— Я только что получил известие, что один из наших кораблей сегодня ночью пролетит всего в десяти километрах от нас. На крыльях вам легко преодолеть это пространство. Корабль будет лететь медленно. Постарайтесь чем-нибудь привлечь его внимание, и мы спасены. Второй такой случай может не представиться.

— Вы нужнее, — ответил я. — Летите лучше вы, я дам вам свои крылья.

Но Ли решительно отказался.

— Случай сохранил крылья вам, вы и полетите. Вы — гость среди нас, и я не могу подвергать вас риску остаться здесь, если есть возможность спастись и, быть может, спасти нас. Полетите вы и, на всякий случай, — Эа. Она поможет вам сигнализировать.

Как я ни отказывался, но в конце концов принужден был согласиться.

Мы высчитали время, когда должны были вылететь. Оно приходилось на полночь. Затем общими усилиями мы сделали две большие связки факелов из смолистых сухих ветвей.

В этот вечер, чтобы усыпить бдительность дикарей, мое «священнодействие» отличалось особой торжественностью. Я разбрасывал с высоты целые фейерверки горящих кусков дерева, практикуясь вместе с тем в сигнализации. Дикари были в восторге, с криками одобрения разошлись они по окончании моего представления по пещерам и крепко, как дети, уснули. Впрочем, не совсем как дети. Я уже мог убедиться не раз, что дикари умеют спать с чуткостью животных. При малейшем шуме они просыпаются и засыпают не раньше, чем убедятся, что кругом все спокойно. Поэтому нам надо было соблюдать крайнюю осторожность. От исхода предприятия зависела если не жизнь, то наша свобода.

Мы все сидели у костра. Это было обычно и не могло возбудить подозрения дикарей. Мы прислушивались к их дыханию, вздрагивали, как при крике ребенка во сне. Мы были взволнованы, но молчали. Все уже было обдумано и сказано. Ли посмотрел на хронометр.

— Пора, — тихо сказал он. Мы поднялись. Наступил самый решительный момент. Я и Эа разожгли наши факелы, пламя которых мы должны были поддерживать во все время полета, и начали спускаться вниз, подальше от пещер, чтобы не разбудить спящих шелестом наших крыльев.

Прощание было коротким, но сердечным.

— В добрый путь, — сказал Ли.

Мы тихо поднялись на воздух, пролетели над лесом, обогнули склон горы, поднимаясь все выше и ускоряя полет.

— Если бы не эти факелы, — сказала Эа, — мы могли бы лететь гораздо быстрее.

— Хорошо еще, что ветра нет, — ответил я, — посмотрите, какая чудная ночь.

— Да, но плохо то, что всходит луна. Сегодня полнолуние. В темную ночь наши факелы были бы видны лучше.

Мы поднялись еще выше, но неожиданно попали в поток сильного ветра. Мой факел погас. Хорошо, что я летел не один. Иначе мне пришлось бы опускаться вниз, чтобы добыть огонь трением, а на это ушло бы много времени. Я зажег свой факел от огня факела Эа, и мы спустились ниже, где было тихо. Скоро мы достигли линии, через которую должен был пролететь наш воздушный корабль. Мое волнение достигло крайних пределов. Чтобы свет наших факелов был лучше виден, мы отлетели друг от друга, создав, таким образом, две светящиеся точки. Несколько раз нам казалось, что мы слышим гул приближающегося корабля, но это был обман слуха.

— Летит! — вдруг крикнула мне Эа, указывая на горизонт.

Она не ошиблась. На диске луны четко вырисовывался силуэт сигарообразного воздушного корабля; пролетев диск луны, он потерялся на фоне темно-синего неба, но потом опять стал заметен. Он шел прямо на нас, быстро увеличиваясь в размерах.

Мы вынули запасные факелы, зажгли их и, держа в каждой руке по факелу, начали махать ими в воздухе.

— Они заметили нас, корабль летит сюда, — возбужденно крикнула Эа.

Но радость наша была преждевременной. Немного не долетев до нас, корабль вдруг начал заворачивать влево. Я размахивал факелами, рискуя загасить их, — корабль продолжал уклоняться в сторону. Вот уж он миновал нас. Последняя надежда угасала…

— Зажигайте все факелы, бросайте часть их на землю, — крикнул я Эа что было мочи.

Вспыхнуло такое яркое пламя, что теперь уже мы сами рисковали сгореть живыми. Жар опалял лицо, я задыхался от дыма, но неистово продолжал махать факелами.

В тот момент, когда отчаяние уже стало овладевать мною, налетевший ветер сдул дым в сторону, и я увидел, что корабль резко изменил полет и быстро приближается к нам.

— Наконец-то! Мы спасены! — крикнул я Эа.

Корабль спустился, замедлил полет, выбросил нечто вроде сети и подхватил нас в эту сеть прежде, чем мы успели бросить факелы. Хорошо, что сеть оказалась металлической и достаточно крупной. Мы выбросили в отверстия сети факелы и с нетерпением ожидали, когда нас поднимут на корабль. Наконец через открытый люк мы были доставлены в просторную каюту.

Первое же лицо, которое я увидел, заставило меня в ужасе отшатнуться. Если бы люк уже не был закрыт, я, быть может, бросился бы вниз. Это было лицо врага. Из одного плена мы попали в другой. Ни слова не говоря, нас заперли в железную каюту, лишенную всякой мебели. Мы были так подавлены, что даже не говорили друг с другом. Что будет с нами? Нам не приходилось рассчитывать на пощаду. И что будет с Ли, Нэром и Смитом?…

Мы летели долго. Наконец мы почувствовали, что корабль снижается, замедляет полет, останавливается. Так же молча наши тюремщики вывели нас наружу. Два ощущения сразу больно ударили по нервам. Яркий свет солнца после полумрака нашей тюрьмы и резкое чувство холода.

Корабль остановился на площадке, лежавшей на поверхности какого-то океана. Кругом плавали огромные ледяные горы. Посреди площадки был люк. Конвоируемые толпой американцев, мы вошли в лифт и стали спускаться. Спускались мы довольно долго. Наконец мы вышли из лифта и пошли по коридору вдоль стеклянной стены. Сквозь толстое стекло проникал снаружи бледный свет. За стеклом виднелось зеленоватое водное пространство с мелькавшими в нем огромными рыбами. Мы были на дне океана, в подводном городе — последнем убежище американцев.

— Где находится Смит? Где Ли? — и, не ожидая моего ответа, Клайнс спросил меня, очевидно, издеваясь надо мною:

— Какую смерть вы предпочитаете, спокойную, как засыпание, или сопровождаемую агонией ужаснейших страданий?

Да, это был Клайнс. Тестообразный, с огромной головой, он сидел, зарывшись в подушки, и смотрел на меня своими водянистыми глазами.

За стеклянной стеной колыхалась вода, в которой виднелись рыбы, привлеченные светом из комнаты подводного городка.

— Какую смерть вы предпочитаете? — еще раз спросил меня Клайнс.

— Я предпочитаю жизнь, — ответил я.

Мой ответ очень рассмешил Клайнса. Он долго смеялся тонким, визгливым смехом. Наконец, вытерев слезящиеся глаза, он ответил:

— Я тоже предпочитаю жизнь, и потому вы должны умереть. Вопрос только в том — как. Если вы скажете, где Смит и Ли, вы умрете спокойно. Если не скажете — вас ждут страдания, самые ужасные мучения, какие только может испытать человек.

— Смит, Ли и механик погибли при крушении корабля, они не успели надеть крылья.

— Гм… вы уже успели сговориться с этой девушкой!

(Я не сговаривался с нею, но оказалось, что по счастливой случайности она, допрошенная раньше меня, дала такие же объяснения.)

— Ваша ложь будет скоро раскрыта. И тогда пеняйте на себя, — сказал Клайнс. Он хорошо говорил на языке европейцев. Потом он перешел на родной язык.

Коротая время у дикарей, я, — благодаря новым, упрощенным методам усвоения языков, довольно скоро научился говорить на новом английском языке, беря уроки у Смита.

— Приведите врача, — сказал Клайнс.

«Сейчас, очевидно, меня будут пытать в присутствии врача», — подумал я.

Вошел врач, такой же большеголовый, как Клайнс, но не столь полный — он ходил, не пользуясь подпорками и коляской.

— Осмотрите этого человека, — сказал Клайнс врачу, указывая на меня.

Врач с удивлением посмотрел на мое телосложение, затем приступил к самому тщательному осмотру. Он принес с собой целый ряд аппаратов и последовательно осмотрел с их помощью мои легкие, сердце, печень… Кажется, ни одного органа он не оставил без внимания. Потом он шприцем взял у меня кровь и тут же произвел анализ.