– Новостей, собственно, никаких, – ответил Смит, – по крайней мере, из внешнего мира. А соображения… – Он замялся и подавленно замолчал.

– Я был бы очень рад выслушать ваши соображения, – твердо сказал священник и нахмурил брови, отчего его глубоко сидящие глаза погрузились в тень.

– Что ж, будь по-вашему, – помолчав, сказал молодой человек. – Все равно кому-нибудь придется рассказать, а вам, мне кажется, можно довериться.

– Вы знаете, что произошло с сэром Артуром? – спросил Браун так спокойно, как будто речь шла о чем-то самом незначительном.

– Да, – жестко отвечал секретарь. – Полагаю, что знаю.

– Чудесное утро! – перебил его приятный голос совсем рядом. – Какое чудесное утро и какой печальный разговор!

Секретарь дернулся так, точно его подстрелили, а на тропинку, ярко освещенную уже высоким солнцем, легла обширная тень доктора Эббота. Он был еще в халате; этот роскошный восточный халат, весь в красочных цветах и драконах, походил на пышную клумбу, взращенную под пышущим солнцем тропиков. На ногах у него были широкие комнатные туфли без каблуков, поэтому он, несомненно, и подошел к ним совершенно неслышно. Столь невесомое, прямо-таки воздушное появление никак не вязалось с его наружностью, ибо это был очень крупный, дородный человек; его энергичное и доброжелательное лицо покрывал густой загар и обрамляли буйно разросшиеся старомодные седые бакенбарды, а патриархальную голову украшала роскошная седая волнистая грива. Длинные глаза-щелки казались сонными; да и в самом деле, пожилому человеку вставать было еще рановато. Впрочем, выглядел он одновременно и потрепанным и закаленным, словно старый фермер или капитан корабля, которому не раз приходилось противостоять суровым ветрам. Из всех гостей он был единственным старым другом и ровесником сквайра.

– Происшествие просто ни на что не похожее, – сказал он, качая головой. – Эти домишки в деревне – они как кукольные, со всех сторон насквозь все видно; там никого не спрячешь, даже если захочешь. Да никто и не хотел, я уверен. Мы с Дэлмоном вчера учинили там расследование. Это в основном тихие старые женщины – такие и мухи не обидят. Мужчины почти все сейчас в поле, остался только мясник, но ведь видели, как Артур вышел от него. А на берегу реки по пути сюда ничего не могло случиться, я сам сидел там с удочкой весь день.

Тут он взглянул на Смита, и в его прищуренных глазах, прежде как будто лишь сонных, мелькнуло лукавство.

– Ведь вы с Дэлмоном можете подтвердить, – прибавил он, – что видели меня там и когда шли туда, и когда возвращались?

– Да, – коротко ответил Смит, которому, видимо, не терпелось продолжить прерванную беседу.

– Единственное, что приходит мне в голову… – неторопливо продолжил было доктор, но тут его, в свою очередь, тоже прервали. Через зеленую лужайку, между веселыми цветочными клумбами, шагал человек, одновременно крепкий и легкий в движениях, – это был Джон Дэлмон; он держал бумажку. Он был аккуратно одет, смуглое лицо было квадратно, как у Наполеона, а глаза очень печальны, так печальны, что казались почти мертвыми. Он был еще довольно молод, но черные волосы преждевременно поседели на висках.

– Я получил телеграмму из полиции, – сказал он. – Я телеграфировал туда вчера вечером, и они сообщают, что немедленно пришлют человека. Вы не знаете, доктор Эббот, с кем бы нам следовало связаться теперь? Может быть, с родственниками или кем-нибудь еще?

– Да, конечно, у него есть племянник, Верной Водри, – ответил старик. – Пойдемте, я дам вам адрес и… и еще кое-что расскажу о нем.

Доктор Эббот и Дэлмон направились к дому, и когда они отошли на достаточное расстояние, отец Браун проронил так, точно их и не прерывали:

– Итак?

– Как вы хладнокровны, – заметил секретарь. – Это, наверно, оттого, что вы привыкли выслушивать исповеди.

Вот и я тоже вроде бы собираюсь исповедаться. Конечно, когда такой слон подползает к вам сзади, как змея, то места для исповедальности уже не остается. Но раз уж я начал – буду продолжать, хотя в сущности эта исповедь вовсе и не моя. – Он остановился на мгновение, хмурясь и подергивая ус, а затем без предисловий заявил:

– По-моему, сэр Артур просто сбежал. И по-моему, я знаю, почему.

Последовало молчание, а затем он опять воскликнул:

– Понимаете, я в гнуснейшем положении: многие скажут, что я поступил гнусно. Я оказываюсь в роли доносчика и дряни, хотя, по-моему, я лишь выполняю свой долг.

– А вы будьте судьей, – веско ответил отец Браун. – Ну, так в чем же ваш долг?

– Роль моя неприглядна тем, что я вынужден наговорить на своего соперника, притом соперника счастливого, – горько проговорил молодой человек. – Только мне больше ничего не остается. Вы спросили о причинах исчезновения Водри. Я совершенно убежден, что эта причина – в Дэлмоне.

– Не хотите ли вы сказать, – спросил священник хладнокровно, – что Дэлмон убил сэра Артура?

– Ах, нет! – с неожиданной горячностью воскликнул Смит. – Тысячу раз нет! Ни в коем случае, что бы еще другое он ни сделал! Он-то никак не убийца. Лучшего алиби, чем у него, не придумаешь: его свидетель – человек, который его ненавидит. Мне ли клясться в любви к Дэлмону, но я могу заявить любому суду, что вчера он просто не мог ничего сделать со стариком. Мы были с ним вместе весь день; в деревне он купил сигареты, здесь курил их и читал в библиотеке – и больше ничего. Нет, по-моему, он преступник, но Водри он не убивал. Я даже больше скажу: именно потому, что он преступник, он Водри не убивал.

– Так, – терпеливо вставил священник, – и что же это значит?

– Видите ли, – отвечал секретарь, – его преступление совсем другое. И для успеха необходимо, чтобы Водри был жив.

– Понимаю… – задумчиво проронил отец Браун.

– Сибиллу Грей я знаю хорошо, и ее характер играет в этой истории важную роль. Это натура деликатная – в обоих смыслах этого слова: и благородная, и чувствительная.

Она из тех невероятно совестливых людей, у которых не вырабатывается защитной привычки или спасительного здравого смысла. Она почти до безумия чувствительна и вместе с тем совершенно лишена эгоизма. Жизнь у нее сложилась необычно: она осталась буквально без гроша, точно подкидыш, сэр Артур взял ее к себе и очень о ней заботился, что многих удивляло, потому что это, по совести говоря, мало на него похоже. Но накануне ее семнадцатилетия все разъяснилось, и она была потрясена: опекун сделал ей предложение. Дальше начинается самое необыкновенное в этой истории. Сибилле было откуда-то известно (я подозреваю – от старика Эббота), что сэр Артур в своей бурной молодости совершил преступление или, по крайней мере, очень неблаговидный поступок, из-за которого у него были большие неприятности. Не знаю, что там было такое. Но для девушки в нежном, чувствительном возрасте это превратилось в кошмар; благодетель стал в ее глазах чудовищем, во всяком случае, настолько, что не могло быть и речи о таких близких отношениях, как брак. То, как она ответила, до невероятия свойственно ей. С беспомощным страхом – и героическим бесстрашием – она сама, дрожащими губами, сказала всю правду. Она признала, что ее отвращение, возможно, болезненно; она созналась в нем как в тайном безумии. К ее удивлению и облегчению, он принял отказ спокойно и учтиво и больше, по-видимому, к этой теме не возвращался. А последующие события еще больше убедили ее в великодушии старого опекуна.

В ее одинокую жизнь вошел еще один, такой же одинокий человек. Он поселялся время от времени отшельником на острове выше по реке и, может быть, привлек ее внимание этой таинственностью, хотя, конечно, он и без того довольно привлекателен: он человек воспитанный и остроумный, хотя и очень печальный; впрочем, это, пожалуй, только придавало ему романтичности. Это, разумеется, был Дэлмон. Я по сей день не знаю, насколько благосклонно в действительности она отнеслась к нему, но, так или иначе, он получил разрешение встретиться с ее опекуном. Можно представить себе, с каким мучительным страхом ждала она этой встречи и гадала, как воспримет появление соперника старый селадон. Но она опять убедилась, что она несправедлива к своему опекуну. Он принял молодого человека с сердечным радушием и, казалось, был в восторге от складывающейся партии. Они с Дэлмоном вместе ходили на охоту и рыбную ловлю и были в наилучших отношениях, когда однажды ей пришлось пережить новое потрясение. Как-то в разговоре Дэлмон обмолвился, что старик «за двадцать лет почти не переменился». Так ей вдруг открылась правда об их удивительной дружбе. И это нынешнее их знакомство, и сближение были притворством: они явно были знакомы и раньше. Потому-то молодой человек и заявился в эти места столь скрытно. Потому-то старый опекун с такой готовностью помогал устройству брака. Ну, и на что это, по-вашему, похоже?