— Хотел, еще как хотел, даже глаза закрывал, — с жаром произнесла Милюнэ. — Прильнул к ней, будто вдруг детенышем стал, закрыл глаза… Танцевал с ней. Ну, Архипыч и заметил это. Взял за руку жену и оторвал от начальника.

— Кыкэ вынэ вай! — с ужасом произнесла Тынатваль. — Как же он посмел? Говорят, у него золотые наплечники, как у Армагиргина?

— Ии, — кивнула в знак согласия Милюнэ. — Оторвал и потащил. И меня заодно прихватил. Пришли домой, и тут вся смелость его и покинула. Встал он перед своей женой, а та вся красная. Внутри бурлила, вот-вот лопнет…

Милюнэ замолкла, еще раз хлебнула чаю.

— Мне поначалу и показалось, что она лопнула, — продолжала она. — Такой был звук. Это она так ударила своего мужа. Большой своей жирной ладонью по щеке. Да так сильно, что вся рука отпечаталась на лице Архипыча…

— А что он? — нетерпеливо спросил Тымнэро.

— Он-то? Он ничего. Слегка пошатнулся, но ничего не сказал. Повернулся и пошел в комнату. И там рухнул на постель.

— Какая безжалостная она! — заметила Тынатваль.

— Ии, — согласилась Милюнэ. — Села она в своем красивом платье на стул поодаль от постели и в окно стала глядеть… Только будто пар из нее сразу вышел, потому что бледная очень стала. Потом увидела я — плачет…

— Так ей и надо, как же бить мужа? — с недоумением заметила Тынатваль, искоса глянув на своего Тымнэро.

— Да не она, а сам Архипыч заплакал, — понизив голос, сообщила Милюнэ.

— Кыкэ вынэ вай! — в ужасе воскликнула Тынатваль.

— Какомэй, — тихо произнес потрясенный Тымнэро. — Довела, значит.

— Ии, — поддакнула Милюнэ. — Мне его жалко стало.

— Значит, у них переживания бывают…

— Да уж верно, — вздохнула Милюнэ.

Кто-то приближался к яранге. Стены из кусков жести да обрезков фанеры были так тонки, что слышно было далеко. Особенно когда по топкой тундре шли, чавкая ногами меж кочек.

— Есть кто дома? — послышался голос.

— Ии, — испуганно ответил Тымнэро: а ну как услышали тангитаны нелестные про них рассуждения?

— Мы к тебе в гости, — весело произнес Михаил Куркутский, вваливаясь в чоттагин вместе с Аренсом Волтером и тремя новоприбывшими тангитанами.

— Амын еттык! — согласно обычаю приветствовал Тымнэро гостей и усадил на китовые позвонки да на бревно-изголовье.

Сергей Безруков, Дмитрий Хваан и третий их спутник, Александр Булатов, с нескрываемым любопытством озирались в яранге. Аренс Волтер с легкой усмешкой посматривал на них, а Михаил Куркутский, чувствуя неловкость за вторжение целой толпы незваных тангитанов, говорил нарочито весело и громко:

— Вот гости, значит, захотели познакомиться да поглядеть, как живет чукотский человек. Николь не были в яранге и любопытствуют… Так что ты, Тымнэро, не обижайся…

— Я не обижаюсь, — спокойно ответил Тымнэро. — Пусть глядят. Только вот нечем мне похвастаться перед ними.

— Да не на похвальбу они пришли к тебе, — успокоил Куркутский. — А познакомиться… Может, дружбу с тобой хотят затеять…

— Ну, что ты глупости говоришь, Михаил? — вполголоса с укоризной заметила Милюнэ. — Где это видано, чтобы тангитан дружил с лыгъоравэтльаном?

— А Кассира, а вон Аренс — разве они не друзья местному человеку?

— Тебе и твоему брату, может быть, и друзья, — сказала Милюнэ.

— Зря ты такое говоришь. — Михаил Куркутский скосил глаза. — Глянь, как на тебя молодой-то смотрит…

— Я уже заметила, — краем глаза улыбнулась Милюнэ. — Будто женщины никогда не видал. Как еще на берегу увидел меня, так с тех пор и глядит.

— А может быть, у него к тебе любовь?

— Знаю, какова у тангитана любовь к чукчанке, — усмехнулась Милюнэ.

— Ну уж, ты скажешь…

— Об чем разговор? Обо мне? — с любопытством спросил Булатов, догадавшись, что Куркутский и Милюнэ толкуют о чем-то, связанном с ним.

— Да нет, — соврал Куркутский. — Толкуем о рыбе.

— Хороша здесь рыба! — сказал Булатов, краснея.

— Хорошая, — согласилась девушка и опустила глаза.

Вроде бы глаза как глаза, чуть коричневатые, как высохшая трава, но вдруг в этой траве мелькнет огонек, словно незагашенный костерок…

— Я никогда такой не видел, — с увлечением заговорил Булатов, обрадовавшись возможности поговорить с девушкой. — Мне она очень понравилась. Я уже пробовал икру и свежесоленые эти самые… брюшки.

— У нас их называют пупки, — поправил Куркутский.

— Очень мне понравились, — повторил Булатов.

Аренс Волтер рассказывал о житье в яранге, о назначении полога, кладовок по бокам.

— А у кочевых чукчей такие же жилища? — спросил Сергей Безруков.

— Разницы почти никакой, — вступил в разговор Михаил Куркутский. — Только ихняя яранга полегче, поменьше, чтобы возить на нарте и быстро собирать.

В ярангу вошел старший Куркутский.

— Вы тут не слышите — оннак карапь идет с Алюмки… Похоже, японский пароход.

Все обитатели яранги высыпали наружу.

Пароход был уже на внутреннем рейде Анадырского лимана.

— Ну вот, может, это твой корабль пришел, — сказал Безруков Булатову.

— Почему — мой?

— А вдруг он дальше на север плывет? Скорее всего, это так, — ответил Безруков.

Японский пароход разгружался.

Почти весь груз предназначался для Сооне, но кое-что судно доставило и для других торговцев. Похоже, что во Владивостоке налаживалась жизнь, возобновлялись старые связи. Пришли грузы и для Тренева, и он нанял Тымнэро переносить тюки и ящики в свой небольшой, но хорошо утепленный склад. Этот же пароход взял и пушнину, собранную за несколько лет и скопившуюся на складах ново-мариинских торговцев.

Сооне ходил по Ново-Мариинску именинником: мало того что центр Чукотского уезда снабдил японский пароход, но он еще и привез жену начальника уезда.

Простая на вид, полноватая женщина сошла на берег с кунгаса, и Громов, шагнув навстречу, широко обнял ее, крепко прижал к себе и впился поцелуем в губы. У нее было обиженное, серое, словно вылепленное из глины лицо, и Милюнэ удивлялась, что нашел в ней хорошего этот здоровенный тангитан, от которого даже на большом расстоянии пахло дурной веселящей водой.

Тренев сказал дома:

— Этот мужлан недолго продержится здесь. И вообще — я не верю в Колчака…

Это было неожиданно, потому что некоторое время назад Иван Архипович говорил другое.

— Колчак и все эти Громовы — лишь средство вернуть России царя, — сказал в заключение Тренев.

Он больше не ходил в уездное правление и весьма решительно отклонил приглашение Громова явиться на пирушку, устраиваемую по поводу приезда жены. Он лег в постель, и Агриппина Зиновьевна положила ему на лоб смоченное уксусом полотенце. Этот запах для Милюнэ всегда связывался с пельменями, да и весь укутанный белыми простынями, с белым полотенцем на голове Иван Архипович походил на большую пельменину.

На рейде стоял пароход, собираясь отправляться в обратный путь к теплым морям.

А на вершинах Золотого хребта уже выпал снег.

В траве созрела красная морошка, и Милюнэ ссыпала горсть за горстью в кожаный туесок. Иногда на склонах кочек, обращенных в южную сторону, попадалась голубика, а шикши было столько, что быстро чернели руки и подошвы торбасов покрывались ягодным соком.

Так она дошла до озерка и остановилась в изумлении: голый тангитан стоял по пояс в воде. Сначала она подумала, что кто-то из покойников вышел искупаться, — о таком говорили местные чукчи, которые слышали по ночам в ненастную погоду вой и скрежет на кладбище. Вглядевшись, она узнала. Это был тот самый молоденький тангитан — Булатов. Он плескался в воде, приседал и фыркал, как морж. Разинув рот от изумления, Милюнэ так и застыла. Но еще больше поразилась она, когда Булатов дошел до самой глубины и поплыл! Милюнэ знала, что есть тангитаны, которые плавают не хуже моржей, но еще никогда не видела! Это оказалось чистейшей правдой — Булатов рассекал воду склоненной набок головой, взметывая руки, словно ласты!

Милюнэ и не заметила, как она подошла к самой воде и остановилась, поставив у ног ведро.