У Тымнэро давно не было такой удачи. Все просили привезти уголь, зазывали к себе, угощали, заискивали перед ним.

Он пришел к Волтеру и застал бывшего моряка в странном виде.

— Я делаю обогреватель во всю стену, — принялся объяснять Волтер. — Прежде чем уйти из моего домика, дым отдаст все тепло до последнего… Понял?

Тымнэро ничего не понял. Он видел только груду кирпича, жидкую глину в лохани и перепачканного Волтера.

Волтер налил Тымнэро чаю и продолжал:

— Позвал я тебя, чтобы попросить: возле шахты под снегом есть чугунная плита. Я ее осенью купил у тамошнего шахтера. Надо ее привезти. Будь другом!

Тымнэро понял, о чем говорит норвежец, и согласно закивал:

— Обязательно привезу!

Он был рад услужить человеку, который помог ему в самую трудную минуту — когда умирал сын.

— Что слышно о Каширине? — спросил Тымнэро.

Аренс Волтер достал письмо и принялся читать, стараясь объяснить простыми словами содержание.

Письмо было длинное, не все уразумел в нем Тымнэро, но понял — надежда есть.

А Каширин писал вот что:

«Дорогой брат Аренс! Посылаю это письмо с верным человеком. Прибывши в Петропавловск с арестованными и сдав их караулу, я стал искать верных и надежных людей.

На свое счастье, я тут встретил своих старых дружков. Они прибыли на пароходе «Тверь» поздней осенью в числе солдат здешней команды. И знаешь, кого я встретил здесь? Ваню Ларина, моего старого дружка еще по Уэлену. Будешь в тамошнем селении, увидишь школу — это мы с Иваном поставили ее, когда я служил у Караевых. Ваня Ларин и его товарищи оказались большевиками. Они подробно рассказали мне что к чему, и я понял — это те, кого нам не хватало в Ново-Мариинске.

Совет в Петропавловске был создан 7 декабря. Эту великую дату должны запомнить все люди Северо-Востока. В день Нового года мы объявили Совет высшей властью в городе. Что тут затеялось! Ларина и его товарищей называли узурпаторами, самовольными захватчиками власти. Я не остался в стороне и много выступал на митингах. Призывал рыбаков, моряков, солдат поддержать Совет, потому что другой власти трудовому народу не надо. Написал я письмо городскому Совету, чтобы приняли решительные меры к контрреволюционерам. А что учудили они весной! Перед началом навигации выступили с лозунгом объявить Камчатку автономной республикой и отделить ее от Советской России! Но я-то знаю, что это значит на самом деле — это влезть прямо в разинутую пасть Свенсона! Весь трудовой народ Камчатки поддержал Советы! И если бы мы были смелее, решительнее, то не произошло б того, что случилось.

В июле в Петропавловске был совершен контрреволюционный переворот. Власть оказалась в руках бывшего офицерья и разных купцов и промышленников.

Арестован весь Петропавловский Совет и я в том числе, хотя формально в Совете не состоял. Однако хорошо запомнили сусляки мои выступления.

Плывем сейчас во владивостокскую тюрьму. Что будет дальше, пока не могу сказать. Однако чую — борьба будет жестокая и долгая. Может быть, мне не придется вернуться на Чукотку, но знай, брат Аренс, что будущее за трудовым народом, за партией большевиков, за Лениным и за Советской республикой, которая держится, несмотря ни на что. Передай поклон всем знакомым, Куркутскому Мише, Кулиновскому и Тымнэро».

Письмо было подписано: «Партии пролетариата П. Каширин»…

Собаки взяли привычное направление на другой берег Анадырского лимана. Дорога накатана — пурги давно не было и следы полозьев отчетливо виднелись на снегу. Однако главной приметой нартовой дороги через лиман была угольная пыль.

Но вот как получается — когда у одних несчастье, то у других удача. Сломалась лебедка на шахте — Тымнэро стал всем нужен. Он готов был ездить круглые сутки, благо погода была отличная и дорога накатана. Но собакам надо давать роздых, хоть и кормил он их теперь досыта. За уголь платили щедро: на Севере самое ценное — тепло. Можно голодать и страдать от жажды, но если мороз и нет животворящего огня, то замерзнуть ничего не стоит.

Тымнэро оглянулся — над Ново-Мариинском небо было удивительно чистое и ясное. Мало топили, мало черного дыма поднималось над крышами: люди берегли топливо, жгли мало угля.

Преодолев прибрежную гряду небольших торосов, упряжка поползла наверх, Тымнэро пришлось соскочить с нарты, чтобы собакам было легче…

Огромное черное колесо, которое раньше тянуло вагонетки из темного чрева шахты, казалось умершим на фоне бледного зимнего неба.

Тымнэро встретил сторожа и передал просьбу Волтера о железной плите. Она стояла прислоненной к стене дома, и они взвалили ее на нарту.

В шахту надо было спускаться в сопровождении знающего человека, который здесь вдобавок исполнял обязанность хранителя огня. Он пришел с небольшим фонарем с неярким при дневном свете пламенем. Тымнэро взял два мешка, лопату и шагнул в неожиданно теплое чрево земли.

Идти было скользко, хотя в земле были вырублены небольшие ступеньки. Дорога шла под уклон, и, чтобы не упасть, Тымнэро не глядел по сторонам, стараясь не отставать от шахтера.

Когда дорога стала положе, Тымнэро поднял голову и не удержал тихого возгласа:

— Какомэй!

Шахтер оглянулся, повел огнем вокруг и, широко улыбнувшись, с оттенком гордости спросил:

— Ну как, красиво? Гляди!

Он высоко поднял фонарь, и со всех сторон заблестели разноцветные огоньки. Сначала казалось, что это тысячи глаз неведомых подземных зверюшек, а потом вспомнились тангитанские бисеринки, которыми чукотские женщины вышивали нарядную обувь и перчатки для ритуальных танцев. Огоньки переливались, играли, то вспыхивали, то гасли, заполняя все вокруг волшебным свечением.

— Видал? — с гордостью сказал шахтер, словно все это разноцветное волшебство было делом его рук. — Это вечная мерзлота!

Когда они остановились в забое и Тымнэро принялся насыпать в мешок уголь, казалось, что он берет лопатой груду драгоценных камней.

— На материковых шахтах мы ставим крепления, — рассказывал шахтер, — а тут сама мерзлота держит все и не дает осыпаться…

Воздух в шахте был особенный. Тымнэро еще ни разу в жизни не чувствовал такого запаха — таинственного и печального.

— Здесь никогда ничего не меняется. — Шахтер повел лучом фонаря по светящимся стенам. — Постоянная летом и зимой температура, состав воздуха. Незыблемость, так сказать…

Шахтер посветил лампочкой в лицо Тымнэро и спросил:

— Понимаешь, о чем я говорю?

— Понимай, понимай, — закивал Тымнэро, хотя большую часть того, о чем с таким жаром говорил шахтер, он не понял.

— Понимай, говоришь? — Шахтер пытливо посмотрел в глаза Тымнэро. — А я вижу, что никакого понимания у тебя нет… Знаешь, что такое вечная мерзлота?

Шахтер колупнул пальцем мерзлую землю и поднес к глазам Тымнэро:

— Видел — лед? Тает… Вот это и есть вечная мерзлота — подземный лед и холод. Вся чукотская земля сидит на этом вечном холоде.

Тымнэро взвалил на спину мешок, а второй взялся нести шахтер.

Обратно идти было трудно — вверх по уклону. Часто приходилось останавливаться и отдыхать. Шахтер, видно, любил поговорить.

— Я тебя давно примечаю — возишь зимой уголь… И чего ты ушел из тундры? Олешек, видно, не стало? А зря ты это сделал. Тут в прошлом году ваши с королем приезжали. Ходил я смотреть на него. Ничего королевского у него, прямо скажу, не было. Так, пьяный старик — и больше ничего. Зато девки хороши были… Насчет девок молодцы вы — одна другой краше! И как звать тебя знаю — Тымнэро… А меня Сергеем Кошелевым зовут. Ну, будем знакомы!

Шахтер взял руку Тымнэро в свою большую, как лопата, ладонь и крепко сжал.

Дорогой при ранних сумерках Тымнэро вспоминал раздробленную радугу на стенах подземелья и старался выговорить русские слова: вечная мерзлота, Сергей Кошелев…

Бессекерский сидел в промороженном насквозь железном складе и считал песцовые шкурки. Маловато нынче их — товара настоящего нет, нечем торговать. Осенью, краем уха подслушав, что Свенсон ввозит оружие на Чукотку, Бессекерский решил — американец не станет зря это делать, он всегда чует точно, где будет пожива.