Стоическое учение, последователем которого был император Марк Аврелий[102], сделалось доминирующим. Оно носило другой характер, у него был не атеистический, как у эпикурейцев, а пантеистический[103] уклон. Стоики говорили, что весь космос, вся природа представляет собой один великий порядок и каждый человек должен чувствовать себя звеном этого порядка. Все, что ни совершается, совершается благодаря необходимости, чадо ей подчиняться и, сцепив зубы, испытывать все страдания, которые посланы на этом свете человеку. Счастлив тот, кто может перед своей совестью сказать, что никогда не делал зла и безропотно переносил все испытания, выдержал искус, и наградой такому человеку является уважение к себе самому. Как видите, это — учение для очень сильных душ, но это — учение отчаяния, которое помогало как раз страдать безропотно и красиво. Стоики называли это желанное чувство — атараксия, что значит бесчувственность или отсутствие всякого волнения, равнодушное отношение ко всему.

IT насколько такое отношение было присуще философам, видно из того, что мы до сих пор говорим о нем: философское отношение к жизни. Философским отношением к жизни называем, когда человек более или менее спокойно переносит несчастье. Это осталось от стоиков. Стоицизм подходил лишь для сильных душ. Остальные ударились в мистицизм. Раз жизнь была так безотрадна и для богачей, то и богачи, так же как и демократия, думали о загробной жизни. Из моих лекций о греческой религиозности мы видели, что недостатка такого мистицизма в греческой религии не было. Она учила о том, что у человека есть бессмертная душа. Вы помните, что я указывал на миф о Загрее, по которому выходит так, что материя поглотила дух, что божество рассеялось в этой мрачной темнице, которой является материя, и что душа человека — это есть плененная птица, которая стремится вырваться из грязной клетки, какой является тело. Это учение могло разнообразно варьироваться, и для такой вариации было много основ. В древнем мире существовала общая вера в то, что наша жизнь не окончательная, что существует душа. Человечество так за нее уцепилось потому, что, когда жизнь реально становится не на радость, все начинают ценить в особенности душу с ее загробными возможностями.

Демократия на этой почве создала христианство. Аристократия в первое время не могла создать ничего. Она металась из стороны в сторону. Всякое божество, у которого было сколько–нибудь мистическое учение, дававшее интересное препровождение времени, всякие искусы, церемонии, таинства и так далее, — все это привлекало тогдашнюю безрадостную аристократию и буржуазию, и они массами входили во всякого рода секты.

И христианство, когда оно стало распространяться в больших городах, сейчас же привлекло к себе внимание. Определенными синкретистами, т. е. веровавшими в каких угодно богов, была Очень благородная семья Северов. Александр Север[104], молодой человек, сделавшись императором, был окружен в высокой степени замечательными по тогдашнему времени женщинами, чрезвычайно благородными и интеллигентными, — они были синкретистки. У Александра на его божнице стояли разные боги, между ними уже и Иисус Христос, но также Озирис, и Кибела[105], и Ормузд. Он считал вполне возможным верить всем вместе. Это служит указанием на то, что к христианству стали относиться с известным интересом.

Но так как христианство шло с низов, так как на нем лежал анархический оттенок, так как христиане не признавали власти, часто не платили налогов, отказывались отбывать военную службу, то императоры и обрушились на них гонениями.

Марк Аврелий, император–философ, тоже довольно порядочно угнетал христиан, но не за их веру, а потому что он считал их антигосударственной сектой.

И тем не менее, аристократический мир увидел, что эти странные люди распространяются повсюду, что они стойко переносят всякие муки, и стал к ним присматриваться внимательнее. Собственная религия внести какое–нибудь успокоение в страждущие души не могла, и поэтому стали они прислушиваться к христианскому учению. А у христиан было своеобразно весело. Здесь были люди, которые собирались в каких–нибудь катакомбах (подземельях) или где–нибудь в укромном уголке за городом под открытым небом; все это были рабы, пролетарии, беднота, и начинались великолепное хоровое пение, экстаз, всеобщие объятия, поцелуи, рассказы о том, что мир погряз в грехах, но справедливый бог, который не мог просто помиловать людей, потому что они — большие грешники, сам отдал сына своего на жертву и заставил его, невинного, страдать только для того, чтобы иметь право простить их, грешных людей. Это был такой очаровательный миф, и весь ритуал был настолько полон энтузиазма, что мятущиеся Души из аристократии попадали под обаяние христианства и все чаще к нему примыкали, и влияние христианства стало расти и в богатой среде.

Но проникновение в демократическую церковь аристократического элемента в значительной степени изменило самый дух христианства. Во–первых, оно придало совершенно новый колорит учению христианскому, а во–вторых, оно изменило и внутренний строй христианской церкви. Конечно, учение богатых не является единственной причиной этого явления; быть может, если бы аристократический элемент и не входил в церковь, она пошла бы этим же путем. В отношении учения громадным переломом во внутреннем смысле христианства явилось, во–первых, учение о Логосе[106], а во–вторых, перенесение центра тяжести с морали и ожидания второго пришествия на вопросы догмы[107].

Когда образованные люди стали проникать в христианскую церковь, то их выбирали пресвитерами и епископами. Все чаще и чаще мы видим людей из высокой аристократии среди христианских епископов. Величайшие учителя тогдашней церкви, возьмем ли мы Оригена[108] и Климента Александрийского[109] или Августина[110], Тертуллиана или Амвросия[111] — все это были люди с высшим философским образованием. А поскольку они увлекались христианством, они старались его как–то формулировать.

Философской редакцией, сравнительно близкой к христианству, является ужо Евангелие от Иоанпа. Оно расходится с другими еваптслпями в целом ряде фактов. В то время как в других евангелиях говорится, что Христос был галилеянином и только незадолго до смерти в первый раз попал в Иерусалим, Иоанн утверждает, что он многократно бывал в Иерусалиме. Вся история его казни и ареста рассказывается у Иоанна иначе, и учение тоже значительно отличается. Я уже говорил, что евангелия Матфея и Марка доказывают, что Иисус был богочеловек, Мессия, и доказывают это изображением жизни и учения Христа, его пророчествами и чудесами. В евангелии Луки есть определенное сильно демократическое течение, в евангелии Иоанна — течение философское. Оно начинается с утверждения, что Христос не человек. Нигде в других местах этого не сказано, в других местах говорится, что это — человек, который родился от духа свята и девы Марии, здесь же его предсуществование и его тождество с богом устанавливается с определенной силой, как явственное. Сначала было «Слово», и бог создал Христом весь мир, а вот теперь этим же Христом этот мир искупил. Кто не знает учения о Логосе, никак не может себе представить, что все это значит. И естественно, раз евангелист Иоанн постоянно держит в голове, что Христос не есть назарянин Иисус, а что это есть сам бог, вседержитель, творец всего мира, который временно принял земную оболочку, чтобы научить высшей мудрости человечество и принести мистическую жертву за мир, — все речи Христа наполняются чрезвычайной торжественностью и некоторой философской темнотой.