Положение, при котором только необходимейшие потребности получают удовлетворение, не может быть названо особенно идеальным. Как же можно улучшить судьбу рабочих? Единственное средство – это разъяснять им их положение и благоприятствовать распространению среди них привычки к предусмотрительности. «С такой привычкой, – говорит Мальтус, – этот многочисленный класс мог бы быть почти так же счастлив, как два другие» (капиталистов и землевладельцев). Что же касается вмешательства государства в сферу экономических отношений ради улучшения судьбы рабочих, то этого Мальтус совершенно не одобряет. Вообще, практические пожелания Мальтуса не отличаются в этом случае прогрессивным характером (исключением может служить лишь его сочувствие к законодательной охране детского и женского труда), потому что они всегда сталкиваются с его непоколебимой верой в незыблемость существующего порядка. Нельзя того же сказать о политических взглядах Мальтуса, как это видно из следующего рассуждения. «Из всех причин, содействующих распространению среди народных масс привычек предусмотрительности, – читаем мы в его „Политической экономии“, – самой существенной является, без сомнения, гражданская свобода. Невозможно, чтобы народ составлял планы на будущее, если он не уверен, что его похвальные и честные усилия достигнут цели и что приобретаемая им собственность будет за ним обеспечена справедливыми, внушающими всем уважение и применяемыми без всякого пристрастия законами. Но опыт показал, что без свободы политической не может быть прочной и свобода гражданская. Поэтому политическая свобода оказывается почти столь же необходимой».

Чтобы закончить обозрение главных пунктов экономического мировоззрения Мальтуса, нам остается упомянуть, что его надо считать отцом учения о фонде заработной платы, этой столь популярной в свое время и совершенно отвергнутой ныне теоремы. Сущность ее состоит в том, что в каждой стране будто бы существует определенный капитал, который служит для содержания и вознаграждения рабочих и который не может быть произвольно уменьшаем или увеличиваем. Намеки на эту теорию встречаются уже у Адама Смита, не видевшего, однако, в суммах, якобы предназначенных для вознаграждения рабочих, ничего неизменного, нерастяжимого. Мальтус же говорит прямо, что «фонд, служащий для содержания труда, не увеличивается неизбежно с ростом богатств и очень редко возрастает пропорционально последним».

Если из предшествующих страниц читатель узнал больше о заблуждениях Мальтуса, чем о выдвинутых им истинах, пусть не объясняет он этого тем, что таких истин слишком мало в «Основах политической экономии» или что мы их не захотели увидеть. Напротив, мы подчеркнули трезвый взгляд автора «Политической экономии» на сущность богатства, мы изложили его учение о ренте, которое считаем весьма важным вкладом в экономическую науку. Если затем мы останавливались также на заблуждениях и слабых сторонах Мальтуса, то к этому нас обязывал сам характер его заблуждений – таких, например, как учение о фонде заработной платы, «железный закон» заработной платы[1] и других – и их крупная роль в истории политической экономии. Ошибки великих людей имеют особое свойство быть иногда не менее поучительными, чем многие истины.

Вопрос о народонаселении в древности: древнейшие законодательства, Спарта, Аттика, Рим, учения Платона и Аристотеля. – Христианство. – Народонаселение в XVI—XVIII вв., реформация, меркантилизм, взгляды писателей XVII—XVIII вв. – Переворот, произведенный Мальтусом. – Основные теоретические положения «Опыта о народонаселении»

Чтобы вполне понять как ту научную важность, которую имеет «Опыт о народонаселении», так и то непосредственное впечатление, которое Мальтус произвел своей книгой на современников, нам нужно обратиться сначала к истории различных взглядов на народонаселение, господствовавших в прежние времена. Пересмотрев, хотя бы вкратце, соответствующие учения писателей древности, средних веков и просветительной эпохи, мы ясно представим себе, что нового по данному вопросу внес «Опыт о народонаселении», а также почему этому сочинению посчастливилось привлечь к себе всеобщее внимание и получить такую громкую известность. Мы начнем с самой глубокой древности, насколько нам это позволяют скудные сведения, сообщаемые древними авторами.

В описаниях путешественников и этнографов часто приходится читать о той исключительной плодовитости, которой будто бы отличаются низшие расы. Обширные семьи дикарей охотно противопоставляются при этом современной, цивилизованной семье, не заключающей в себе обыкновенно более четырех-пяти членов. Хотя весьма быстрое размножение некультурных народов наблюдалось действительно неоднократно, тем не менее в той общей форме, в какой высказывается это наблюдение, оно не может считаться фактом, столь прочно установленным, как другой факт – значительная смертность среди тех же некультурных племен. Близко стоя к природе и находясь от нее в особенно сильной зависимости, дикие племена немало страдают от всяких стихийных бедствий, непогоды, засухи, неурожая; им достается труднее нашего победа над дикими зверями, а особенно много крови и сил тратится ими в борьбе друг с другом из-за обладания скотом или пастбищем. Та убыль в их рядах, которая причиняется повальными болезнями, особенно губительными среди дикарей, борьбой с природой и неустанными междоусобными войнами, должна пополняться естественным приростом населения. Что бы нам ни говорили о быстроте этого роста, но, видно, убыль народонаселения бывала так велика, что путем естественного размножения она восполнялась чересчур медленно, потому что законодательства, религия и обычаи древности находят нужным всячески покровительствовать и содействовать возможно большему размножению народонаселения. ·

Таким образом, в Персии, как передает Геродот, цари назначали особые денежные награды тем из своих подданных, которые имели больше детей. В Иудее считалось позорным не иметь потомства, и потому от участия в управлении отстранялись евнухи и люди бездетные. Индийский закон не допускал к свидетельству на суде женатого, но бездетного человека.

Китайцы с особенным уважением относились к тем, кто имел большое потомство, видя в последнем благословение Божие. Такого рода взгляд был свойственен не им одним, но многим патриархальным народам. В Греции и в Риме мы встречаемся также с особенным покровительством браку и размножению. Некоторые исследователи (подобно Фюстель-де-Куланжу) объясняют его религиозными причинами и семейным культом умерших, требующим непрерывного продолжения рода; большинство же ученых склоняется к тому, чтобы видеть в этом покровительстве проявление государственной заботливости и верховенства древнего государства над личностью и семьей.

Действительно, знакомясь с законодательством Спарты, убеждаешься в том, что интересы семьи представлены им очень плохо, зато суверенитет государства, иногда даже в ущерб семейной автономии, выдвинут с поразительной резкостью. Семья рассматривается законами Ликурга не как воспитательница молодого поколения и не как самодовлеющая единица, но как официальное учреждение в общем интересе, имеющее целью снабжать государство достаточным количеством здоровых и сильных граждан. Сообразно такому взгляду закон предписывает каждому спартанцу в определенном возрасте вступать в определенный брак; правительство могло преследовать граждан за нарушение этого постановления и привлекать к суду как за чересчур поздний, так и за дурной, не соответствующий видам государства брак. Так как при этом спартанские женщины не отличались плодовитостью и семьи в Спарте были обыкновенно немноголюдны, существовал, по словам Аристотеля, обычай награждать деньгами отцов, имевших по три-четыре взрослых сына.

В Афинах, где личность свободных граждан менее подавлялась государственной опекой, нежели в Спарте, где и семья, видимо, пользовалась большей степенью независимости, законы о браке отличались сравнительной мягкостью. Тем не менее, и здесь государство всегда могло принудить любого гражданина ко вступлению в супружество и действительно иногда оказывало такое давление – преимущественно на девушек, когда они являлись единственными продолжательницами рода. Страх уменьшения народонаселения сказывается во всей Греции, и, вероятно, не без основания. Недаром жалуется Плутарх: «Оракулы замолкли; местности, где они вещали, опустели; во всей Греции едва ли наберется 3 тысячи человек, способных носить оружие». Недаром говорит и Страбон: «Я не стану описывать Эпира и смежных с ним местностей, потому что они обратились в пустыню. Обезлюдение, начавшееся уже с давних пор, с каждым днем подвигается дальше, так что римские солдаты располагаются на постой в пустых домах».