— Приказал собраться хозяин-то. Не иначе как пакость какую задумал. Василий, видишь ты, предлагает: ежели нажим — заарестовать купца. На питерский манер. Читала листовку об обуховских? Хороша! Не Густылев писал, видать…

Кругом засмеялись. Василий, молодой совсем еще парень, в картузе и курточке, длинноногий, нескладный, подтвердил:

— А почему не арестовать? Обуховцы что!.. А я вот читал…

Его перебили:

— Мастер идет. Гайда, ребята, в сторонку — от греха подальше.

Они отошли. Из ворот действительно вышел мастер, в богатой шубе, в каракулевой высокой шапке. С ним рядом, забегая сбочку, семеня, шаркая почтительно опорками по снегу, — низколобый, рукастый, как обезьяна, рабочий.

— Петр Иваныч, христом-богом прошу, замолвите словечко хозяину… Вам же человека вознести — один раз плюнуть, ей же бог!

Чуть шевельнул бритой дородной щекой мастер. Рукастый продолжал вдохновенно:

— Петр Иваныч, заставьте бога по гроб жизни молить! Чтоб меня — хожалым. Как бог свят, заслужу… Так и скажите его высокостепенству: ежели Михальчука хожалым — будет на фабрике порядок. Что ж мне эдак-то, по своей способности, у станка пропадать? У станка, видишь ты, баба — и та, ежели допустить, управляется. Еще раз прошу, Петр Иваныч, а!

Мастер кивнул равнодушно и лениво:

— Да ладно, скажу… А пристав, к слову, о тебе откуда знает?

Михальчук оскалился радостно:

— Гы-ы-ы… Говорил вам обо мне, стало быть, пристав-то?.. Как же! Я к нему тут кое по каким делам забегал… Забочусь, Петр Иваныч, о государственном…

Мастер покосился назад, на двор:

— Смотри, однако, чтобы чисто. Рабочие прознают — как бы ребра не поломали. Возись тогда с тобой…

— Что вы! — подхватил Михальчук и снял зачем-то обеими своими тяжелыми и длинными руками картуз. — Что я, обращения не понимаю? Сам себе враг?

Мастер протянул руку и поймал за ухо вертевшегося у ворот мальчонку:

— На перекресток ступай, оголец! Во-он туда… За углом стань. Как хозяйскую упряжку завидишь, гони сюда духом, оповести. Да не прозевай смотри! Тут до поворота-два шага: честью встретить не поспеем.

Михальчук почтительно показал в глубь двора, за кирпичные насупленные корпуса:

— Хозяин же всегда по той дороге.

— Там махальные давно стоят, — сказал мастер. — А здесь я так, на крайний случай…

— Крестный! Петр Иваныч! Почтеннейший!

С гармоникой через плечо, оборванный, в пробитых валенках, подходил к воротам, гогоча, парень. Мастер, завидя его, круто повернул прочь.

— Постой, погоди… Ты ж меня крестила жизнь вечную, тар-раканья душа!.. С фабрики согнал… Сорок копеек в конечный расчет — и те зажулил, собачья лопатка!

Но мастер был уже далеко. Под охраной Михальчука, не отстававшего ни на пядь, он шагал к главному зданию, к высокому крыльцу, на котором постлан был ковер, расставлены кресла. «Лобное место». Отсюда объявляется купеческая, хозяйская воля.

Парень с гармоникой улюлюкнул вслед и пошел к группе Козубы, снимая затасканную, засаленную, рваную шапчонку.

Ирина покачала укоризненно головой:

— Опять пьян, Матвей!

— Обязательно, — ответил с полным убеждением гармонист. — А и сама скажи: ежели человека жизни решили, к работе не допускают, что еще человеку рабочему делать, как не пить? — Он подмигнул на гудящий народом двор:-Это что ж? Против хозяина, Сергей Порфирыча, что ли, воевать собрались?

— Воевать? — медленно проговорила, пристально глядя на толпу, Ирина. — Если бы да воевать!

— А что? За чем дело стало?

Матвей выставил ногу рваным носком вверх, качнул гармонику к рукам и взял аккорд, зловещий и призывный.

— Поддать ткачам жару? Под песню всяк в драку полезет!

— Морозовскую! — крикнул Василий. — Про стачку морозовскую… — И, готовясь запеть, сбил круче картуз на ухо.

Матвей, качая прорванным носком, заиграл камаринскую и затянул простуженным, но далеко слышным голосом:

Э-э-эх, и прост же ты, рабочий человек!

На богатых гнешь ты спину целый век.

У Морозова у Саввушки завод,

Обирают там без жалости народ.

Все рабочие в убогости,

А на них большие строгости…

На голос, на звук гармоники, по-особому как-то гудевшей басами на январском морозе, рабочие потянулись к воротам поближе. Еще круче наддал Матвей:

Служим потом, служим кровию

Мы купецкому сословию,

А уж эти-то купцы, купцы, купцы

Обиратели они и подлецы…

Василий подхватил; загорланил, придерживаясь за его плечо, сосед-высокий парень в отставной солдатской, гренадерской бескозырке без кокарды; вступили еще два-три…

На купце стоит теперича земля,

Нету силы против батюшки-рубля.

Э-эх, ребятушки фабричные,

К обирательству привычные!

Вы найдите-ка управушку

На Морозова на Саввушку…

Толпа у ворот густела. Но она стояла тихо и хмуро, молча сжимаясь, плечо к плечу — женщины, старики, мужчины. Только кое-где в рядах отзывались на запев молодые, задорные голоса. Матвей оборвал, как начал, зло и резко:

— Найдешь с такими!.. У, мужичье постылое!

Сплюнул, повернулся и пошел не оглядываясь. У Ирины темным гневом вспыхнули глаза: чуть не крикнула вдогонку: «К Густылеву зайди… побратайтесь! С разных ног сапоги, а пара».

— Едет!

Крик с перекрестка — мальчишеский, дикий, истошный — эхом отдался в толпе.

— Сам едет!

Заметался по двору Михальчук. От крыльца побежал, придерживая полы богатой своей шубы, мастер. Волной хлынула к воротам, толкаясь, толпа. Рабочий в гренадерской фуражке, весело ежась, заскочил вперед, махнул жилистой и тощей рукой:

— Ребята! Стройся! Встречай начальство по-уставному: почетный караул называется.

— Чем встречать? — отозвался задорный голос. — Штыков нету.

«Гренадер» указал на сваленные грудой у стены — после сегодняшней дворовой парадной уборки — лопаты и метлы:

— В ружье!

Молодежь ринулась с гоготом, смяв вывернувшегося было навстречу им, на оборону хозяйского склада, Михальчука.

Михальчук визжал, растопырив руки, как наседка крылья над цыплячьим выводком:

— Тар-рас! Тар-рас! Что делаете?.. Брось!.. Брось, Родионов, я говорю!..

Но лопаты и метлы пошли уже по рукам, парни выбегали на дорогу, торопливо строясь в шеренгу. Неистово махал рукавицей с перекрестка, приседая и крутясь от чрезвычайного волнения, шустрый мальчонка — махальный.

— Равняйсь! — «Гренадер» Тарас совсем вошел в азарт. — Перенимай живо, ребята: на-краул вот как держат. — Он лихо взмахнул лопату солдатским, артикульным приемом. — Повтори… Правильно! А ну еще! Ать, два… Правильно… Отставить!.. Как подъедет, — он дернул грудью вперед, — во фрунт!.. Эх, Матвей ушел! Музыку бы… «Как мыши кота хоронили».

Мальчонка на углу махнул еще раз, высунул язык и побежал опрометью прочь от фабрики. Из-за будки, торчавшей на самом завороте дороги, показалась лошадиная морда.

«Гренадер» заорал по-офицерски:

— Смир-рна! На-кра-ул!

Лопаты взметнулись. И тотчас же опустились вразнобой. Вместо призового орловского, серого в яблоках, хозяйского рысака, с кучером — толстенным, в три обхвата, в бобровой шапке с парчовым верхом, шарахнулась с углового ухаба понурая извозчичья клячонка. Извозчик-бочком на облучке, в потертом армячишке, и за спиной у него-молодое, удивленное нежданной шумной встречей лицо седока под мягкой шляпой.

Извозчик проехал, свернул за угол, к поселку.

«Гренадер» выругался сумрачно, погрозил кулаком в сторону, куда убежал мальчуган:

— Ах, постреленок, язви его душу!.. Махальный называется! Под какой конфуз подвел перед сторонним человеком… Ну, погоди, попадись!..

Василий заступился:

— Не в адрес пишешь, Тарас. Как говорится: кто правого винит, тот сам себя язвит. Мальчонка при чем? Он же не тобой, — мастером ставлен. Под мастера и ход. У Петра Ивановича небось и сейчас еще душа из пяток не выбралась…

Частым боем зазвонил у крыльца, в глубине двора, колокол. Толпа обернула головы и ахнула в голос: