Толстое ледяное одеяло, а где-то в нем — полынья, в которую он (она?) упал, но где она? Борись с течением! Сражайся с ним и плыви, плыви! Подумай о Гарри, малыше Гарри! Ты должен жить для него! Ради него. Для Гарри...

Вот она! Вот она! Спасибо тебе за это, Господи! Спасибо, Господи!

Он цепляется за края проруби — они остры как стекло. И вдруг — чьи-то посланные Небесами руки, опускающиеся в воду, — кажется, что они двигаются слишком медленно, почти как в замедленной съемке, ужасно, просто чудовищно медлительные. Сильные, поросшие волосами руки. Кольцо на среднем пальце правой руки. “Кошачий глаз”, оправленный в широкий золотой перстень. Мужской перстень.

Он смотрит вверх, его лицо под водой неясно виднеется сквозь водную рябь. Сквозь лед видны очертания человека, стоявшего на коленях возле проруби. Схватись за его руки, такие сильные руки, и он вытащит тебя наверх словно ребенка. А потом будет трясти тебя, пока не высохнешь, — за то, что ты его так напугал.

Борись с течением — схвати его за руки — бейся с потоком воды. Борись, борись! Борись ради Гарри!..

Наконец-то! Ты добрался до этих рук! Хватайся крепче! Держись! Постарайся вынырнуть и дыши, дыши!

Но... руки толкают тебя вниз!

Просвечивающее сквозь лед лицо колышется, расплываясь и меняя очертания. Дрожащие словно желе губы приподнимаются в уголках рта. Они улыбаются — или гримасничают. Ты продолжаешь цепляться за него. Ты кричишь — и вода проникает внутрь, заполняя легкие вместо уходящего воздуха. Цепляйся за лед. Забудь о руках, об этих жестоких руках, продолжающих держать тебя под водой. Ухватись за край проруби и высунь голову. Но руки тут как тут, они не дают тебе схватиться, оттаскивают тебя и толкают под лед. Они убивают тебя!

У тебя нет сил бороться с холодом, рекой и руками. Тебя окутывает чернота. Она в твоих легких, в твоей голове, в твоих глазах. Вонзи свои длинные ногти в эти руки, царапай их, вырывай куски плоти. Золотой перстень соскальзывает и, медленно вращаясь, опускается в глубину, в ил. Вода становится красной от крови, и кровь эта контрастирует с чернотой смерти — кровь, текущая из жестоких, жестоких рук.

У тебя иссякли силы. Тебя наполняет вода, ты тонешь. Течение крутит тебя и несет по дну. Но тебе уже все равно. Кроме... заботы о Гарри. Бедный малыш Гарри! Кто позаботится теперь о тебе? Кто присмотрит за Гарри... Гарри... Гарри?..

— Гарри? Гарри Киф! Господи, парень! Ты где вообще?

Гарри почувствовал, что его приятель Джимми Коллинз втихаря, но довольно сильно, так что он едва не задохнулся, ткнул его в ребра; резкий голос мистера Ханнанта обрушился ему в уши, перекрывая исчезающий шум воды. Он резко выпрямился на скамейке, — глубоко вдохнул и совершенно по-глупому поднял руку, как бы собираясь ответить на вопрос. Это был совершенно автоматический жест; если ты быстро поднимаешь руку, учитель решит, что ты знаешь ответ, и спросит кого-нибудь другого. Хотя..., иногда эта уловка не помогает, не все учителя поддаются на такую хитрость. А Ханнант, учитель математики, был совсем не дурак.

Исчезло Ощущение того, что он тонет, куда-то ушел холод воды, прекратилась безжалостная пытка толкающих вниз грубых беспощадных рук — исчез и сам кошмар, точнее сон. В сравнении с ним создавшаяся ситуация была сущим пустяком. Или он ошибается?

Он вдруг осознал, что находится в классе и на него устремлены множество глаз, увидел также покрасневшее от гнева лицо мистера Ханнанта, стоящего перед классом и смотрящего на него. Чем они здесь занимались?

Он взглянул на доску. Ну конечно! Формулы — площади и свойства круга. Постоянная величина (?) — диаметры, радиусы и число Пи. Пи? Вот потеха-то! Все это было непонятно Гарри! Пирог на том свете! О чем же спрашивал Ханнант? И спрашивал ли вообще?

С побелевшим лицом Гарри оглядел класс. Его поднятая рука была единственной. Очень медленно он опустил ее. Рядом с ним хихикал Джимми Коллинз, кашляя и захлебываясь, чтобы скрыть смех. В другое время Гарри не растерялся бы, но воспоминания о кошмарном сне, еще столь свежие в его памяти, преследовали его и мешали собраться с мыслями.

— Ну? — потребовал ответа Ханнант.

— Сэр? — с сомнением в голосе обратился к нему Гарри. — Не будете ли вы так добры повторить вопрос?

Ханнант вздохнул, закрыл глаза, уперся своими большими кулаками в стол и перенес тяжесть коренастого тела на выпрямленные руки. Он досчитал до десяти — достаточно громко, чтобы его слышал весь класс. Наконец, не открывая глаз, он повторил:

— Вопрос был о том, присутствуешь ли ты вообще в классе.

— Я, сэр?

— О Боже! Да, Гарри Киф! Да, ты!

— Конечно, сэр! — Гарри старался не переусердствовать, изображая невинность. Вроде бы, ему удастся выкрутиться — а вдруг нет? — Но там была оса, сэр, и...

— Тогда еще один вопрос, — оборвал его Ханнант, — тот, который я задал первым и который заставил меня заподозрить, что ты отвлекся: какова связь между диаметром круга и Числом Пи? Полагаю, что именно на него ты и хотел ответить. Потому ты и поднял руку? Или ты мух ловил?

Гарри почувствовал, что шея его краснеет. Пи? Диаметр? Окружность?

Класс оживился, кто-то неодобрительно фыркнул — возможно, это был задира Стэнли Грин — прыщавый большеголовый недотепа и зубрила. Беда была в том, что Стэнли был хитрым и большим... Так какой же был задан вопрос? Впрочем, какая разница, если ответа он все равно не знает.

Джимми Коллинз уткнулся в парту, якобы глядя в тетрадь, и краешком рта прошептал: “Три раза!"

Три раза? Что бы это значило?

— Ну? — Ханнант знал, что поймал его.

— Э... три раза!.. — пробормотал Гарри, моля Бога, чтобы Джимми не подвел его, — сэр.

Учитель математики втянул в себя воздух и выпрямился. Он хмыкнул, нахмурился и выглядел при этом несколько озадаченным. Но потом сказал:

— Нет! Но ты был близок к истине. В определенной степени. Не три раза, а 3, 14159. Но что именно три раза?

— Диаметр, — запинаясь произнес Гарри, — равняется окружности.

Джордж Ханнант тяжело уставился на Гарри. Перед ним стоял тринадцатилетний мальчик — с песочного цвета волосами, с веснушками, в помятой школьной форме, в не очень чистой рубашке, с косо висящим, с обтрепанными концами галстуке, похожем скорее на обрывок веревки; на кончике носа едва держались очки, из-за стекол которых с постоянным выражением страха смотрели мечтательные голубые глаза. Полные сострадания? Нет, не это; Гарри Киф мог вздуть кого угодно, если его выводили из себя. Но... очень трудный ребенок, пробиться к его душе нелегко. Ханнант подозревал, что за мечтательным выражением лица скрывался недюжинный ум. Если бы только удалось заставить его работать!

Может быть, вывести его из себя? Хорошенько встряхнуть его? Заставить задуматься о чем-то существующем в реальном мире, а не в том, другом, в который он постоянно погружается? Возможно.

— Гарри Киф, я не уверен в том, что твой ответ вполне самостоятелен. Коллинз сидит слишком близко от тебя и, на мой взгляд, чересчур равнодушно выглядит. Итак... в конце главы учебника ты найдешь десять вопросов. Три из них касаются поверхности кругов и цилиндров. Я хочу, чтобы ты завтра утром ответил мне на них у доски. Хорошо?

Гарри опустил голову и прикусил губу:

— Да, сэр.

— Тогда посмотри на меня. Посмотри на меня, мой мальчик!

Гарри поднял голову. Сейчас он действительно вызывал сострадание. Но отступать было поздно.

— Гарри, — вздохнул Ханнант, — ты несносен! Я говорил с другими учителями и выяснил, что ты слаб не только в математике, но и во "всех остальных предметах. Если ты не проснешься наконец, то тебе придется уйти из школы, не получив аттестации ни по одному предмету. Но у тебя еще есть время, если это, конечно, тебя интересует, — во всяком случае еще как минимум два года. Но только если ты немедленно возьмешься за ум. Домашнее задание — это не наказание, Гарри. Таким образом я пытаюсь направить тебя по верному пути.