— Скажи, София, а кто в доме знал об этих глазных каплях, об эзерине? То есть, первое, что они у дедушки есть и, второе, что они смертельно ядовиты?

— Понимаю, куда ты клонишь. Но это бесполезно. Об этом знали все.

— Да, конечно, вообще знали все… Но конкретно…

— Мы все знали конкретно. Как-то мы пили кофе у дедушки всей семьей. Он любил, когда вся семья собиралась вокруг него. Вдруг у него заболели глаза, и Бренда достала эзерин, чтобы закапать дедушке. А Джозефина, которая всегда и по любому поводу задает вопросы, спросила: «Почему на этикетке написано „Только для наружного употребления?“ А дедушка улыбнулся и ответил: „Если бы Бренда по ошибке ввела мне в вену вместо инсулина эзерин, пожалуй, я бы задохнулся от негодования, порядком посинел и затем умер, потому что, видишь ли, у меня не очень сильное сердце.“ — „О-о…“ — сказала Джозефина, а дедушка продолжал: „Так что мы должны внимательно следить за тем, чтобы Бренда не перепутала лекарства и не сделала мне инъекцию эзерина вместо инсулина“. — София помолчала и закончила: — Мы все это слышали, понимаешь? Мы все это слышали!

Я понимал. Если до сих пор у меня еще оставалась слабая надежда, что убийца должен был обладать какими-то специальными знаниями, то теперь оказалось: старый Леонидис самолично подсказал убийце план действий. Преступнику не нужно было ничего придумывать — простой и легкий способ умерщвления предложила ему сама жертва.

Я глубоко вздохнул. Прочитав мои мысли, София сказала:

— Да, это ужасно.

— Знаешь, София, — медленно проговорил я, — я понял одну вещь.

— Какую?

— Ты права: Бренда этого сделать не могла. Она не могла убить старика именно этим способом… После его слов, которые вы все слышали… И все прекрасно помните…

— Не знаю. Бренда довольно глупа в некоторых отношениях.

София отошла от меня.

— Тебе не хочется, чтобы это оказалась Бренда, да?

Что я мог ответить на этот вопрос? Я не мог, просто не мог заявить: „Нет. Я надеюсь, убийцей окажется Бренда“.

Почему? Не знаю, просто я видел: Бренда осталась совсем одна против враждебно настроенной могущественной семьи Леонидисов. Было ли это рыцарством? Жалостью к слабому, к беззащитному? Я вспомнил, как Бренда сидела на тахте в своем дорогом траурном платье. Вспомнил нотки безнадежности в её голосе и выражение страха в глазах.

Тут очень кстати вернулась Нэнни и, не знаю, каким образом, сразу же почувствовала возникшую между мной и Софией напряженность.

— Все только и говорят, об убийствах и тому подобном, — неодобрительно заворчала она. — Забудьте об этом, вот мой вам совет. Вас это дело совершенно не касается.

— О, Нэнни… Разве ты не понимаешь, в этом доме живет убийца…

— Чепуха, мисс София. Просто не знаю, что с вами делать. Разве передняя дверь не открыта все время? Да все двери в доме открыты… Свободный вход любым ворам и грабителям.

— Но ведь это не мог быть грабитель, ведь ничего не украдено! И вообще, зачем грабителю отравлять дедушку?!

— Я не сказала, что это был грабитель, мисс София. Я только сказала: все двери в доме всегда открыты. В дом легко мог войти любой человек. Я лично считаю — это дело рук коммунистов. — Нэнни покивала с удовлетворенным видом.

— Но чего ради коммунистам убивать бедного дедушку?

— Ну… За всеми темными делами стоят коммунисты. А если и не коммунисты, то по крайней мере нечестивые католики. Блудница Вавилонская — вот кто они такие. И с видом человека, сказавшего свое последнее и решительное слово, Нэнни снова отправилась в судомойную.

Мы с Софией рассмеялись.

— Старый добрый протестант, — заметил я.

— Да. Слушай, Чарлз, пойдем в гостиную. Там что-то вроде семейного совета. Вообще-то мы намечали его на вечер, но решили начать пораньше.

— Наверное, мне не стоит влезать в ваши дела?

— Если ты собираешься когда-нибудь стать членом нашей семьи, тебе лучше заблаговременно познакомиться с ней поближе.

— А что обсуждается сегодня на семейном совете?

— Дела дяди Роджера. Кажется, ты в курсе его неприятностей. Но как ты мог подумать, что он убил дедушку? Дядя Роджер просто обожал его!

— Я подозревал не Роджера, а Клеменси.

— Только потому, что я сама подкинула тебе эту мысль. Думаю, Клеменси совершенно не расстроится, если Роджер потеряет все деньги. Скорей всего, она даже будет довольна этим. У нее странная страсть не иметь лишних денег. Пойдем.

Когда мы с Софией вошли в гостиную, громкие голоса сразу смолкли. Все посмотрели на нас.

Вся семья была в сборе. Филип сидел у окна в большом, обтянутом малиновой парчой кресле. Его красивое лицо напоминало холодную суровую маску. Он походил на судью, готового огласить приговор. Роджер пристроился на пуфике у камина. Видимо, продолжительное время он нервно ерошил волосы, и сейчас они стояли дыбом по всей голове. Левая штанина у него задралась, галстук сдвинулся набок. Великан тяжело дышал, лицо его раскраснелось. Рядом с мужем сидела Клеменси — ее миниатюрная фигура буквально утопала в огромном глубоком кресле. Отвернув лицо в сторону от остальных присутствующих, она бесстрастным взглядом изучала обшитые деревом стены. Эдит, прямая как палка, восседала на дедушкином кресле и, плотно сжав рот, с невероятной скоростью орудовала вязальными спицами. Самыми привлекательными фигурами в гостиной были Магда и Юстас, будто сошедшие с портрета Гейнсборо. Мать и сын расположились на диване — смуглый красивый подросток с мрачным взглядом и около него, небрежно бросив руку на спинку дивана, Магда, герцогиня из замка „Три фронтона“, в изысканном темном халате, из-под полы которого была аккуратно выставлена маленькая ножка в парчовой туфельке.

Филип нахмурился.

— София, — сказал он, — извини, но мы обсуждаем внутрисемейные дела. Мисс де Хэвилэнд звякнула спицами. Я приготовился извиниться и выйти, но София опередила меня.

— Мы с Чарлзом, — сказала она звонким решительным голосом, — собираемся пожениться. Я хочу, чтобы мой жених присутствовал на семейном совете.

— А почему бы и нет? — вскричал Роджер, порывисто вскакивая с пуфика. — Я повторяю, Филип, в этом деле нет ничего секретного! Завтра-послезавтра об этом узнает весь мир. И в любом случае, мой мальчик, — Роджер подошел ко мне и дружески положил руку на мое плечо, — вы все равно уже все знаете. Вы же присутствовали при моем утреннем разговоре с полицейскими в Скотленд-Ярде.

— Расскажите! Расскажите же мне! — воскликнула Магда, подаваясь вперед. — Какая в Скотленд-Ярде обстановка? Это так интересно! В кабинетах там стулья или кресла? Какие занавески на окнах? Никаких цветов, наверное? Диктофоны на столах?

— Угомонись, мама, — сказала София. — Ты же велела Джону Вавасуру выбросить из пьесы сцену в Скотленд-Ярде, посчитав ее малодинамичной и неубедительной.

— Да, она сводит пьесу к дешевому детективу, — согласилась Магда. — В то время как „Эдит Томпсон“ — это психологическая драма или психологический триллер… Какое из определений звучит лучше?

— Вы были в полиции сегодня утром? — резко спросил Филип. — Зачем? Ах, да… Ваш отец…

Он нахмурился, и я еще более отчетливо понял, что мое присутствие здесь крайне нежелательно, но София крепко держала меня за руку.

Клеменси пододвинула мне стул:

— Присаживайтесь.

Я благодарно взглянул на нее и воспользовался предложением.

— Можете говорить, что хотите, — сказала мисс де Хэвилэнд, очевидно продолжая прерванный разговор, — но мы должны уважать желания Аристида. Как только все формальности с завещанием будут улажены, я тут же отдам тебе все свои деньги, Роджер.

Роджер яростно дернул себя за волосы.

— Нет, тетя Эдит! Нет! — выкрикнул он.

— Мне хотелось бы произнести те же слова, — заговорил Филип, — но нужно принять во внимание все факторы…

— Старина Фил, неужели тебе непонятно? Я не собираюсь ни у кого брать ни полпенни.

— Конечно, ему непонятно, — резко заметила Клеменси.

— В любом случае, Эдит, — сказала Магда, — когда все формальности с завещанием будут улажены, у Роджера появится собственный капитал.