– Меня интересуют все экспонаты, – сказал Хардкасл, – в том числе Учитель.

И они свернули на дорожку, ведущую к замку.

– А я, – проворчал неверный Фома, – хотел бы знать, зачем этот субъект сюда явился…

Неукротимый френолог попытался остановить его в последний миг и чуть не схватил за фалды.

– Ваш череп… – начал он.

– …сейчас треснет, – сказал Хантер. – Так всегда бывает, когда я приезжаю к Маунтиглам. – И он успешно ускользнул от ученого.

По пути во дворик гости прошли длинный зал, отведенный хозяином под азиатские диковинки. За открытой дверью сквозь готические арки виднелось светлое небо над квадратным двориком, по которому и гуляли когда-то монахи. Но взорам пришедших явилось нечто более поразительное, чем вставший из могилы монах.

То был немолодой человек, одетый во все белое, в бледно-зеленой чалме, но с английским румянцем и седыми полковничьими усами; иначе говоря хозяин замка, воспринимавший чары Востока серьезней или безрадостней, чем его жена. Говорить он мог только о восточной культуре и философии и, показывая свои экспонаты, явно радовался больше всего не цене их и даже не редкости, а скрытому в них смыслу. Даже когда он принес огромный рубин, быть может – единственную вещь, которой и впрямь цены не было, он гордился именем ее, а не размером.

Неправдоподобно большой камень горел, как горел бы костер сквозь кровавый дождь. Но лорд Маунтигл, беспечно катая его по ладони, глядел в потолок, пространно рассказывая о том, какое место занимает гора Меру в мифологии гностиков.

Когда он уже изобличил демиурга и провел исчерпывающую параллель между гностиками и манихеями, даже тактичный Хардкасл думал, как бы переменить тему. Наконец он спросил, нельзя ли рассмотреть камень, и, поскольку в комнате уже смеркалось, направился к двери, ведущей во дворик. Только тогда он и ощутил, что близко, почти рядом, все время стоял Учитель.

Дворик был такой самый, как обычно бывает в монастырях, но готические колонны соединялись снизу, так что арки были скорее не дверями, а окнами. Вероятно, стенки эти сложили давно; однако было здесь и новшество – над ними, между колоннами, висели занавеси в восточном вкусе, сделанные то ли из каких-то бусин, то ли из легкого тростника.

Они совсем не подходили к серому камню и не очень хорошо пропускали свет, но все это было не самой главной из несообразностей, на которые, каждый по-своему, взирали гости.

Посередине дворика стоял темно-зеленый фонтан, в котором плавали водяные лилии и золотые рыбки. Над ними возвышалось изваяние. Сидело оно спиной, и в такой позе, словно у него и головы нет, но даже в сумерках, по одним его очертаниям, было сразу видно, что создали его не христианские монахи.

Неподалеку, на светлых плитах двора, стоял тот, кого называли Учителем. Его тонкое лицо походило на бронзовую маску, а седая борода, расходившаяся веером, казалась ярко-синей. Одежды его были синевато-зелеными; бритую или лысую голову венчал странный убор, напоминавший скорее об Египте, чем об Индии. Широко открытые глаза – совсем такие, какие рисуют на саркофагах, – глядели не то в пустоту, не то на идола. Как ни удивителен он был, гости тоже глядели скорее на идола, чем на него.

– Странная статуя, – сказал Хардкасл, немного сдвинув брови. – Никак не подходит к монастырскому дворику.

– От вас я этого не ждала, – сказала леди Маунтигл. – Мы именно и хотели соединить великие религии, Будду и Христа. Вы понимаете, конечно, что все религии одинаковы.

– Тогда зачем же, – кротко спросил отец Браун, – искать их так далеко?

– Леди Маунтигл хочет сказать, – начал Хардкасл, – что это – разные грани, как у этого камня (увлекшись новой темой, он положил рубин на каменную перемычку или, если хотите, подоконник между колоннами). Но из этого не следует, что мы вправе смешивать стили. Можно соединить христианство с исламом, но не готику с арабским стилем, не говоря уж об индусском.

Тем временем Учитель вышел из оцепенения, медленно перешел на другое место и встал прямо перед ними, за аркой, лицом к идолу. По-видимому, он постепенно обходил полный круг, как часовая стрелка, но не сразу, а по кусочку, останавливаясь для молитвы или созерцания.

– Какой же веры он? – спросил Хардкасл с едва заметным нетерпением.

– Он говорит, – благоговейно отвечала хозяйка, – что вера его древнее индуизма и чище буддизма.

– А… – протянул Хардкасл, неотрывно глядя в монокль на загадочного Учителя.

– Существует предание, – назидательно и мягко сказал хозяин, – что такое же божество, но гораздо больше, стоит в одной из пещер священной горы…

Но мерное течение лекции прервал голос, раздавшийся из-за плеча лорда Маунтигла, из тьмы музея. При звуке этого голоса Хардкасл и Хантер сперва не поверили себе, потом рассердились, потом засмеялись.

– Надеюсь, не помешал? – учтиво спросил френолог, неутомимо служивший истине. – Я подумал, что вы, наверное, уделите минутку недооцененной науке о шишках человеческого черепа…

– Вот что, – крикнул Томми Хантер, – у меня шишек нет, а у вас они сейчас будут!..

Хардкасл сдержал его, но все секунду-другую смотрели не во дворик, а в комнату.

Тогда это и произошло. Первым откликнулся все тот же подвижный Томми, на сей раз – не зря. Никто еще ничего толком не понял, Хардкасл еще не вспомнил, что оставил рубин на широкой перемычке, а Хантер уже прыгнул ловко, как кошка, наклонился между колоннами и огласил дворик криком:

– Поймал!

Но в короткое мгновение, перед самым его криком, все увидели то, что случилось. Из-за одной колонны выскользнула рука цвета бронзы или старого золота и исчезла сразу, словно язычок муравьеда. Однако рубин она слизнула.

На камнях перемычки ничего не сверкало в слабом свете сумерек.

– Поймал, – повторил, отдуваясь, Томми Хантер. – Трудно его держать. Зайдите-ка спереди, помогите!

Мужчины повиновались ему – кто кинулся к лестничке, кто перепрыгнул через низкую стенку, – и все, включая мистера Фрозо, окружили Учителя, которого Томми держал за шиворот одной рукой и встряхивал время от времени, не считаясь с прерогативами провидцев.

– Ну, теперь не уйдет, – сказал герой дня. – Обыщем-ка его, камень тут где-нибудь.

Через сорок пять минут Хантер и Хардкасл, уже не в таком безукоризненном виде, как прежде, отошли в сторону и посмотрели друг на друга.

– Вы что-нибудь понимаете? – спросил Хардкасл. – Удивительная тайна…

– Какая тайна! – вскричал Хантер. – Мы же все его видели.

– Да, – отвечал Хардкасл, – но мы не видели, чтобы он положил или бросил рубин. Почему же мы ничего не нашли?

– Где-нибудь эта штука лежит, – сказал Хантер. – Надо получше осмотреть фонтан.

– Рыбок я не вскрывал, – сказал Хардкасл, вставляя монокль. – Вам вспомнился Поликратов перстень?

Оглядев в монокль круглое лицо, он убедился в том, что его собеседнику не пришли в голову параллели из греческой мифологии.

– Может, он сам его проглотил, – сказал Хантер.

– Вскроем Учителя? – сказал Хардкасл. – А вот и наш хозяин.

– Как это все неприятно, – проговорил лорд Маунтигл, крутя седой ус немного дрожащей рукой. – Кража, в моем собственном доме!.. Я никак не разберу, что он говорит.

Пойдемте, может, вы поймете.

Они вернулись в залу. Хантер шел последним, и отец Браун, бродивший по дворику, обратился к нему.

– Ну и сильный же вы! – весело сказал священник. – Вы держали его одной рукой, а он тоже не слаб. Я это почувствовал, когда мы пустили в ход восемь рук, как эти божества.

Беседуя, они обошли дворик раза два и вошли в залу, где сидел уже сам Учитель на положении пленника, но с видом великого царя.

Действительно, понять его было нелегко. Говорил он спокойно и властно, по-видимому, развлекаясь при каждой очередной догадке, и ничуть не каялся. Скорее, он смеялся над тем, как они бьются впустую.

– Теперь вам приоткрылись, – с неподобающей снисходительностью говорил он, – законы времени и пространства, которые никак не может постигнуть ваша наука. Вы даже не знаете, что такое «спрятать». Более того, вы не знаете, что такое «видеть», иначе бы вы видели так же ясно, как я.