— На следующий семестр я бы уже перешел в одиннадцатый класс. Довольно фигово постоянно торчать дома и делать уроки с такой малявкой, как Джозефина. Ей же всего двенадцать.

— Да, но вы же занимаетесь по разным программам, правда?

— Конечно, она еще не проходит высшую математику и латынь. Но кому охота делить учителя с девчонкой?

Я попытался успокоить его уязвленное мужское самолюбие, заметив, что Джозефина — не по годам развитой ребенок.

— Вы полагаете? Я считаю ее ужасно глупой. Она свихнулась на этой детективной белиберде — бродит по дому, сует всюду свой нос, чиркает что-то в черном блокнотике и притворяется, будто очень много знает. Просто маленькая глупая девчонка, — презрительно сказал Юстас. — И кроме того, — добавил он, — девчонки не могут быть настоящими сыщиками. Я ей уже говорил это. Думаю, мама совершенно права, и чем скорей Джо отправят в Швейцарию, тем лучше.

— Ты не будешь скучать по ней?

— Скучать по этой малявке? — высокомерно удивился Юстас. — Конечно, буду. Бог мой, наш дом — это просто что-то невообразимое! Мать постоянно носится в Лондон и заставляет посредственных сценаристов переписывать для нее посредственные сценарии, и постоянно поднимает страшный шум по ничтожнейшим поводам. А отец сидит запершись в кабинете со своими книгами и зачастую даже не слышит, как к нему обращаются. Почему мне достались такие странные родители? Дядя Роджер всегда так доброжелателен и участлив, что иногда просто с души воротит. С тетей Клеменси все в порядке: она, по крайней мере, никому не докучает своим присутствием, но иногда производит впечатление не вполне нормальной. Тетя Эдит — тоже ничего, но она слишком стара. С приездом Софии в доме стало немного повеселей, хотя сестрица временами бывает чересчур резка. Но согласитесь все-таки, странная семейка? Когда бабушка по возрасту годится тебе в тети или в старшие сестры, чувствуешь себя по-идиотски.

Отчасти я мог понять мальчика, потому что смутно помнил и собственную сверхчувствительность в этом возрасте, свой ужас и стыд при мысли о том, что я или мои родственники можем показаться смешными и непохожими на окружающих людей.

— А дедушка? — спросил я. — Ты любил его?

Странное выражение скользнуло по лицу Юстаса.

— Дедушка, — сказал он, — был абсолютно антисоциальным элементом!

— В каком смысле?

— Он думал только о своей выгоде. Лоуренс утверждает, это в корне неправильная позиция. И дедушка был очень большим индивидуалистом. Такие черты должны отмирать со временем, как вы считаете?

— Что ж, — довольно резко сказал я, — он, собственно, и умер.

— Не такая уж это трагедия, — заметил Юстас. — Не хочу показаться жестоким, но по-моему, в этом возрасте уже нельзя по-настоящему радоваться жизни.

— И твой дед уже не радовался?

— Естественно, нет. И в любом случае он умер вовремя. Он…

Юстас смолк, увидев входящего в классную комнату Лоуренса.

Мистер Браун принялся рыться в книгах на столе, но мне показалось, краешком глаза он наблюдает за мной.

Наконец молодой человек взглянул на наручные часы и сказал:

— Пожалуйста, будь здесь ровно в одиннадцать, Юстас. Мы очень много пропустили за последние несколько дней.

— О кей, сэр.

Юстас неторопливо направился к двери и вышел, что-то насвистывая. Лоуренс Браун метнул еще один настороженный взгляд в мою сторону и нервно облизал губы. Я был уверен — он вернулся в классную комнату с единственной целью поговорить со мной.

Наконец после нескольких бессмысленных манипуляций, долженствующих изображать поиски нужной ему книги, Лоуренс заговорил:

— Э-э… И насколько же они продвинулись в следствии?

— Они?

— Полицейские.

Его ноздри задрожали. Мышь в ловушке, подумалось мне. Настоящая мышь в ловушке.

— Они не поверяют мне свои секреты, — ответил я. — О! Мне показалось, помощник комиссара — ваш отец.

— Так оно и есть, — подтвердил я. — Но естественно, он не разглашает служебной тайны.

Я говорил намеренно напыщенным тоном.

— Значит, вы не знаете, как… Что… Если… — его голос сорвался. — Они никого не собираются арестовывать?

— Насколько мне известно, пока нет. Но повторяю, я не в курсе дела. «Напугай их», — говорил мне инспектор Тавернер. Что ж, Лоуренс Браун был явно напуган.

Он, страшно нервничал, зачастил:

— Вы не представляете себе, что это такое… Это напряжение… Не знаешь, как… Я имею в виду, они просто приходят и уходят… Задают дурацкие вопросы, как будто не имеющие никакого отношения к делу…

Молодой человек резко смолк. Я ждал. Он хочет поговорить — что ж, пусть говорит.

— Вы здесь были в тот день, когда главный инспектор сделал то чудовищное предположение? Относительно меня и миссис Леонидис?.. Чудовищное предположение! И ведь ничего нельзя поделать. Нельзя… запретить людям строить догадки! И все это так несправедливо! Просто потому, что она… была гораздо моложе мужа… Это ужасная мысль, ужасная! Я чувствую… Не могу не чувствовать… Это организованный заговор!

— Заговор? Интересно.

Это было действительно интересно, хотя и не в том смысле, в каком понял молодой человек.

— Эта семья, вы знаете… В семье мистера Леонидиса никогда не любили меня. Всегда меня чуждались. Я всегда ощущал их презрение.

У Лоуренса затряслись руки.

— Просто потому, что они всегда были богаты и могущественны. Они смотрели на меня свысока. Кто я для них? Всего лишь жалкий учителишка, человек, отказавшийся от воинской службы. Но у меня были на это веские основания! Были!

Я промолчал.

— Ладно, — взорвался Лоуренс. — Пусть я… испугался! Испугался — вдруг не потяну, вдруг в нужный момент не сумею заставить себя нажать спусковой крючок. Как можно быть уверенным, что убиваешь именно нациста, а не простого деревенского паренька, не имеющего никаких политических убеждений и просто призванного в армию? Я убежден: война — это зло и несправедливость. Твердо убежден.

Я продолжал молчать. Молчание сейчас было уместней любых реплик, потому что Лоуренс Браун спорил с собой, раскрывая при этом скрытые доселе стороны своей души.

— Все постоянно смеются надо мной. — Голос его задрожал. — У меня какая-то феноменальная способность всегда выглядеть смешным. Не то чтобы я трус, но я все время делаю все невпопад. Однажды я бросился в горящий дом спасать женщину, но сразу же заблудился в комнатах, потерял сознание от удушья, и пожарникам пришлось долго разыскивать меня. Я слышал потом, как они говорили: «И чего этот идиот полез не в свое дело?» Я вечный неудачник, и все вечно недовольны мной. Тот, кто убил мистера Леонидиса, подстроил все так, чтобы подозрение падало на меня. Убийца хотел погубить меня!

— А что вы можете рассказать о миссис Леонидис? — спросил я.

Лоуренс вспыхнул и стал чуть больше похож на человека и чуть меньше — на мышь.

— Миссис Леонидис — это ангел, — сказал он. — Ангел. Ее нежность и доброта по отношению к старому мужу достойны восхищения. И подозревать ее в отравлении смешно, просто смешно! И как этот меднолобый инспектор не понимает этого!

— Он настроен с некоторым предубеждением, — пояснил я, — из-за большого количества раскрытых дел об отравлениях пожилых мужей нежными молодыми женами.

— Несносный болван! — сердито отрезал Лоуренс Браун.

Он подошел к книжному шкафу и принялся рыться в нем. Решив, что у учителя мне больше ничего не удастся вытянуть, я медленно вышел из классной комнаты.

Когда я шел по коридору, слева от меня неожиданно распахнулась дверь, и откуда-то сверху мне под ноги свалилась Джозефина.

Она появилась так эффектно, как появляется дьявол в старомодном пантомиме. Лицо и руки были перепачканы пылью, с одного уха свешивалась густая длинная паутина.

— Ты откуда, Джозефина?

Я заглянул в открытую дверь. Несколько ступенек вели наверх, в прямоугольное чердачное помещение, в глубине которого маячило несколько больших котлов.