Он с трудом поворачивает голову: сзади никого. Только слышно, как негромко лопочут листья на гигантской липе. Потянул с реки слабый ветерок, и листья зашевелились, а он уже невесть чего вообразил! А что это белеет сразу за узкой тропинкой, пересекающей кладбище? Глаза у него начинают слезиться от напряжения, но, что белеет на высокой могиле с железным крестом, он так разобрать и не может. Снова вспыхивает и гаснет свет в церковном окне. Не обыкновенный желтый свет, а какой-то зеленоватый, неземной. На мгновении из мрака церковной звонницы возникает округлый бок большого бронзового колокола, одна за другой начинают неясно вспыхивать макушки покосившихся крестов на могилах… И тогда Ратмир соображает, что на звездное небо выплыла луна и разбросала по всему кладбищу свои неровные блики.

Уткнувшись взглядом в корявый ствол старой липы, разломившей чугунную решетку с острыми зубьями пополам, Ратмир начинает во всех подробностях вспоминать свой сегодняшний разговор с отцом.

— Дай мне, пожалуйста, до утра твои часы?

— Ночью время удивительно медленно тянется… особенно на кладбище, — невозмутимо сказал отец и извлек из кармашка брюк тяжелый хронометр с множеством больших и маленьких стрелок. Часы отец получил в подарок от начальника дороги и очень дорожил ими. На задней крышке была выгравирована надпись: «За героический поступок Денисову Леонтию Ивановичу». Это когда отец столкнул с путей тяжеленную тележку со шпалами и предотвратил крушение поезда.

— На кладбище? — вытаращил на него глаза Ратмир. Эта редкостная способность отца угадывать мысли всегда поражала его, Отцу ничего не стоило узнать, что в школе у сына произошли неприятности или что в дневнике появилась двойка; не нужно было говорить ему: мол, так и так, учительница вызывает его в школу, — он сам догадывался. Правда, как-то мать сказала, что Ратмир совершенно не умеет скрывать свои чувства: у него всегда все на лице написано. Наверное, отец умел по лицу читать его мысли.

— Быть трусом — самое последнее дело, ратоборец, — глядя поверх его головы, раздумчиво сказал отец. — Но все зависит от человека: сумеет однажды побороть в себе страх — больше никогда не будет бояться. По себе знаю.

— Ты тоже… боялся? — изумился Ратмир. Он считал, что его отец — самый смелый человек на свете.

— Еще как! — улыбнулся отец. — Я боялся покойников, нечистой силы, колдунов, даже грома с молнией… А от нашего петуха — он пребольно клевался! — я бегал по двору как заяц!

— Я вернусь домой, когда полуночный петух прокукарекает, — улыбнулся Ратмир. Узнав, что отец тоже когда-то боялся покойников, он почувствовал себя увереннее.

— Часы не потеряй, Алеша Попович! — сказал отец, вручая ему увесистый, как камень, хронометр.

— Их не потеряешь, — сказал Ратмир, взвешивая часы на ладони.

Чтобы мать ничего не заметила, Ратмир в одежде ровно в десять вечера забрался под одеяло, а через полчаса потихоньку выскользнул из дому. Тонька и Володька уже ждали его в парке у дороги.

— Что это тебе взбрело? — спросил Володька, протягивая пучок тоненьких морковок. От нечего делать он забрался в чужой огород по соседству и натягал ранней моркови.

Тонька тоже хрустела морковкой. Поверх платья она набросила на себя материнскую шерстяную кофту, свисающую до колен, на ногах синие резиновые тапочки. Ратмир пожалел, что не захватил куртку: ночь, судя по всему, опять будет прохладной.

— Если я вернусь раньше чем через час, то отдам тебе перочинный ножик, — пообещал Ратмир приятелю. Очень уж вид у Володьки был понурый, — чего доброго, откажется идти на кладбище, а тогда и Тонька не пойдет. Ратмиру же нужны были свидетели.

Услышав про ножик, Грошев повеселел. Швырнул в траву оставшуюся морковь и вытер руки о штаны.

— Мелочь, — пренебрежительно заметил он. — Может, слазить к Новожиловым? У них вроде морковка побольше?

— Скорее бы яблоки поспевали, — вздохнула Тонька. — У Новожиловых белый апорт. Как мед! В прошлом году…

— Хватит о жратве, — оборвал Ратмир. — Скоро одиннадцать!

— Ты и десяти минут не высидишь там, — усмехнулся Володька. — Ножик с собой захватил?

— Пошли, — сказал Ратмир.

И вот он сидит у свежей могилы брата, на ней — венок с завядшими цветами, а в кармане лениво отстукивает неторопливое время отцовский хронометр. Не стоит его вытаскивать, только расстроишься: самое большое прошло пятнадцать минут. Осталось сорок пять. Никогда еще время не тянулось так мучительно медленно, как здесь, ночью на кладбище. Казалось, оно вообще остановилось: не вращается земля, не падают с неба звезды, а луна, напоровшись на острый сук клена, прекратила свое вечное движение и замерла на одном месте. Может, отцовские часы тоже остановились? А что это за странный монотонный звук: кап, кап, кап?..

Опять спину продрало ознобом. Звуки доносятся из склепа. Скосив глаза, он увидел черный прямоугольник сорванной с петель двери, неестественно высокий пучок облитой серебристым светом травы и… гигантскую фигуру, навалившуюся на кладбищенскую ограду. Глаза фигуры зловеще светились, а рот был оскален.

Ратмир не помнил, как вскочил на ноги и шарахнулся в сторону. Налетев на соседнюю могилу, упал и, перевернувшись через голову, пополз меж могил к церкви. Спина напряглась и помертвела; казалось, вот-вот кто-то страшный и злобный вцепится зубами в шею… Опомнился возле кладбищенской каменной стены: холодное чужое лицо и мокрые от росы руки, слышно, как с одежды тихо осыпаются песчинки. Луна наконец вырвалась на свободу, и на кладбише стало светлее. Купол церкви с позолоченным крестом тускло засиял, какие-то тени засуетились в звоннице, деревья замахали ветвями, заскрипели. Он машинально сунул руку в карман и обомлел: хронометра там не было! Забыв про все на свете, он стал лихорадочно хлопать себя по карманам, потом вывернул их наизнанку, хотя и так было ясно, что часов там нет. Круто повернувшись на месте, бросился к могиле брата н оттуда снова проделал весь путь до кладбищенской ограды, но хронометра не нашел. Вернувшись к могиле, уселся на прежнее место и стал все в подробностях восстанавливать в памяти: что же произошло? Не чувствуя страха, подошел к склепу и чуть не рассмеялся: над чугунной оградой изогнулся ствол березы, на одной из голых веток висело раскрашенное детское ведерко. Лунный свет придал ему вид головы с горящими глазами. А Ратмир принял все это за человеческую фигуру!

Вот здесь он сидел, потом, увидев страшилище, вскочил и наткнулся на соседнюю могилу, — кажется, даже деревянный крест наклонился… Ползая на коленях, он шарил руками в мокрой траве, окружающей холмики, просовывал руки в щели ограды, но часов нигде не было видно. Больше страха он не ощущал, знал, что и часы никуда деться не могли, но найти их сейчас просто было необходимо: что он утром скажет отцу?..

И он нашел их. Хронометр блеснул ему из ложбинки меж двух могил. Он лежал задней крышкой кверху по соседству с живыми цветами, щедро осыпанными сверкающей росой. И такая радость всколыхнулась в груди мальчишки, что он прижал холодный хронометр к губам и, даже не взглянув на циферблат, спрятал в карман. Снова усевшись у могилы Святополка, он взглянул на купол церкви, купающийся в лунном сиянии, потом стал смотреть на небо. Сколько там было звезд! Туманный Млечный Путь протянулся над кладбищем и исчезал за кронами высоких деревьев. Одни звезды светили ровно, ярко, другие, как маяки, то появляясь, то исчезая, посверкивали из черной бездны, третьи ежесекундно меняли свой цвет от белого до бледно-красного. А луна, заметно стершаяся с одной стороны, лениво плыла по небу, считая звезды. И за ней тянулся колеблющийся голубоватый свет.

Страха не было. Он понял, что ничего с ним здесь не может случиться, даже если он просидит на могиле всю ночь. Бедный маленький Святополк мертв. Мертвы и все остальные, что лежат в глубоких могилах. И никакая сила в мире больше их не поднимет. Лежать им в сырой земле, пока не превратятся в прах и не смешаются с ней.

Позади монотонно шуршало: «кап-кап-кап…», но он даже не оглядывался, и так знал, что это с потолка склепа падают в черную лужу на полу тяжелые капли. Он даже представил, как они набухают, вспуучиваются на сером каменном потолке, затем вытягиваются головастиком с тоненьким хвостом и звучно шлепаются.