». Более цинично и откровенно не скажешь. Думаю, что целесообразно использовать это высказывание в листовках Пятой армии, предназначенных для колчаковских солдат: пусть знают, за что лилась русская кровь.

А здорово они нас боятся! Кстати, Каландаришвили уже готовится «будоражить Азию»… Сегодня он выступал на митинге. Говорил о предстоящих боях с каппелевцами, об «умирающей под железной пятой пролетариата буржуазии, которая при последнем издыхании хочет заразить нас своим трупным ядом», о «мировой коммуне и III красном Интернационале»… После митинга, когда он подошел ко мне, я похвалил его речь. «Это нэ я говорыл, это рэволюция говорыла. - И спросил: - Скажи мнэ, говорат, ындусский язык похож на грузынский… Вэрно?» Я сказал, что нет, но это, кажется, его не разочаровало. «Нычево, язык революции вэздэ понимают, - утешил он сам себя. - Когда я говору о рэволюции, меня каждый партызан понымает…» Колоритная фигура, яркая. Говорят, если борьба, то герои с двух сторон. Чушь. Таких, как Нейбут, Саша Масленников, Каландаришвили, я у Колчака не встречал… Таких может создать только революция.

Еще раз всего тебе доброго.

Алексей».

ГОЛОСА С АРХИВНЫХ ПОЛОК

Бывший царский адмирал А.В. Колчак:

«Керенский, как и всегда, как-то необыкновенно верил во всемогущество слова, которое, в сущности говоря, за эти два-три месяца всем надоело… Я доказывал ему, что военная дисциплина есть только одна, что волей-неволей к ней придется вернуться и ему; что так называемой революционной дисциплины не существует, и та партийная дисциплина, которую он проводит, это - дело совершенно другое… это есть дисциплина, которая создается не каким-нибудь регламентом, а воспитанием и развитием в себе чувства долга, чувства обязательств известных по отношению к родине, и эта дисциплина может быть у меня, может быть у него, может быть у отдельных лиц, - но в массе такой дисциплины не существует, и опираться на такую дисциплину для управления массами нельзя».