Нам нет надобности останавливаться с такой же подробностью на состоянии народонаселения в древней Греции и в Риме, где Мальтус усматривает действие тех же предупредительных и разрушительных препятствий. Он особо подчеркивает, что Платон уже имел некоторое представление о возможности перенаселения и что все греческие философы требовали государственного вмешательства в семейные дела; однако он не прибавляет при этом, что государственное вмешательство по их мысли было нужно для покровительства размножению, а не для борьбы с ним. Затем Мальтус настаивает на распространенности в Греции детоубийства, на поздних браках и на кровопролитных войнах. Характерны его замечания о воспитании в Спарте: «Нелепая система спартанской дисциплины, – говорит он, – и то противоестественное подавление всех личных чувств ради общественных, которое вызывало иногда в наше время столь неразумный восторг, могли практиковаться только у народа, подверженного всем трудностям и лишениям непрерывных войн, и только в состоянии постоянного страха перед превратностями судьбы. Вместо того чтобы доказывать патриотизм и силу характера спартанцев, явления эти, по моему мнению, служат лучшим свидетельством того, что Спарта и вообще вся тогдашняя Греция находились в самом жалком и варварском состоянии. Как всякие товары, такого рода добродетели культивируются, когда на них есть большой спрос. Если равнодушие к страданиям и самые крайние патриотические жертвы требуются больше всего другого, – это служит плохим доказательством благосостояния народа и обеспеченности государства».

Минуя древний Рим, мы перейдем теперь прямо к эпохе падения Римской империи, – падения, подготовленного, по мнению Мальтуса, концентрацией поземельной собственности и рабством. Однако непосредственной причиной этого падения было, как известно, нашествие варваров, о котором мы и находим в «Опыте…» несколько любопытных замечаний. Переселения вообще в глазах Мальтуса составляют не что иное, как следствие более быстрого размножения человека по сравнению с имеющимися у него средствами пропитания. Пример Авраама и Лота может служить к этому иллюстрацией: когда их стадам стало тесно на общей земле, Авраам сказал Лоту: «Разве перед тобою не открыта вся страна? Если ты пойдешь налево, я пойду направо, а если ты пойдешь направо, я пойду налево». Так, ища пастбищ, двигались пастушеские племена, населяя дотоле необитаемые страны. Сравнительная легкость, с которой вначале можно было всегда найти корм для скота, порождала у кочевых народов большую беспечность в деле размножения, ничем не сдерживаемого и потому особенно быстрого. Переселения стимулировали размножение, а размножение делало необходимыми переселения; кроме того, переселения и сопряженные с ними кровавые стычки с туземцами пробуждают в кочевых народах дух алчности и склонность к насилию. Кочующие орды становятся бичом для мирного земледельческого населения. Сам образ жизни и способ пропитания у кочевых народов доставляют повод к бесконечным распрям. Всякое посягательство на ту обширную территорию, которая служит пастбищем для скота целого племени, приводит к кровопролитным столкновениям. Но войны приводят за собою разрушение жилищ, вытравление пастбищ и уничтожение – из мести – вражеского скота. Таким образом, «недостаток в средствах существования породил склонность к грабежу, а привычка к грабежу уменьшила средства существования». В погоне за новыми источниками пропитания кочевники совершают нашествия на более культурные народы.

Падение Римской империи было лишь одним из эпизодов в истории великого переселения народов. Долгое время кочевые народы северной Европы сдерживала сила римского оружия и слава римской доблести. Ослабление военной силы Римской империи открыло доступ для варваров, и они хлынули в Италию бесчисленными полчищами. Франки, аллеманы, готы, вандалы, гепиды и бургунды, «стесненные в собственных пределах», одни за другими потянулись на юг, – и Рим не выдержал их напора. Голод и чума, составляющие обыкновенно следствие кровопролитных войн, опустошали всю Европу. Эта трагическая судьба, эти беспредельные и неизобразимые страдания прекраснейшей в мире страны, все эти катастрофы и великие события, поражающие наше воображение, могут быть объяснены, по словам Мальтуса, одной только весьма простой причиной – преобладанием населения над средствами существования и усиленным размножением северных народов. Для доказательства своей мысли он описывает жизнь и нравы германцев. Эти варвары, если верить историкам, отличались большими семейными добродетелями; они запрещали подкидывать или умерщвлять новорожденных и почитали за счастье иметь большое количество детей. Что у германцев объяснялось чистотой их нравов, то у скандинавов проистекало из их беспечности, порожденной привычкой к грабежу и к легкой наживе. Результат в обоих случаях получался один – усиленное размножение. Излишнее население в странах германцев и скандинавов принуждено было идти искать счастья на стороне. Так, путем выселений, путем междоусобных войн и всяческих несчастий в борьбе с суровой природой, население северной Европы держалось на уровне имеющихся в ней средств пропитания.

О препятствиях, встречавшихся в средние века населением центральной Европы, мы находим в «Опыте…» Мальтуса лишь несколько отрывочных замечаний. Пробел этот восполнен одним из последователей нашего автора, известным историком Дрэпером, представившим в своей книге «История отношений между религией и наукой» довольно яркую картину тех условий, при которых в средние века жило и развивалось население Европы. Вот главные черты этой картины, как нельзя лучше дополняющей исторический обзор Мальтуса. «Поверхность континента покрыта была тоща большей частью непроходимыми лесами; там и сям стояли монастыри и города. В низменностях и по течению рек были болота, простиравшиеся иногда на сотни миль и испускавшие свои ядовитые миазмы, которые распространяли лихорадки. В Париже и в Лондоне дома были деревянные, вымазанные глиной, крытые соломой или тростником. В них не было окон и, до изобретения лесопилен, в немногих домах существовали деревянные полы… Печных труб не было. В таких жилищах едва ли была какая защита от непогоды. О водосточных канавах не заботились: гниющие остатки и мусор просто выкидывались за дверь. Опрятность была совершенно неизвестна: высокие сановники, как например, архиепископ Кентерберрийский, кишели насекомыми. Пища состояла из грубых растительных продуктов, таких как горох или даже древесная кора. В некоторых местах поселяне не знали хлеба. Удивительно ли после этого, – восклицает наш историк, – что во время голода 1030 года жарилось и продавалось человеческое мясо или что в голодный 1258 год в Лондоне умерло с голоду 15 тысяч человек?» Болезней тогда не лечили, а прибегали к разным северным средствам. Эпидемии, как и стихийные бедствия, старались устранить молитвами. Неудивительно, что заразные болезни распространялись с поразительной быстротой, и, например, сифилисом, завезенным в Европу спутниками Колумба, переболело в свое время все население южной Европы, от святого отца Льва X до уличного нищего. Неудивительно, что население вообще при всех этих условиях росло крайне медленно, а в исключительные моменты даже прямо сокращалось, и что правительства всех европейских государств почувствовали наконец себя вынужденными прибегнуть к разным искусственным поощрительным мерам.

Здесь нет возможности, да нет и надобности перебирать, как это делает Мальтус, все страны Европы, чтоб показать, какого рода препятствия задерживают в них рост населения и как немыслимо увеличение народонаселения без увеличения средств существования. Нам пора обратиться к тому примеру, которым наш автор иллюстрирует свою «геометрическую прогрессию».

Замечено, говорит Мальтус, что новые колонии, где первое время пионеры не чувствуют недостатка ни в месте, ни в продовольствии, отличаются всегда особенно быстрым ростом своего населения. Самые неблагоприятные политические условия оказываются не в силах сломить эту тенденцию. Всем известно, например, как плохо управлялись испанские колонии в Мексике и Перу. «Тирания, суеверия и все пороки метрополии прибыли к ним вслед за колонистами. Они обременялись огромными налогами, торговля их притеснялась произвольными постановлениями, губернаторы грабили их столько же в свою собственную пользу, сколько и в пользу правительства. И тем не менее, несмотря на все притеснения, население колонии быстро росло». Влияние выгодных экономических условий пересиливало неблагоприятное действие условий политических.