— А во Франции тепло?

— На юге — да.

— А как там, мамочка?

— Там есть горы. Горы, а на вершинах снег.

— А откуда там снег?

— Потому что они высокие.

— Очень высокие?

Мама пыталась объяснить, как высоки горы, но Селии трудно было это себе представить.

Она знала Вудбэри-Бикон. Чтобы подняться на самый верх, надо полчаса. Но Вудбэри-Бикон и горой-то вряд ли считается.

Было от чего придти в восторг — в особенности от дорожного несесера. От настоящего, её собственного дорожного несесера из темно-зелёной кожи. Внутри были флакончики и отделения для расчески и для одежной щетки, и были еще дорожные часы и даже маленькая дорожная чернильница!

Никогда еще, думала Селия, не было у нее такой красивой собственной вещи.

Поездка была чрезвычайно увлекательной, ну, во-первых, перебирались через Ла-Манш. Мама пошла прилечь в каюту, и Селия осталась на палубе с отцом, отчего она казалась себе очень взрослой и значительной.

Франция, когда они ее увидели, немножко разочаровала. Она выглядела как любое другое место. Но носильщики в синих форменных мундирах, говорившие по-французски, привели в восторг, как и поезд, потешный такой поезд с высокими вагонами, в который они сели. Им предстояло спать в нем, и это тоже привело в восторг Селию.

Ей и маме отвели одно купе, а папе и Сириллу — соседнее.

Сирилл, понятно, держался барином. Ему было шестнадцать, и он взял себе за правило ничему не удивляться, считая это чуть ли не делом чести. Вопросы он задавал как бы нехотя, но и Сирилл едва мог скрыть волнение и любопытство, которые охватили его при виде французского паровоза.

Селия сказала матери:

— Там и правда будут горы, мамочка?

— Да, дорогая.

— Очень, очень, очень высокие?

— Да.

— Выше даже чем Вудбэри-Бикон?

— Гораздо выше. Такие высокие, что вершины их покрыты снегом.

Селия прикрыла глаза и попыталась представить себе горы. Огромные холмы, уходящие вверх, вверх, вверх, — такие высокие, что наверное, даже и не увидеть их вершин. Голова Селии откинулась назад и еще назад: она представляла себе, как смотрят вверх на горы.

— Что с тобой, деточка? Шейку свело?

Селия решительно покачала головой.

— Я думаю о больших горах, — сказала она.

— Глупый ребенок, — сказал Сирилл с добродушной иронией.

Теперь начались волнения с устройством на ночь. Утром, проснувшись, они ведь уже будут на юге Франции.

Было десять утра, когда они приехали в По. Началась возня с багажом, а его было много — не меньше тринадцати больших сундуков с горбатыми крышками и бесчисленное множество кожаных саквояжей.

Наконец, от станции отъехали и направились в гостиницу. Селия смотрела по сторонам.

— А где же горы, мамочка?

— Вон там, милая. Разве не видишь снежные вершины?

Те?! Вдоль горизонта тянулась причудливая полоса чего-то белого, словно вырезанного из бумаги. Низкая такая линия. А где же те огромные, вздымающиеся вверх, прямо в небо, монументы, — высоко, высоко над головой Селии?

— О! — сказала Селия.

Она вдруг почувствовала разочарование. Да разве ж это горы!

Справившись с разочарованием по поводу гор, Селия просто наслаждалась жизнью в По. Еда была великолепной. Называемый почему-то «табльдотом» обед устраивали за длинным столом, уставленным всякого рода невиданными и замечательными кушаньями. В гостинице жили еще двое детей, сестры-близняшки, на год старше Селии. Она, Бар и Беатрис почти повсюду ходили вместе. Впервые за восемь лет своей жизни Селия познала наслаждение в проказах. Вся троица бывало уплетает апельсины на балконе, а косточки швыряет вниз, в проходящих мимо солдат в веселеньких синих с красным мундирах. Когда разозленные солдаты смотрели вверх, дети юркали под балюстраду и становились невидимыми. И еще они высыпали кучками соль и перец на тарелки, расставленные для табльдота, чем премного досаждали Виктору, старому официанту. Они прятались внизу, под лестницей, и щекотали ноги постояльцам, спускавшимся к ужину, длинным павлиньим пером. Заключительный же их подвиг совершен был в день, когда они довели горничную, убиравшуюся на верхнем этаже, до исступления. Они вошли следом за ней в ее маленькое святилище, где хранились веники и щетки. Она со злостью повернулась к ним, заговорила быстро-быстро на непонятном языке — французском, — и выскочила из комнаты, хлопнув дверь и закрыв тем самым детей. Троица оказалась в плену.

— Лихо она нас, — с обидой сказала Бар.

— Сколько, интересно, пройдет времени, прежде чем она выпустит нас отсюда?

Они хмуро смотрели друг на друга. Глаза Бар загорелись мятежным огнем.

— Я не потерплю, чтобы она взяла над нами верх. Надо что-то сделать.

Бар всегда была заводилой. Она взглянула на микроскопическое окошечко, которое только и было в этой комнате.

— Интересно, пролезем мы через него? Мы ведь не жирные. Что там снаружи, Селия? Есть там что-нибудь?

Селия ответила, что там желоб для стока воды.

— Он большой, по нему можно пройти, — сказала она.

— Хорошо, мы еще покажем Сюзанне. То-то с ней будет, когда мы на нее набросимся.

Окно с трудом поддалось, и они по одному пролезли в него. Желоб был примерно фут шириной, с закраинами высотой дюйма в два. А ниже — был просто обрыв в пять этажей.

Леди-бельгийка из 33 номера послала вежливую записочку английской леди в номер 5. Знает ли мадам, что ее малышка и две дочки мадам Оуэн расхаживают сейчас по парапету над пятым этажом?

Суматоха, которая затем поднялась, показалась Селии излишней и несправедливой. Ведь ей никогда прежде не говорили не ходить по парапету.

— Ты же могла упасть и разбиться насмерть.

— О, нет мамочка, там было много места — даже двумя ногами можно было стоять.

Случай этот был из числа тех, когда взрослые поднимают необъяснимый шум из-за ничего.

Селии, разумеется, надо учить французский. К Сириллу каждый день приходил молодой француз. Для Селии же наняли молодую леди, с которой она должна была ходить гулять каждый день и говорить по-французски. Вообще-то леди была англичанкой, дочерью владельца английского книжного магазина, но всю жизнь свою она прожила в По и говорила по-французски так же свободно, как и по-английски.

Мисс Ледбеттер была молодой особой чрезвычайно рафинированной. По-английски она говорила проглатывая окончания слов. Говорила медленно, со снисходительной добротой.

Видишь, Селия, вот это — лавка, где пекут хлеб. Boulangerie.

— Да, мисс Ледбеттер.

— Смотри, Селия, вон собачка переходит через дорогу. Un chien qui traverse la rue. Qu’est-ce qu’il fait? Это значит: «Что она делает?»

Мисс Ледбеттер не была довольная последней фразой. Собаки — существа неделикатные и иногда могут вогнать в краску ультра-рафинированных молодых особ. А данная собачка остановилась посреди дороги и занялась кое-чем другим.

— Я не знаю, — проговорила Селия, — как будет по-французски то, что она делает.

— Отвернись, дорогая, — сказала мисс Ледбеттер. — Это не очень приятно. А вот перед нами церковь. Voilà une église.

Прогулки были долгими, скучными и однообразными.

Недели через две мать Селии избавилась от мисс Ледбеттер.

— Невозможная девица, — сказала она мужу. — Самое увлекательное занятие на свете у нее становится скукой.

Отец Селии согласился с этим. Он сказал, что ребенок никогда не научится французскому, если не будет учиться у француженки. Мысль о француженке не очень Селии нравилась. Она вообще не доверяла иностранцам. Ну, если это только для прогулок… Мать сказала, что ей наверняка очень понравится мадемуазель Моура. Селии показалось это имя необычайно смешным.

Мадемуазель Моура была высокой и крупной. Она носила платья с пелеринками, которые развевались на ходу и сметали все со столов.

Селия подумала, что няня сказала бы про Моуру — «сущий ураган».