— Так-то леший был? — задумчиво спросил Проторин. Сквозцов заметил его задумчивость и осекся.

— Леший не леший, а похоронили третьего дня, — буркнул он.

Проторин остановился.

— Постой, Федор Иванович, — произнес он. — Как похоронили? А вскрытие?

Сквозцов самодовольно усмехнулся.

— Вскрыли, как положено, — ответил он. — Я и вскрывал.

— А где же заключение, Федор Иванович? — закричал Проторин.

— Заключение тут не надобно, — отрезал Сквозцов. — Все и так понятно. Печень расширена. Самого маленько градом побило — видно, сопротивлялся. Волосы не обожжены, молнией не било.

— Ну, а телесные повреждения? — допытывался Проторин.

Сквозцов покачал головой.

— Все-то вам, речским, телесные повреждения подавай. Причина смерти естественная. От испуга помер.

В молчании двинулись дальше, зашлепали, зачавкали по грязи. Вскоре показались первые крыши.

— Извини, Федор Иванович, — прервал молчание Проторин, — но придется нам его все же того… эксгумировать.

— Зачем? — осведомился Сквозцов с обиженным видом.

— Установить истинную причину смерти, — терпеливо пояснил Проторин. — Ты вот говоришь, что он от испуга помер, а от старосты я слышал, что забодали его. И это уже не знаю в какой раз. Как-то он мне сам позвонил и сказал, что его забодал трактор.

— Врет, — равнодушно сказал Сквозцов. — Не забодал он его. Горбатов на дерево влез, а у трактора солярки не хватило бы, чтобы это дерево свернуть.

— Все одно, — решительно сказал Проторин. — Выкапывать надо. Чего меня не подождали?

— А распутица, — равнодушно бросил Сквозцов. — Ты когда еще доедешь, а покойника в доме держать не след.

Испол начинался плетнями и дощатыми развалюхами, а потом разом переходил в добротные, каменные дома с балконами и террасами, с черепичными крышами, иные — истинные усадьбы, всем на загляденье. К площади дома сходились, как на ярмарку, на других посмотреть и себя показать, — крутобокие, беленые, в высоких шапках, с псами на цепях, — образовывали правильный квадрат, уступая одну сторону небольшой благообразной церкви, выглядевшей так, будто седой пустынник вышел учить собрание молодцеватых нарядных купчин.

Перед домом старосты гудела немаленькая толпа. Появление Проторина было отмечено довольным гулом, а потом все взгляды снова обратились к выступающему. Им был староста Испола, Авила Нездич, сумрачный человек с тяжелым взглядом и такой же рукой. При виде Нездича Проторин ощетинился: не так давно он самолично завел на старосту дело по обвинению в рукосуйстве на основании многочисленных жалоб, поступающих в прокуратуру буквально косяками. Желая послушать, о чем говорит Нездич, Проторин втерся в толпу, и тотчас же кто-то ему незнакомый, в желтой кепке, принялся многословно и невнятно разъяснять ему, как должно вестись следствие, когда дело доходит до механизаторов.

— Их ведь просто так не кончают, механизаторов-то, — орал ему в ухо человек. — Их ведь, может, на село приходится по штуке. Если кончили, значит, за дело. А заводить дело — дело прокуратуры. Это ей решать, поделом или не поделом. Но по делу, без промедления. А Горбатов-то был мужик дельный. Редкой души был человек. Всего и делов.

Внимательно выслушав его, Проторин повернулся и стал слушать, что говорит староста. А тот громко читал бумагу. По бумаге, коллективному свидетельству происшедшего, выходило, что на Горбатова напало облако-кабан, ибо имело клыки как у вепря, горб и пятак. Горбатова оно застало в поле, где тот сеял рожь, находясь в состоянии умопомрачения от выпитого недавно метил какого-то спирта. Доплыв до поля, облако внезапно ринулось на сеятеля и пихнуло его рылом. Свидетели с удовлетворением отметили, что Горбатов не растерялся, а запустил полную горсть ржи в глаза чудовищу, отчего оно на миг ослепло. После чего потерпевший побежал по полю и был атакован вторично. Между первым и вторым нападениями прошло достаточно времени для того, чтобы потерпевший успел разбросать по полю все семена, и это сочли бы трудовым подвигом, коли на дворе была посевная. Напав вторично, зверь побил потерпевшего градинами размером с яйцо, — надо полагать, куриное. От полученных травм Горбатов В.В. скончался на месте.

Дочитав, Нездич сделал такое движение, словно снимал шапку. Точно такое же движение совершили все в толпе, истово, как крестное знамение, и тут стоящий неподалеку бородач с белыми слепыми глазами звучно произнес:

— Козел это был!

Поднялся страшный крик, но о чем, Проторин разобрать не мог. Беспомощно оглядывался он по сторонам, а в это время сосед его в кепке кричал что-то ожесточенное про козлов. Когда шум унялся, староста с высоты грозно обратился к старику:

— Как же ты углядел, что это козел, когда ты, Григорей, с детства незрячий, это каждому известно?

— Я его по запаху учуял, — настаивал Григорей.

Нездич беспомощно махнул рукой, и тут на ступени взбежал другой человек, которого Проторин заметил только теперь. Он не любил, когда интересы следствия пересекались с интересами деловых или политических кругов, но тут, кажется, поделать с этим ничего было нельзя, ибо на ступенях стоял сам Нольде, командор Ордена механизаторов. Сухощавый, подпоясанный мечом, в красном плаще, положенном ему по званию, Нольде славился своей неуступчивостью, вечными перепалками с профсоюзами и тем, что никогда в жизни не состоял ни в одной партии.

Командор оглядел толпу и негромко спросил:

— Механизаторы есть?

Каждый смотрел на каждого, пока не дошло до проторинского соседа, все кричавшего про братство механизаторов. Сейчас он, вроде, забыл свои громкие слова и старался выглядеть понезаметнее. Со своих ступеней Нольде высмотрел его в толпе и обратился к нему почти ласково:

— Щиров, тебе говорю — подойди!

Этот мягкий, но настойчивый призыв не подействовал: Щиров оставался на месте, переминаясь с ноги на ногу.

— Щиров! — позвал Нольде сурово.

— Не в Ордене я, Сергей Людвигович, — выдавил из себя Щиров. — Я теперь это самое… на вольных хлебах.

— То Ордену известно, — строго молвил командор. — Ты оставил свое село, бросил свой трактор. Но меч-то при тебе, Щиров? Меч свой ты не бросил?

Щиров замотал головой, из глаз его полились слезы.

— Пропил он его! — наперебой заговорили вокруг. — Как есть вместе с ножнами!

— Что же ты, Щиров… — с укоризной произнес Нольде. — И меч пропил. А трактор-то один сейчас, тоскует без тебя, стонет под чужой рукой.

Этих слов было достаточно, чтобы Щиров в голос зарыдал. Со всех сторон потянулись к нему руки, принялись поглаживать, похлопывать его по плечам, послышались голоса: «Ничего, Серега, сдюжишь!», «Не унывай, землячок!», «Да что меч, другое-то небось не пропил!»

— Щиров! — раздался над толпой голос командора Нольде. — Подойди ко мне, блудный брат!

Щиров оглянулся, встретил ободряющие взгляды и стал несмело пробираться к ступеням, пока не очутился лицом к лицу с Нольде. А тот величественным жестом отцепил свой меч и опоясал им Щирова. Потом повернулся к толпе.

— Се ваш новый механизатор! — провозгласил он, и его слова потонули в радостном крике. Счастливый, заплаканный, стоял механизатор Щиров на ступенях, положив руку на эфес своего меча.

Когда мужики разошлись, Проторин зашел к старосте. Контора располагалась под самой крышей старостиного дома, подниматься по узкой лестничке было трудно и долго, точно на колокольню, зато сверху открывался прекрасный вид на окрестности, ведь дом Нездича был второй по высоте в Исполе после церкви. Ступени оглушительно скрипели, на каждом повороте в стене открывалось узкое оконце, пропускающее сноп яркого пыльного света, от подъема болели колени. Тут, на лестнице, Проторин и столкнулся со старостой.

— А, Михал Николаич! — прогудел Нездич, неодобрительно глядя на Проторина сверху вниз. — Что, в контору поднимаешься? А я как раз обедать шел.

— Поговорить нужно, Авила Данилыч, — сказал Проторин.

— Ну, пойдем, — без охоты сказал староста, повернулся, и они стали подниматься по скрипучим ступеням, пока не дошли до сводчатой дверцы. Нездич отпер ее, они вошли в небольшую беленую комнатку с единственным окном. Вид из него на раскинувшиеся поля и дальние леса был и вправду чудесный, но смотреть на него приходилось нагнувшись, потому что окно оказалось как раз вровень с полом. У дальней стены стоял заваленный желтыми листами стол, рядом громоздился тяжелый сейф, по стенам висели червеобразные графики разных посевных и уборочных. Пахло сапогами.