Луч солнца придвинулся к нему вплотную, – как нож гильотины. Свет добрался до ножки стола и стал подниматься вверх.

“Вы могли существовать только в том случае, когда ваше слово было единственным и решающим. Ваше видение мира превратилось в жесточайший солипсизм

и вы стали наиболее опасным из людей: человеком с манией в сердце”.

“Наверное, вы стали себя спрашивать: “Да что же я за чудовище-то такое?”

“Ваше внутреннее недовольство заставит вас содержать все новые и новые ошибки”.

“В общем, вы понимаете, как это все может закончиться”.

Солнце перескочило на угол стола. Пол с трудом поднялся из кресла.

Он рванул дверь на себя и вышел. Она защелкнулась, и он не стал трудиться запирать ее. Сошел на два пролете вниз, задержавшись у входа, чтобы протереть ручки: и вот он уже катил по Гран-Авеню. Пол содрал с рук резиновые перчатки и, сняв, кинул их в карман.

Очутившись в своей квартире, он взглянул на часы. Четвертый час. Встав в центре комнаты, он принялся делать глубокие вдохи и выдохи. После этих упражнений. Пол бросил пальто на диван и подошел к телефону.

– Пол – я так волновалась.

– Прости. Накатило что-то...

– Сижу тут, едва сдерживаясь, и стараюсь не думать о сигаретах. Чего ты убежал? С тобой все в порядке?

– Мне в голову пришли кое-какие странные мысли...

– Какие?

– Не знаю. Видения. Их страшно трудно облечь в слова. У тебя когда-нибудь бывало так, что вот скрутит – хочется орать, как оглашенному...

Она сказала:

– Тревога. Бедняжка мой. Все пройдет. В воскресное утро у большинства людей бывают депрессии.

– Да нет, тут что-то другое. Слушай, в общем, это с моей стороны скотство, конечно, но мне необходимо какое-то время побыть наедине с собой, взвесить все, обмозговать...

Молчание в трубке прозвучало, как протест.

– Ирен?

– Я слушаю. – Она была задета.

– Просто не хочу втягивать тебя в свои невротические кошмары.

– Пожалуйста, Пол, не надо...

– Сегодня утром я проснулся мокрый от пота, врал он отчаянно. – Мне показалось, что ты – Эстер. Все было настолько ясно, четко, живо. Теперь ты понимаешь?

Он слышал ее дыхание. Наконец, Ирен произнесла:

– Ладно, Пол. Думаю, что больше тут говорить не о чем...

– Прости.

– Ничего.

– Мне очень жаль.

– Я знаю.

Его рука вдавила трубку в щеку.

Ее голос удалялся с быстротой скорости света.

– Позвони мне как-нибудь, Пол.

– Будь осторожна...

– Конечно, ты тоже.

Он положил трубку очень, очень медленно. А затем зарыдал.

Стемнело, но Пол не поднялся, чтобы включить свет; он не двигался с места и продолжал сидеть, положив руки на стол.

Внезапно ему до безумия захотелось, чтобы рядом кто-нибудь появился. Не мог он больше выдерживать одиночество. Решил прогуляться – до какого-нибудь бара. Может быть, до того, где он повстречался с журналистами.

Пол нацепил пальто и вышел прежде, чем сумел себя остановить. Но тут же вернулся, запер дверь и подошел к своему бару. Это единственное, на что он еще оказался способен, То состояние, в котором он находился, не оставляло сомнений, что если в него попадет хотя бы капля алкоголя, он свалится замертво.

Нуждаясь в любой, какой угодно компании, Пол включил телевизор. Просмотрел последние десять минут какого-то игрового шоу и посмеялся шуточкам комиков. Потом полчаса провел в африканской саванне в компании диких зверей и потерявшего популярность киноактера. Пять минут старой комедии напомнили ему, что он страшно голоден.

В холодильнике оказалось негусто. Пришлось скрести по сусекам и полкам, Он ничего не ел с предыдущей ночи; сидя перед мерцающим телевизором, он держа тарелку на коленях, отправлял еду в рот огромными кусками.

Он очень внимательно просмотрел рекламу мастики для пола, словно собираясь запомнить каждое движение камеры, потом отнес опустевшую тарелку на кухню и кинул ее в раковину, не затрудняя себя мытьем, Налил на три пальца скотча в стакан и вернулся в гостиную, намериваясь пить в комнате.

Перерыв: продавец автомобилей предлагал покупать переделанные машины по пять сотен или же покупать новые мини; мебельный магазинчик борющийся с инфляцией; супермаркет, вопреки здравому смыслу сбрасывающий цены на индюшек и мясо; шампунь, обладающий обесцвечивающим эффектом; шестьдесят знаменитейших рок-н-ролльных хитов на четвертом альбоме всего за семь долларов девяносто девять центов. Позвоните по этому номеру до полуночи.

А теперь ночные новости.

“Главная вечерняя новость на сегодня – вновь линчеватель. Еще двое мужчин застрелены меньше трех часов назад. А сейчас репортаж; Роджера Бонда”.

На экране, одетый в продуваемую ветрами куртку, под портативными прожекторами появился репортер; за спиной виднелась пустынная улица, на которой болтались стараясь попасть в кадр, двое-трое случайных прохожих. Больше смотреть было не на что: только на улицу, да на репортера.

– На этом Королевском Бульваре, на вот этом тротуаре, где я сейчас стою, всего лишь несколько часов назад разыгралась очередная трагедия из серии убийств печально-знаменитого чикагского линчевателя, По словам полицейских, здесь происходила встреча молодого парня и совсем мальчика. Продажа четырех пакетиков героин была в самом разгаре, когда ее прервали раздававшиеся в тиши серого зимнего дня четыре громоподобных выстрела из пистолета сорок пятого калибра. После этого продавец и наркоман остались лежать на месте, их тела упали одно на другое. Капитана Виктора Мастро мы обнаружили в офисе мэра на пятом этаже Сити-Холла...

Новый кадр: коридор, запруженный репортерами с камерами и прожекторами. Все тот же журналист в той же куртке совал под нос Мастро микрофон. Неугомонный шум мешал расслышать отдельные вопросы, все говорили одновременно.

– Нам еще не удалось произвести точную баллистическую экспертизу, – говорил Мастро. – Но похоже, что это все тот же самый “люгер” сорок пятого калибра. У нас есть свидетель, показавший, что выстрелы были произведены из автомобиля... Нет, он подъехал к тротуару и прежде чем выстрелить остановился. Не двигался... Что? Простите, я вас не расслышал... Да, теперь всего двадцать три жертвы. Девятнадцать мертвы. Одиннадцать с ранами тридцать восьмого калибра и двенадцать – сорок пятого... Простите, но больше ничего из сказанного свидетелем сообщить не могу. Мы сейчас его допрашиваем... Усилить? Нет, ничего усиливать мы не собираемся. И так на это брошены все силы, какие только можно. Шестьдесят офицеров денно и нощно занимаются лишь этим делом. Что?... Нет, рассказать сейчас о версиях, которые мы отрабатываем я не могу. Единственное, что я могу вам сообщить это, что они есть и что каждая тщательнейшим и скрупулезнейшим образом проверяется. Прошу меня извинить, джентльмены, но это все, что на данный момент хотел вам сказать.

Камера следовала за спиной Мастро, пока он продирался сквозь толпу; потом на экране вновь появился студийный обозреватель.

Пол выключил телевизор, подошел к окну и взглянул на огни большого города. Облачная дымка низко висла над Чикаго, и отраженные фонари освещали город, как сцену.

Шанс был не ахти какой, и вряд ли привел бы к какому-нибудь мало-мальски приличному результату. но попробовать стоило.

Пол подошел к телефону и набрал номер Сполтера...

Тот взял трубку, как всегда, веселый полный кипучего энтузиазма.

– Хэй, Пол! Как оно ничего?

– Джим, тут кое-что произошло. Личное. Нет ничего жизненно-важного, но мне необходимо отлучиться из города на пару дней. Я не смогу начать работать в понедельник – крайний срок – середина недели. Понимаю, что ставлю тебя в неловкое положение, но ты сможешь объяснить все Чилдрессу, правда? В среду, в крайнем случае, в четверг я отрапортуюсь.

– Ты снова едешь в Нью-Йорк?

– Да. Семейные дела. Женино имущество – тебе хорошо известны правовые заморочки. Просто пока не зашло в тупик, следует все исправить…