— Это рядом тут, — сразу же откликнулся Некондратов, как будто ждал этих слов.

Оказалось, правда, далековато: к тому времени, когда они дошли, солнце почти село. В последних закатных лучах простирались перед ними несколько гектаров сухой пыльной пашни, выглядевшей так, словно недавние проливные дожди обошли ее стороной. Не веря своим глазам, Проторин ступил на нее своими заляпанными жидкой грязью сапогами. Комья сухой земли рассыпались у него под подошвой. Кое-где из земли торчали сухие прошлогодние стебли. А в нескольких метрах чавкала грязь и лежали похожие на небольшие озерца лужи.

— Это, значит, молчановское поле, — пояснил за его спиной Некондратов. — В прошлом-то году здесь и рожь росла, и другое всякое. А этой весной прямо беда. Обходят его тучи стороной.

На краю поля Проторин углядел одинокий грузовик-водовоз.

— А это Горбатов, значит, решил поле полить, — объяснил Некондратов. — Кишку вон дотянул, а полить не успел.

— Не успел, говоришь, — медленно повторил Проторин. Что-то в его голове стало проясняться. Он пораженно, новыми глазами, оглядел поле.

— Ага, не успел, — подтвердил Некондратов.

— Оно его прогнать хотело с поля, — вымолвил Проторин, поворачиваясь к нему. — Оно не хотело убивать. Это его поле.

— Ну да, молчановское, — подтвердил Некондратов.

— Никакое не молчановское! — закричал Проторин, наступая на него. — Это облака поле! Это облако его должно поливать, а не Горбатов!

Некондратов какое-то время глядел на его распаленное лицо.

— Ну да, мы-то Паскаля не читали, — обиженно протянул он наконец.

Возвращались уже в полной темноте, но Проторин этого не замечал, ступая куда придется и не думая о том, что сапоги — свои, не казенные. Ему было важно, чтобы Некондратов его понял, поэтому он говорил словами понятными, говорил об облаке, о том, что оно отбилось от стада, потому что не выполнило своей миссии, не пролило дождь, как было задумано… Новая мысль пришла ему в голову, он на полуслове замолчал. Молчал и Некондратов, но два их молчания были разными: Проторин молчал, ослепленный разгадкой, Некондратов молчал понимающе.

У дома Арефьева облаяли их страшными, будто прокуренными голосами свирепые цепные кобели. На лай вышел сам хозяин, худой белый старик с изможденным лицом, молча показал — входите. В низкой горенке было накурено, народ уже собрался: сидели на стульях, на кровати и даже на полу. Проторин и Некондратов вошли, как раз когда какой-то молодой человек, как выяснилось, учитель местной школы Божек, увлекающийся метеорологией, показывал всем устройство противоградовой пушки. Внушительную штуку, снабженную специальными ракетами, осматривали уважительно. Зашел разговор о том, чем зверя заманивать.

— Яблоками, — предложил интеллигентный учитель. — Кабан пойдет на яблоки.

— Эва, — раздался чей-то голос. — Уж коль кабан, тогда лучше помоев не найдешь.

Горенка сотряслась от хохота. Божек смутился.

— А кто вам вообще сказал, что это кабан? — несмело возразил он.

Это возродило угасшую было перепалку между разными свидетелями происшедшего.

— На кабана с собаками ходят, — убеждал один.

— Тигр, чистый тигр! — говорил другой.

— Козел это был! — громче всех раздавался зычный голос Григорея. — Капустой его заманить, козел, он до капусты охоч.

— Тихо, мужики! — покрыл все рык Некондратова. — Тут власти хотят сказать.

Проторин вышел на середину, кашлянул. Со всех сторон на него смотрели.

— В общем, так, люди, — произнес он. — Пушку свою уберите куда подальше. Зверь редкий, государственного значения. Идите спокойно по домам.

Вокруг загомонили.

— Тихо, — сказал Проторин. — Тихо, говорю. Я знаю, что это за зверь.

В горенке повисло молчание, теперь смотрели на Проторина напряженно.

— Корова это, — устало сказал Проторин. — Дойная, отбилась от стада. Раздоить ее надо, мужики. Я сам за это возьмусь.

— Да ты что, Проторин? — среди общего пораженного молчания обратился к нему Арефьев. — Ты в своем уме? Васька с ней не справился, а он потомственный механизатор был.

— А по мне, хоть черт лысый! — взбеленился Проторин. — Тоже, нашли механизатора! Много проку вы с него видели? Да он не знал, с какого боку к трактору подойти!

— Ты успокойся, Михал Николаич, — сказал находящийся тут же тихий, вдумчивый Молчанов, хозяин злополучного поля. — Лучше скажи, как ты это сделать собираешься.

Проторин устало оглядел всех.

— Идите спать, — повторил он. — Утро вечера мудренее.

Старая присказка подействовала: стали расходиться. Проторин поймал взгляд выходящего Некондратова — недоверчивый, но полный уважения. Арефьев постелил ему на лавке, и Проторин, с трудом раздевшись, лег и сразу же провалился в сон.

Он поднялся, еще до петухов, торопливо натянул свою задубевшую от грязи одежду и тихо вышел. Любопытные мужики сбегутся к дому позже, да и сам хозяин тоже не прочь узнать, как городской дознатчик собирается усмирить зверя. Такие дела делаются в одиночку, думал Проторин, быстро шагая в сторону молчановского поля. Только бы успеть до рассвета.

Небо быстро светлело. Молчановское поле лежало перед ним. Он вышел на его середину, нагнулся, взял в руку комок сухой земли. Где-то тут рассыпал зерна ржи Горбатов, не суждено взойти им, если не польет их дождем. Он поднял лицо к розовеющему небу.

— Манька! Манька! — громко позвал он, как, бывало, в детстве мать кликала их корову.

Облака в той стороне, где готовилось взойти солнце, были похожи на старое, сбитое к краю неба одеяло, и вдруг из-за этой завесы поднялись белые рога. К Проторину, к сухому, исстрадавшемуся без воды молчановскому полю, плыла по небу облачная корова. Это была, вне всякого сомнения, корова, и Проторин подивился, как могли принять ее за кабана. Большая пятнистая корова, с набухшим от влаги животом, полными сосцами, приближалась к нему, настоящая корова, только морда у нее была не добродушная, а печальная и вроде заплаканная. И ему тоже захотелось плакать при взгляде на нее.

— Манька, Манечка! — позвал он ее громче и протянул ей руку с сухим комком земли. Огромная корова повисла над ним, в брюхе ее сверкали зарницы, из ноздрей, рокоча, выскакивали яркие пламенники. Облако замычало горестно, жалобно, потянулось к руке Проторина.

— Иди ко мне, Манечка! — призывал он ее. — Иди, хорошая! Вот я хлебушка тебе припас.

Вокруг вдруг стало темно и влажно, волосы на голове затрещали, запахло озоном. Проторин ничего этого не замечал, продолжая ласково подзывать корову, осыпая ее нежными прозвищами. Он вытянул руки кверху и почувствовал, как сухой комок в его руке стал влажным. В лицо ему ударила первая теплая струйка дождя. Он нажал руками посильнее, закапало сверху, полило, хлынуло, теплый дождь, сладкое молоко. Он вскрикнул восторженно, и замычала в ответ корова, полными ведрами изливаясь на заждавшуюся пашню.

Проторин не знал, сколько времени он простоял под льющимся дождем. Вдруг стало светлее: насыщенная влагой тьма рассеивалась. Он поглядел наверх. Освободившись от своего бремени, облако взлетало к небесам. Сейчас оно было скорее похоже на теленка, выбежавшего поиграть на влажный весенний луг. Немного покружив над полем, теленок бросился догонять ушедшее стадо.

Проторин зажмурился. Никогда не было ему так хорошо. На губах чувствовался вкус молока. Открыв глаза, он увидел подбегающих мужиков. Проторина окружили, принялись хлопать по плечам, трясти руки. Он этого не замечал, он глядел вверх, в ту сторону, где скрылся веселый ласковый теленок.

«Подам рапорт и переберусь в Испол, — думал он счастливо, идя по полю в сопровождении мужиков. — В конце концов, что Реч, что Испол — все одно. Лишь бы уважали».